Утром меня разбудил шум с улицы. Кто-то ругался на пороге. Выхожу. Это Семёновна не пускает в дом бабку Антипову.
- Спит ещё участковый. Всю ночь твою козлятину искал.
- Власть должна круглые сутки работать! - не унималась старуха.
Заметив меня в дверях, протянула листок бумаги.
- Что это, - хмурюсь я, по слухам зная, что каждая бумажка от населения - головняк для участкового.
- Заявление. Хочу, чтобы ты разыскал, тех, кто мою Катьку выдоил.
- Как выдоил?
- А вот так. Пришла моя Катка с пустыми титьками. Это ж надо ж такому случиться? Никогда такого не было.
Не понимаю:
- Какие титьки? Катька то какая?
- Катька, коза моя пропащая, пришла сегодня под утро, часа в четыре, и вся выдоенная.
- Коза жива? - спрашиваю.
- Жива.
- Ну, и слава богу, - облегчённо радуюсь я.
Теперь не надо никого искать, проводить расследование, бумаги отказные сочинять. Проблема исчерпана. Ошибался я.
- Так без молока она, - не отстаёт от меня старуха.
- И что? - не понимаю я, - Что от меня-то надо?
- Найди лиходеев, кто мою Катьку выдоил. Воровство ведь по факту.
Немного соображаю и выдаю:
- Это козодой!
- Какой козодой? - не понимает бабка.
- Птичка такая, козодой, - встревает в разговор Семёновна.
- Она коз доит, потому так и называется. Козиным молоком птенцов своих кормит, - поясняю суть дела старухе Антиповой.
- Козьим, - поправляет меня Семёновна.
- Да, козьим, - соглашаюсь и тут же добавляю, - сам читал об этом в энциклопедии у Брема.
Бабка Антипова с ходу не верит:
- Не знаю, что там, у Брема, у нас такого отродясь не было.
Вру дальше:
- А в Средней Азии такое сплошь и рядом. Как только птенцы козодоев вылупляются, коз со двора не выпускают.
- Так это в Средней Азии, - не сдаётся бабка, - У нас-то они откуда?
- Вслед за гастарбайтерами прилетели. Знаете, сколько сейчас в Москве узбеков-таджиков? Сотни тысяч. За ними козодои и прилетели. Их семейку я вчера в поле лично видел, - говорю, - Они и сдоили вашу Катьку.
Старуха задумывается. А я добавляю:
- Так, что заявление своё забирайте, на птиц я управу не имею.
- А кто имеет? - моментально реагирует Антипова.
- По идее - экологическая прокуратура, - приходит мне на помощь Ольга Семёновна.
- Кому ж как не ей с безобразиями в природе разбираться, - подхватываю я, - К ним надо, бабуль.
- А где ж их найти? - теряется старуха.
- В области точно есть, - говорю, - Может и в райцентре их отделение имеется. Я пока не знаю.
Бабка опять протягивает мне свою бумажку:
- А ты, милок, как в район поедешь, завези этим моё заявление.
Хмурю брови, еле сдерживая улыбку:
- Не с руки мне. Некогда мне их искать.
- Ну ты поищи их, милок, поищи, не оставь бабку без защиты.
Снисхожу:
- Ладно, если начальство не загрузит делами, то поищу. А ты бабуль, Катьку свою больше не отпускай. Ты её привязывай. Я читал, что козодои к домам не прилетают. Боятся людей они. Это полевые птицы.
А ещё я имел удовольствие лицезреть семейную разборку в итальянском стиле. Нет, на неё меня никто не звал. Иду мимо пятиэтажного дома, а там у подъезда пять-шесть женщин столпилось и дедок. На балконе второго этажа разоряется слегка оплывшая в формах дама в шелковом домашнем халате и в бигудях на голове. Хотел было спросить у зевак, в чем тут дело, но тут и без них становится ясно. Это жена местного учителя математики, на чём свет стоит, костерит неверного мужа. Тот, оказывается, нашёл себе молодую и уходит жить к ней. Время от времени, не прекращая браниться, она с балкона швыряет кое-какие вещи изменщика. Концерт продолжается до тех пор, пока из подъезда не выходит сам математик, с чемоданом в одной руке и стопкой книг, перевязанных веревкой, в другой. Классика, рубить концы и в новую жизнь с личным бельём и богатым внутренним миром. Вслед ему несётся последнее "подонок" и разъярённая женщина, хлопая балконной дверью, скрывается в комнате. Неверный муж, красный от неловкости, уходит, расходятся и зеваки. Поднимаюсь в квартиру к оставленной женщине, стучусь.
- Открыто, - слышится из-за двери.
Вхожу. На кухне слышится звяканье посуды. Иду туда. Та, что недавно полыхала яростно на всю улицу, вполне спокойненько, с довольным выражением лица наливала себе водочки. Она восседала за столом одна. Перед ней бутылка, рюмка и тарелка с нарезанной селедкой.
- Специально к этому случаю купила, - сказала она, ткнув вилкой в тарелку, - Люблю, знаешь ли, по-простому. А ты, хочешь? Выпьешь со мной?
Ошарашенно молчу.
- Как знаешь, - пожимает плечами они и лихо, одним махом вливает в себя рюмку. Крякнув, закусывает селедкой, - Вот так, по рабоче-крестьянски. И не окорачивай меня. Я у себя дома, могу и выпить.
- Значит веселье здесь, - хмыкаю я, - А я, грешным делом, поднимался несчастную женщину из петли вынимать.
- Вот ещё. Из-за всякой ерунды в петлю лезть? Радость у меня. Всего полгодика, полгодика мне осталось.
- И что потом? - недоумеваю.
- Глядишь и повезёт. Глядишь, всё сложится и упорхну, улечу, смоюсь я отсюда. Ты понимаешь, отсюда. В город хочу, где больше двух улиц. Где в форточки гарь, а соседи сволочи, где рестораны и парикмахерские, где каждый нормальный мужик - подлец и обманщик.
Рассказываю вечером Семёновне о необычной реакции брошенной математиком жены. Та нисколько не удивлена.
- Знать на окладе была, - бросает она, как само собой разумеющееся.
- Как это на окладе? - не понимаю.
- Официально тебе в этом никто не признается, но у нас есть так называемые жены на окладе.
- Это как? - опять не понимаю я и начинаю нервничать.
Что это за Царёво такое, если многое мне здесь сразу не бывает понятным? Почему некоторые простые вещи здесь мне объясняют? Порой мне кажется, что я не из столицы к ним приехал, а наоборот, в столицу из самой, что ни на есть глухой провинции.
- Есть такая профессия, - быть женой. Согласен? - говорит хозяйка.
- Ну..., - даже не знаю, стоит ли возражать Семёновне. Как правило, она всегда оказывалась права.
- Так вот, - продолжает она, - повсюду и повсеместно жену содержит муж. Иначе говоря, за ужины-обеды, постирушки и порядок в доме он платит из своего кармана. Так?
Киваю в ответ. Ничего не логичного в словах своей хозяйки не вижу.
- А у нас некоторым жёнам дополнительно приплачивают из особого фонда, и слава богу, не из местного. Да ещё как, говорят, приплачивают, по северным расценкам.
Похоже, вид у меня до сих пор недоумевающий, если Семёновна терпеливо начинает разъяснять мне:
- За всеми нашими гениями в быту пригляд нужен, потому что в этом вопросе они никакие. Тем не менее, прислуги не терпят по моральным критериям. Потому как все мы вышли из социализма, где человек человеку друг, товарищ, но никак не слуга. А заботы все хотят. И разрешить подобное противоречие способна лишь женщина универсальной профессии - жена. Она и повар, и прислуга, и мать, ну, и любовница одновременно.
- Извращением попахивает, - смеюсь я, - если все в одном флаконе, и мать и любовница.
- Не передёргивай, - хмурится моя Семёновна, - Ведь понимаешь, о чём говорю. "Мать" и "Любовница" в этом контексте не конкретные...
- А условные понятия, - подхватываю я, подчёркивая, что всё понял.
- И вообще, понятие "любовь", чтобы ты знал, для многих наших не пустой звук или расхожий литературный термин. Творец он вообще от любви зависим. Ему требуется постоянно быть влюблённым. Так, что подобные истории, что произошла сегодня с математиком, ты ещё увидишь и не раз.
- Вы хотите сказать, что этот школьный математик тоже из гениев? - сомневаюсь я.
- У него несколько серьёзных научных работ. Одна из них, если верить моей всезнающей подружке Верке, посвящена криптографии. Что он. Ты на нашего художника посмотри. Тот только официально женат четыре раза. Там где гении, там любовь. Это два безумства. Это нормально.
- Так вот почему на вывеске на въезде под "Царёво" "Санта-Барбара" приписано, - смеюсь я.
- Да? - удивляется в свою очередь Семёновна, - Не видела. В следующий раз поеду мимо специально посмотрю. Ха, "Санта-Барбара"! А что, точно подмечено.
- И всем жёнам здесь приплачивают? - вновь возвращаюсь я к волнующей меня теме.
- Нет, конечно. Кто по своей воле за нашими талантами сюда приехал, тот на общих основаниях. А есть те, кого убедили поехать сюда вслед за мужем, лишь посулив зарплату на отдельный счёт.
- А что такого жена математика твердила про полгода?
- Говорят, подчеркиваю, говорят, что таким жёнам по контракту запрещено самим бросать мужей. А если тот сам уходит к другой, она обязана ждать его полгода. Вдруг у того не сложится на стороне, и он захочет вернуться назад. Тогда она обязана принять его.
- Варварство, - осуждаю я.
- Бизнес, - не соглашается Семёновна.
НАЧАЛЬСТВО
Без начальства прожить невозможно, точнее нереально. С детства тобой командуют сначала родители, потом учителя, сержанты и офицеры в армии, начальники на производстве либо какая-нибудь старшая офисная сука. И ты вроде бы стараешься освободиться от их надзора и распоряжений, пыжишься сам стать начальником, обзаводишься брюшком, очками и лысиной, самому себе и окружающим кажешься значимым и вдруг осознаёшь, что над тобой всё ещё есть другие начальники. Полностью свободным может быть лишь отшельник. Но жизнь его скудна, уныла и характерна отсутствием горячей ванны.
Думаете это мои умозаключения? Мне ещё рано размышлять на подобные темы. Подобные сентенции выдал старик Егорыч, местный охальник и затычка к каждой бочке. Говорят, да он и сам не отказывается от этого, что своим новым названием, в смысле - Царёво, посёлок обязан ему. Кем был Егорыч в прежней жизни не знала даже Вера Пална, Он один из старожилов посёлка, жил здесь задолго до того, как она и моя хозяйка перебрались сюда.
У него самый колоритный дом в посёлке, с резными наличниками и флюгером в виде Буратино.
- Это не Буратино, а Пиноккио, - поправлял несведущих Егорыч.
- И в чём разница? - не понимали его, - Один русский, другой итальянец?
Егорыч с лукавой улыбкой пояснял:
- Буратино - простой шкодный пацан, а Пиноккио - прообраз полиграфа. Чем длиннее нос, чем чудовищней его враки. А в виде флюгера, он ещё и памятник всем чиновникам. У них врождённый дар держать нос по ветру.
Слушавших его разинув рот, Егорыч обычно добивал:
- Это лично моё видение. Хотя некоторые, не буду показывать на них пальцем, считают, что это своеобразный памятник партийным лидерам. Вы не в курсе, что большинство из них раз в год ложатся под нож для коррекции носа. Нет? А вы поспрошайте.
Скорее всего, за длинный язык Егорыч и отмотал свои восемь лет колонии. Его фамилию я видел в списках, бывших осужденных, среди бумаг Кузьмича.
Мы сидим с ним на скамеечке у автобусной остановки. Я караулил жениха-уголовника, что должен был приехать к Нинке Зайчихе, а старик дожидался свою бабку из района. Та поехала в собес по каким-то делам.
- А бродяги? - не соглашаюсь с ним я.
- Бродяги? - переспрашивает Егорыч, - Так для них каждый постовой начальник. Захочет, посадит, захочет по шее надаёт.
- А у царя какой начальник? Есть вообще? - от скуки продолжаю пытать подвыпившего философа.
Дед уже уговорил чекушку местной самогонки, чтоб веселее ждать свою половинку.
- И у царей он имеется.
- Бог?
- Может и бог, только его никто не видел. А вот начальник в виде долга обязательно присутствует. Долг перед отечеством, долг перед потомками, долг перед историей. Получше любого надсмотрщика работает.
- А если не царь, правитель не наследный, выборный? Долг перед обществом?
Егорыч хмыкает:
- У выборного или диктатора, например, самый главный начальник имеется, по имени "страх", страх место своё потерять. Именно он диктует правителю как жить и что делать.
Плакал по Егорычу сто первый километр крокодиловыми слезами. Хотя, почему плакал? Мы-то где?
И у меня, хоть я и жил как бы на выселках, своё начальство тоже имелось, номинальное и фактическое. Номинальное находилось в двадцати километрах отсюда в райцентре и особо не докучало, занятое больше своими проблемами, чем заботами устроить сельскому участковому адову жизнь. Общих показателей я не снижал и про меня благополучно забывали, точнее закрывали на мой участок глаза. А если кто начинал вдруг активно завидовать, что я слишком блатной, а значит меньше всех пашу, то начальник управления быстренько промывал завистнику мозги. Вместо ежедневных совещаний я ездил в район раз в неделю, где без всякого удовольствия окунался в бестолковую деятельность управления. Добирался я до райцентра на Кузьмичёвом Урале, хотя мог бы и на личной BMW. Плевать я хотел на усмешки коллег за мой драндулет, меня это просто прикалывало. Участковый на мотоцикле, как в старых фильмах.
Моим фактическим начальником являлся замглавы поселковой администрации Матвеев. Геннадий Александрович в отличие от главы поселкового совета, пузатенького мужичка с мутными глазками, был гораздо представительней. Метр восемьдесят пять роста, широкоплеч, подтянут, всегда в отглаженном костюме и кипельно-белой рубашке. Он напоминал второго секретаря из рассказов отца. В до перестроечную эпоху в союзных республиках вторыми секретарями обязательно были русские. Первыми секретарями числились представители той или иной народности, а основную работу вели те, кто в ней понимали, то есть замы. О чинах Матвеева я не любопытствовал, но, думаю, встретил бы его в родном управлении в звании не ниже подполковника.
Матвеев тоже в мои дела особо не лез, видя, что я и сам справляюсь. Иногда он вызывал меня для беседы, где я ему докладывался. По тому, как он слушал и по ходу моего рассказа комментировал, в поставщиках информации (стукачами называть жителей Царёва почему-то у меня язык не поворачивался), у него недостатка не было.
Мужик он был умный и под его началом работалось комфортно. Благодаря ему большинство кампанейщины проходило, не задевая меня.
- Что, борьба с самоговарением? - смеялся на мои жалобы Матвеев, - Как можно бороться с самогоноварением? Это бред. Самогон горят, а не варят. И мы, как нормальные люди, самогонку тоже не варим, мы её так, сырую пьём.
По особо дурацким директивам, спускаемым на мою голову, он напрямую связывался с моим самым большим начальником:
- Борисыч, я понимаю, что и тебя грузят всякой бестолковостью, но и ты нас пойми, где мы возьмём бабок, торгующих семечками и огурцами в неположенных местах? Если только сами не назначим, потом оштрафуем для галочки. Будь человеком, не требуй с моего участкового свои показатели... Конечно... Конечно... Не за просто так... В следующий раз обязательно с ним мой привет передам.
После этого я шёл к нашей Ромуальдовне за трёхлитровым приветом для районного начальника.
- Не путай коррупционную составляющую с данью традициям, - поучал меня Матвеев, - Даже в библии говорится: "Подарок у человека даёт простор и до вельмож доведёт его" .
Вот какой у меня начальник. Как-то я поделился с ним наблюдениями, что местный контингент, особенно Егорыч, бывает резок в оценках нашей политики и руководства. В академии нас учили в первую очередь обращать на это внимание. На мои слова Матвеев неожиданно беспечно отмахнулся:
- Не заостряйся. Таланты да гении всегда властью недовольны. Потому как творец не терпит насилия над собой. А государство и есть аппарат подавления. Наши, хоть и по старинке "Голос Америки" слушают, по сути, не опасны, потому, как мозги без характера, как мужик, без потенции.
Вот какой начальник! Дай бог каждому такого, чтоб за ним и в огонь, ив воду.
НА ЛЮБОВНЫХ ФРОНТАХ БЕЗ ПЕРЕМЕН
Да и не было любовных фронтов как таковых. Столичные отношения меня не тянули и не тяготили. А здесь? Здесь увидим.