РАССКАЗ
I
Фрегат Сэр Армадьюк, шесть дней после Пролива Избавления, 782 М41 (27 год Крестовых походов в Миры Саббат)
Элодия проходила мимо Гола Колеа по сходному трапу в паре сотне метров от каюты Тоны Криид. Он стоял, опустив голову, и, когда она попыталась его поприветствовать, оказалось, что он ее не заметил. Она продолжила идти. Наверное, у него было, о чем задуматься. У нее тоже. Как и у всех.
Элодия провела день, сидя с Баном так долго, насколько позволили Курт и Лесп. Уже шесть дней прошло с провала Избавления. Шесть дней с операции на его ногах и брюшной полости, которые спасли капитану жизнь.
Сегодня Бан сделал первые шаги. Это было чудо. Доктор Курт также сообщила Элодии, что были и травмы другого характера. Бан Даур сможет снова стать солдатом; он будет сражаться в рядах Имперской Гвардии столько, сколько от него потребуется или же до тех пор, пока он не отдаст свою жизнь за Императора. Но был всего лишь крохотный шанс, что муж Элодии сможет стать отцом. Ничтожный шанс на то, что он сможет подарить ей ребенка.
Элодия осторожно постучалась в дверь каюты Тоны Криид. Далин открыл люк.
— Мам, — позвал он, делая шаг в сторону, чтобы Элодия могла войти. — Тут к тебе.
— Кто там? — раздраженно спросила Тона. Она делала подтягивания на вентиляционном канале, проходящем через всю длину узкой жилой комнаты. Женщина повисла на одной руке, чтобы, повернувшись в воздухе, она могла разглядеть, кто входит в ее апартаменты. Увидев Элодию, она подтянулась на одной руке и спрыгнула на пол.
— Элодия, — сказала она с удивлением и сожалением в голосе. — Прости, я не ждала, что ты придешь.
— Нет, извини, — ответила гостья. — Мне не стоило. Ты занята, да и уже поздно.
— Нет, я рада что ты все-таки здесь. Присаживайся.
Она открыла бутылку амасека, которую Гол принес к ужину и взболтнула ее. — Похоже гвардия задолжала тебе пару рюмашек. Мне вот точно.
— Спасибо, — ответила Элодия, впервые улыбнувшись.
— Я принесу стаканы, — сказал Далин, — а затем мне надо обратно в койку.
— Жилые палубы не так уж и плохи, как говорят? — спросила Элодия.
Далин рассмеялся.
— Мы же из Имперской Гвардии, — сказал он. — А жилые палубы для офицеров тоже плохи, как и говорят?
— Не говори Бану, но если бы была возможность там пожить, то я бы не стала ждать от него предложения, а сама бы встала перед ним на колено, — ответила Элодия.
— И это меня они называют корыстной наемницей, — сказала Криид.
Далин пожелал доброй ночи и оставил женщин одних.
— Как там Бан? — спросила Тона.
— Он сегодня сделал несколько шагов, — ответила Элодия.
— Это хорошие новости. Для нас, по крайней мере.
— Да, — согласилась Элодия. — Для всех нас. И для него. Но я не об этом хотела поговорить. Ничего, что так?
— В чем дело, Элодия? — спросила Криид обеспокоившись тоном собеседницы.
— Просто… Я не уверена. Я вообще-то я пока ничего не знаю. Кроме того, что что-то происходит.
— И ты не можешь обсудить это с Баном, потому что он все еще выздоравливает?
— Я не могу это с ним обсуждать, потому что он мужчина. И солдат.
— Но я тоже солдат, — возразила Тона.
— Да. Но можем мы об этом забыть хотя бы сейчас?
— Что-то действительно тебя беспокоит, Элодия. Думаю, тебе надо начать рассказывать, — ответила Тона.
II
— Сэр, это по поводу наказания? — спросил Харджеон.
— А тебе что, уже не терпится? — спросил капитан Мерин. Ему не дали побыть наедине в каюте; на корабле было полно народу и даже капитанам приходилось с кем-то делить рабочее пространство. К тому же, он хотел скорее с этим покончить.
— Нет, сэр, — ответил Харджеон.
— Я потерял половину роты Е. Если я потеряю еще одного пехотинца, как ты думаешь, буду я по тебе скучать, Харджеон?
Это задело его. Он был человеком нервным и так и не научился вести себя в обществе, что так с легкостью удавалось остальным. Его нельзя было назвать забавным, с ним не о чем было поговорить. И это его злило.
Харджеон слишком легко прогибался под чужим авторитетом, а потом выносил свое раздражение и злобу на тех, кто ниже его по рангу. Но он был среди всех младшим по званию. Он никогда не получал званий, не был карьеристом. Его едва ли можно было назвать квалифицированным солдатом.
— Я был помощником адвоката, — сказал рядовой. — Первое, что я усвоил — это конфиденциальность. Сэр, я знаю, как держать рот на замке.
Он еще и знал, как подделать бумаги на пособия для вдов. Если бы он оказался полезным, возможно к нему относились бы лучше.
— Если дело не закроют, — сказал Мерин, — если Комиссариат снова начнет задавать вопросы, просто вспомни, кто подделал все документы на эти выплаты. Я за это отвечать не собираюсь.
— Вам и не придется, сэр, — ответил Харджеон.
— А теперь прочь с глаз моих, — скомандовал Мерин.
Харджеон ненавидел неуважение своего капитана. А еще он презирал это чувство неуважения, которое испытывал сам к себе.
Рядовой отдал капитану честь и покинул кабинет, закрыв за собой люк.
Была уже пятая склянка, время для его обеда в столовой, но у него кишки скрутило в узел и ком застрял в горле. Он спустился на две палубы ниже и срезал путь через вентиляционные отсеки. Харджеон проделывал это уже не одну сотню раз на дюжинах кораблей. Всем хотелось найти укромное место. Не трудно было придумать оправдания за то, что ты находился не там, где нужно, особенно если ты был слишком стар для рядового, но был все еще жив. Особенно, если ты мог изобразить тупицу.
Харджеону нравились жилые палубы, нравился их хаос. Гвардейцы были тут в почете. Все они. Любой из них. А ему нравились женщины. Не такие жесткие, не убийцы вроде Криид или слишком умные, как доктор Курт. Ему нравились грустные, спокойные и одинокие женщины.
Таких женщин он презирал. Даже больше, чем самого себя.
III
— Это по поводу женщин, — сказала Элодия.
— А что с ними не так? — спросила Тона. — Ты так ничего и не рассказала. Выкладывай уже хоть что-нибудь, если хочешь, чтобы я помогла.
— Всякие мелочи, — ответила Элодия. — Я знаю многих из них. Это жены, подруги и просто женщины рабочие.
— Конечно ты их знаешь, — сказала Тона. — Именно по этой причине они и уважают тебя, приходят к тебе. У тебя есть среди них положение, и ты относишься ко всем как друг. Ты не должна позволять им тебя использовать, Элодия.
— Нет, не в этом дело, — ответила она. — Они обсуждают всякое в основном между собой, но я слышала такое… Такое, что заставило меня забеспокоиться.
— И что же это? — спросила Тона.
— Там много бедных женщин. Они живут сообща и стараются друг за другом присматривать. Но многие женщины в одиночку пытаются воспитать своих детей. У кого-то уже есть взрослые дети в рядах гвардии. Некоторые уже потеряли мужей и детей в кампаниях.
— Так было всегда, — ответила Тона. — Я не знаю, как они справляются, но им всегда приходилось так жить.
— В этом и дело, — парировала Элодия. — Что-то происходит. И они уже не могут сводить концы с концами.
— О чем ты? — спросила Криид.
— Они напуганы. Они прячутся, запираются. Также были и происшествия.
— Они как-то себе навредили? — спросила Тона.
— Об этом и болтают молодые девушки.
— Но это все слухи?
— Женщины болтают всякое, и они все взволнованы. Но что-то точно происходит.
Тона ударила о стол бутылкой амасека.
— В Проливе Избавления было жарко. Мы понесли огромные потери. Половина роты Е погибло. После такого всегда неспокойно.
— Ты думаешь все будет в норме? — спросила Элодия.
— Надеюсь. Но ты не рассказала мне ничего такого, с чем бы я могла обратиться к Гаунту.
Элодия ахнула.
— Нет, я не хочу, чтобы ты это сделала, — произнесла она. — Я просто….
— Я понимаю. Ты волнуешься. Может попробуешь что-нибудь выяснить? Поговори с кем-нибудь из старших. С кем-нибудь из лидеров, если ты их знаешь. И приходи через пару дней.
— Ты уверена? Я не хочу тратить твое время впустую.
— Все равно тут больше нечем заняться. Я схожу с ума до такой степени, что подтягиваюсь от потолка.
— Спасибо, — сказала Элодия.
IV
Руки Харджеона крепко сжали горло Элавии, пока ее губы не стали синими. Он видел, как кожа ее шеи побелела в местах возле его пальцев, когда он усилил нажим. Женщина попыталась сказать ему не делать этого, но ее глаза лишь выпучились.
В этом узком пространстве едва хватило бы места для двоих, чтобы просто передвигаться, не говоря уже о борьбе. Ему нужно было держать все под контролем. Нары отделялись друг от друга листами пластали. Вместо люков были занавески, а укромное местечко было только в отсеках в конце рядов напротив опорных балок.
— Пойми, — прошипел он, чтобы его не услышал кто-нибудь из солдат, тут и там шныряющих возле жилых отсеков. — Если ты кому-нибудь скажешь мое имя, я тебя убью. А ты знаешь, я на это способен.
Женщина наконец обмякла. Харджеон не смог удержать весь вес ее тела. Он отпустил ее, и Элавия неуклюже повалилась на землю. Он услышал, как хрустнул ее локоть, а затем еще один похожий звук, когда она ударилась головой в области брови. Рука была сломана. А на голове останется серьезный синяк.
Харджеон присел и дождался, пока Элавия придет в сознание. Спустя пару минут, как раз, когда он уже начал терять терпение, она закашляла, шумно вдохнула и затем застонала от боли в локте. Когда она села, ее рука безвольно повисла. Она поднесла правую руку к голове. У нее шла кровь.
— Ты ничтожество — выплюнул Харджеон. — Ты недостойна этого пособия. Это я его для тебя выбил, и я могу его забрать. Пойдешь к властям — выроешь себе яму. Ты же знаешь, что это значит?
Элавия даже не смела поднять на него взгляд. Она кивнула.
— Хищение у имперской гвардии — карается смертной казнью. Если расскажешь им о пособиях, они узнают, что и ты тоже причастна. И пустят пулю в твою тупую черепушку. Пойми это.
Элавия прекрасно все понимала. Понимала, что ее любимый погиб на Яго. Он принадлежал ей и для них этого хватало. У других людей было то, что они называли браком, но они так не хотели. Харджеон ей все объяснил. Она платила ему процент, чтобы она могла и дальше получать выплаты. Все, что она хотела — остаться с имперской гвардией и пройти тот путь, которым пошел бы ее возлюбленный, попытаться жить без него так, как она прожила бы эту жизнь вместе с ним.
Харджеон поднял воротничок своей формы, поправил задние поля куртки и ушел.
Капитан мог заткнуть ему рот, даже мог его унизить, но для этого он был у него один. А для Харджеона здесь были дюжины женщин, которых он пытал, которых обирал. Во время этих поборов со вдов помимо получения денег у рядового был свой мотив на заднем плане, и он уже получал свое.
V
— Уже уходишь? — спросил Бан.
— Ты не против? — спросила Элодия. — Я пообещала кое-кому…
Она замялась. Ей не хотелось врать своему мужу, но она не могла впутать его в то, чем занималась.
— Снова на своей службе? — спросил ее муж с улыбкой. — Ты слишком добра. Кому на этот раз ты пытаешься помочь?
— Ничего особенного, правда. Просто одна из вдов. Она потеряла своего мужа, а ты у меня в безопасности.
— Это верно, — ответил Бан, сжимая руку своей супруги. — Доктор Курт как раз хочет затащить меня обратно на этот тренажер для ходьбы через пять минут, поэтому иди. Делай свое благое дело. Увидимся завтра.
Элодия наклонилась, чтобы поцеловать мужа. Она не могла дотянуться, и он положил ладонь на ее шею сзади, придвинул ее к себе ближе. Поцелуй растянулся на долгие мгновения.
— Пациенту противопоказаны такие волнения, — сказала Ана Курт, направляясь прямо к ним по отделению. — Ему еще предстоит сегодня поработать.
— Прошу прощения, доктор.
— Во имя Императора, Элодия, зови меня просто Ана. И я просто шучу. Целуй своего мужчину при любой возможности. Это благоприятно для вас обоих.
— Нужно идти, — сказала Элодия, поднимаясь с края больничной койки с широкой улыбкой на лице. — Бан… Ана.
Спустя полчаса она была на жилых палубах, попивая то, что было предложено ей как кофеин, но в лучшем случае, лишь отдаленно его напоминало.
— Спасибо, что согласилась встретиться, Хонна — сказала Элодия, опуская кружку на стол.
— Жена капитана приходит ко мне с такой просьбой, разве у меня есть выбор? — ответила ее собеседница.
— Я бы никогда не стала принуждать тебя к разговору. Тебе нужно понять это. Надеюсь так и будет.
— Однако, мадам, вам даже не нужно принуждать, не так ли? Вам стоит всего лишь попросить.
Пожилая женщина сложила руки на груди и села обратно в свое кресло.
— Хонна, ты хорошая женщина и все это знают. Другие доверяют тебе. Ты помогаешь им в родах. Утешаешь их, когда они горюют по своим мужьям. Ты рядом, когда они нуждаются в тебе.
— А мне другого и не остается. Двое мужей, четверо сыновей, двое дочерей — все отошли к Императору. Поэтому я принимаю роды, я смазываю ожоги, обрабатываю ссадины и утираю слезы, а об ушедших теперь позаботится Император.
— Скольких ты похоронила?
— Это уже просто тела, и вы это прекрасно знаете. Я говорю о душах. Два мужей, четыре сына и две дочки — у всех были души, и даже вы не сможете меня убедить в обратном.
Женщина была непреклонной. Но Элодия могла с этим справиться.
— У живых тоже есть души. И ты имеешь с ними дело каждый день. Хонна, женщины страдают. Я это знаю, но не знаю от чего именно. Если бы я знала, то могла бы помочь.
— Вы не знаете, и я не знаю.
— Ты просто не хочешь говорить.
— Все что я знаю — это то, что я смазывала ожоги, обрабатывала ссадины и утирала слезы. Я знаю, что женщины страдают больше обычного. И знаю, что их рты на замке.
— Должны же они об этом говорить. Кто-то обязан был сказать хоть что-нибудь.
— Они говорят это все от неуклюжести. Что они спотыкаются и падают. Они говорят, что не заметили дверь под носом. Но это ничего не значит. Это значит лишь то, что я слишком много говорю.
Пожилая женщина подняла свою кружку с кофеином и аккуратно положила себе на грудь, снова скрестив руки в защитной позе.
— Но они же не сами себя калечат. Кто-то измывается над ними. Кто?
— Они женщины, — ответила Хонна, поднесла кружку к губам и сделала большой глоток.
Две женщины пили. Элодия говорила. Хонна не проронила больше ни слова. Она просто бережно держала свою пустую кружку, пока кофеин Элодии совсем не остыл. Она бы не ушла до тех пор, пока не ушла жена капитана. Хонна придерживалась бы правил этикета, но она не сказала бы ничего больше по теме этого разговора. Она чувствовала, что уже предала молчащих женщин.
VI
Харджеон схватил руку женщины в болевой и впечатал ее лицо в шершавую пласталь переборки, содрав с него кожу. Он уперся коленом в спину в районе ее талии и запустил свободную руку ей в волосы.
Она кричала.
Его обуяла смесь паники и ярости, ему нужно было ее заткнуть.
Когда она перестала кричать, когда он наконец отпустил ее, он едва ли осознал, что только что натворил. Единственное, что он знал — он сделал это, чтобы обезопасить себя, от комиссариата, от угроз Мерина, от этой женщины, которая могла его выдать.
— Ты — моя, — сказал он. — Ты мне обязана. И все будет еще хуже, если ты кому-нибудь взболтнешь мое имя.
Она пыталась говорить, но ее нос и рот были полны крови, каждый вздох отзывался чудовищной болью. Она поднесла руку к плечу. Оно тоже болело.