Френчи Коут отвозил Джо на выходной в Симко, и я поехал в город вместе с ними. За сушилками наблюдал Курт.
В Симко я провел горестный вечер. Я заходил в пивные, но не в силах был выносить смеха. Чем больше я старался забыть своего друга, тем больше думал о нем. Я не сомневался, что Ханки был прав, когда сказал, что пройдет не одна неделя, пока мы получим заработанные деньги. Мне пришла мысль заявить на Вандервельде, но я решил, что это бессмысленно. Кто в пору уборки, в сердце страны табака, прислушается к батраку-неудачнику? Это кончится тем, что меня обвинят в бродяжничестве.
Я пошел к самогонщику и купил две бутылки дрянного виски, одну я выпил тут же. В голове у меня вертелись слова Ханки. «Никогда я не знал хорошей жизни, Джордж». Мучительный крик души униженной половины человечества.
Я вышел на шоссе со своей бутылкой и остановил машину, которую вел молодой парень, ехавший в Сан-Томас. Он высадил меня на развилке, где от шоссе дорога вела на север к ферме Вандервельде. Я выпил вторую бутылку виски и направился к ферме. Мною владела боевая, вызванная опьянением идея сказать в лицо хозяину, что мне все известно, потом посмеяться над ним, как он смеялся над Ханки.
Я пересек поле и уже совсем близко от двора заметил шедшую по тропинке Мэри. Я спрятался в изгороди и увидел, что навстречу девушке идет Курт. Потом они вдвоем пошли к полю, ее рука лежала у него на поясе. Все они подлые, винить одного Морица мало. За Ханки я должен им всем отомстить.
Спустя полчаса я вернулся на стык проселочной дороги с шоссе и подождал Френчи. Я подал знак, и он остановил машину. Я сказал Френчи и Джо, что меня довез до этого места парень, ехавший в Сан-Томас.
Мы почти достигли фермы, когда нам встретился Курт. Он бежал по дороге, то и дело оглядываясь через плечо. Тогда-то мы и заметили беловатый столб дыма над двором фермы.
Мы затормозили рядом с пожарной машиной, приехавшей из небольшого городка к югу от фермы. Две сушилки и амбар выгорели, уцелела только частица пола амбара, и все еще курился остов автомобиля Вандервельде. Джо выскочил из машины и заглянул в топочные коробки трех других сушилок — у всех до предела были отвернуты краны, вытекший мазут загубил табак.
Начальник пожарной охраны сказал Морицу, что огонь перекинулся от сушилок на амбар. Никто ему не возразил, однако я знал, что ветер дул с противоположной стороны.
Миссис Вандервельде и Мэри всхлипывали в дверях кухни, со страхом глядя на Морица, а тот стоял посреди двора и больше уже не смеялся — он то раскрывал, то закрывал свой жирный рот, как выброшенный на сушу карп.
Утром, когда все еще спали, я прошел по задворкам между выгоревшим амбаром и потрескавшейся, с разбитыми стеклами оранжереей. На земле лежал полусожженный клочок документа. Наклонившись, я прочитал вписанное в графу начало имени: «Станислас Цим…» Я вдавил башмаком бумажку в землю. В некотором смысле ее можно было считать эпитафией Ханки. Но разве этого достаточно?
Мадлен Гранбуа
Озеро Красного Червяка
Папаша Матье снял шляпу, старую бесформенную шляпу, усаженную «мушками» всех цветов: белыми, красными, золотисто-коричневыми, голубыми, точно кусочек неба, ярко-желтыми и черными, как сама ночь. Он выбрал маленькую серенькую мушку с тем же отливом, что крылья стрекоз, скользивших в тот день над поверхностью воды, и старательно прикрепил ее к концу моей лесы. Потом, торопливо оглядевшись, сунул руку в карман, вытащил клейкую приманку, ловким движением насадил ее на крючок и, довольный своей работой, протянул мне удочку, ободряюще ухмыляясь.
Я принялся за дело. Честно говоря, рыбная ловля никогда меня особенно не прельщала, и сейчас я с удовольствием пустил бы лодку по течению, а сам бы мирно отдыхал, как деревья с их словно застывшей листвой, как неподвижное гладкое озеро.
Но доктор Плурд рассудил по-другому.
— Мертвый сезон — лучшее время для рыбной ловли, — наставительно сказал он, когда несколько часов назад мы выгружали пожитки на дощатый настил Клуба Галет.
Мы приехали туда ненадолго, но это маленькое путешествие было заранее подготовлено и тщательно организовано моим старым другом. Не успел я переступить порог его дома, как он начал описывать ни с чем не сравнимые восторги, светлые радости и дивные наслаждения, ожидавшие нас в Клубе.
В дорогу мы отправились хмурым серым утром, но кипучему энтузиазму моего друга все было нипочем, а когда на опушке леса ветер донес до нас аромат барбариса, доктор Плурд и вовсе потерял голову. Возбужденный, помолодевший, добродушно посмеиваясь, он принялся напоминать папаше Матье, нашему проводнику, о доблестных подвигах, которые они вместе свершили в былые времена. У него так и чесались руки поскорее взяться за дело. Едва мы успели добраться до охотничьего домика, как он, не теряя ни секунды, объявил самым категорическим тоном:
— Поверьте моему опыту, дети мои, погода сейчас самая подходящая, можно сказать идеальная для рыбной ловли. Давай-ка, папаша Матье, готовь поскорее удочки и быстро на озеро, пока не стемнело.
Мы беспрекословно подчинились, и вот сидели все трое и дрогли под мелким едва заметным дождичком, похожим на туман. Моросит такой дождик, словно исподтишка, и вы не обращаете на него внимания до тех пор, пока вдруг не начинаете чувствовать, что вместо носа у вас на лице эдакий мокрый трюфель, а по спине бегают холодные мурашки. Мы едва умещались в узенькой, выдолбленной из коры лодчонке, легкой точно перышко: при малейшем дуновении она кренилась набок. Я, как самый неуклюжий, восседал в центре, папаша Матье примостился на корме, а впереди скрючился доктор Плурд. Он ничего не слышал и не видел, целиком отдавшись своей страсти. На нем была блуза местного пошива, раздувшаяся от многочисленных фуфаек, надетых внизу; воротник, поднятый на манер капюшона, прикрывал плотно надвинутый на лоб картузик с наушниками. Я видел только его спину, великолепную, монолитную, выразительную: если бы не движение плеч, можно было бы подумать, что она вырезана из дерева. Казалось, доктор Плурд врос в лодку, и никакая беда, голод или усталость не сдвинут его с места. И тут на меня нашла самая черная меланхолия.
Папаша Матье шевельнул веслом, и наша лодка скользнула в бухточку — там на поверхности воды плавали длинные водоросли. Говорят, рыба любит отдыхать в таких болотистых заводях. Было тихо, только удочки со свистом рассекали воздух, да из леса временами доносился то пронзительный крик птицы, то похрустывание веток, а порой глухой призыв дикого зверя долетал будто из самых недр поросшей лесом могучей горы. Сгустившийся на берегах сумрак мало-помалу окутывал озеро. Мы уже почти ничего не видели.
Вот вам и подходящее время для рыбной ловли! На дне нашей лодки покоились четыре анемичные форели и даже не пеструшки, а с серым брюшком. Стоило трудиться и ждать столько часов! Нет! Уж с меня хватит! Я дышал на окоченевшие пальцы и подыскивал какой-нибудь предлог, чтобы никуда завтра не ездить. Хорошо бы провести весь день в тепле, у пылающего очага, а если погода прояснится, можно растянуться голым на «пляже» — двух полосках мелкого песка перед Клубом.
— Ну что ты будешь делать! Не клюет, хоть лопни! — проворчал папаша Матье. — Я же вам, доктор, говорил — этот паршивый Лануэт со своей шайкой еще весной всю здешнюю рыбу загубил. Как прошел по деревне слух, что егеря Лароза в больницу свезли, — в нем почка блуждала и не давала ему никакого покоя, — так они тут как тут. Пришли вдесятером, провианту натащили видимо-невидимо, и динамиту, и удочек, и ящиков со всяким добром, и, кто их знает, чего еще! Проторчали тут трое суток, а после них не то что рыбы — рыбьего хвоста не сыскать!
Он презрительно сплюнул, потом неуверенно, как бы нехотя добавил:
— Что ж, можно разок пальнуть для пробы, только вряд ли это поможет!
— Бесполезно, бесполезно! — сердито пробормотал доктор Плурд. — Ничего, видно, не поделаешь, придется возвращаться.
По его тону я понял, что он взбешен.
— Значит, тут Лануэт со своей бандой поработал? Ну, попадись мне эти висельники, уж я им покажу! И что за удовольствие вот так опустошать озера, истреблять общественное достояние! Закон должен строго карать подобный вандализм.
Доктор постепенно распалился, и, пока мы плыли обратно, этот добрейший в мире человек, не переставая, проклинал все и вся: мерзкую погоду, испорченный отпуск, Лануэта с его бандой; даже блуждающей почке егеря Лароза досталось. Отведя душу, доктор Плурд насупился.
Пока доктор бушевал, папаша Матье не проронил ни слова, только в глубине его зрачков поблескивали лукавые искорки. Когда мы вернулись, он протянул нам наш жалкий улов, а потом точно замер и с минуту внимательно изучал горизонт. Только что подул легкий ветерок, постепенно он крепчал. Папаша Матье одобрительно хмыкнул и небрежно бросил через плечо:
— Ветер-то северный, к завтрему распогодится. Вот я и думаю, доктор, если молодой господин не побоится тащить на себе нашу кладь, так можно бы подняться к озеру Красного червяка. Я уже столковался с Жозом Бютэном, тамошним проводником, еще вчера столковался. Он сказал, что можно и чтоб я прихватил кого захочу, потому как его босс с хозяйкой этим летом из Штатов не приедут.
— Озеро Красного червяка! — вскричал доктор Плурд. — Я не ослышался? Ты сказал, озеро Красного червяка? Что же ты раньше молчал, старый плут? А! Ты просто хотел меня позлить, посмеяться надо мной! Ну ладно, марш собираться в дорогу. Да поживее! Озеро Красного червяка, вот это удача так удача!
Папаша Матье ушел, тихонько посмеиваясь, очень довольный своей проделкой, а я последовал за старым доктором, который так и сиял: к нему мигом вернулось хорошее настроение. Нет, никогда у меня не хватило бы духу омрачить радость моего друга, отказавшись от поездки.
На следующий день мы поднялись спозаранку. Сковорода шипела, потрескивала, распространяя аромат жареного сала. Ополоснуть лицо ледяной водой, натянуть штаны, сапоги и ветроломы было делом одной секунды, и вот мы уже сидели за обильным завтраком. Через полчаса, наевшись аппетитных блинчиков с салом, мы запили их горячим черным кофе и, накрепко обвязав ремнями вещи, стояли с нашими рыболовными снастями в руках, готовые двинуться в путь. Дверь охотничьего домика отворилась, струя свежего воздуха ударила нам в лицо, и тут, чего только на свете не бывает, я вдруг стал таким же сентиментальным, как доктор Плурд. На небе еще светились бледными огнями звезды. Самые прекрасные, самые чистые, те, что сумели пережить ночь. Скоро должен был наступить чудесный, ясный день.
Мы направили лодку к противоположному берегу, с которого доносились до нас крики невидимых орланов. Место, где мы вскоре причалили, было словно овеяно какой-то тайной. Папаша Матье взвалил лодчонку на свои широченные плечи и быстро зашагал вперед. Мы следовали за ним, вдыхая свежий лесной воздух, по узенькой тропинке, проложенной в самом сердце бора. Влажные от росы ветки хлестали нас по лицу, иногда нам приходилось огибать ямы, остро пахнущие прелым листом и гнилыми корнями. Деревья над нашими головами образовали купол; густой зеленый лес окружал нас со всех сторон. Но вот в конце просеки забрезжил серебристый свет, и мы увидели озеро с островами. Его спокойная поверхность расстилалась перед нами, точно гладкая скатерть, а по ней зелеными букетами раскиданы были прелестные островки. На другом склоне холма дремало маленькое Изумрудное озеро, как драгоценность оправой, окруженное частоколом высоких скал.
Только в полдень после тяжелого подъема добрались мы до громадного плоского уступа, повисшего между небом и землей.
— У нас его зовут мысом, — объявил папаша Матье, вытаскивая из сумки провизию.
Потом, желая подбодрить меня, добавил:
— Потерпите, теперь недолго осталось. Да вы сами гляньте — вон по той стороне мыса еще пробежку сделаем, и конец.
Я вгляделся в бездну у наших ног. Там, внизу, зажатое между скалистыми берегами, сверкало узкое серо-стальное озеро, похожее на гигантского угря.
Мы спустились по обрывистому склону, потом гребли без передышки четыре мили, потом снова сделали небольшой переход по суше и наконец добрались до места.
Не могу сказать почему, но озеро Красного червяка сразу же поразило меня. Из всех озер, что мы видели в тот день, это было самое большое и красивое, все в укромных бухточках, окруженное горами мягкого удлиненного контура, а главное — с необыкновенно чистой, прозрачной, ясной как хрусталь водей. Из глубины заливчика поднималась спиралью тонкая струйка дыма, на плавучей пристани перевернутые лодки грели на солнце яркие днища. Немного выше за ветками деревьев виднелся сколоченный из кругляка швейцарский домик.
— Стоянка Грейнсхилдов! — рассеянно пробормотал доктор Плурд.
Он не отрываясь смотрел на гладкую поверхность озера. Вдруг он схватил меня за руку и указал пальцем на воду совсем близко от берега. Я только успел разглядеть что-то блестящее, и по поверхности побежал, расплываясь, широкий круг, и еще один, немного дальше, потом снова ближе к нам. Справа, слева, впереди, повсюду выпрыгивали из воды форели! К черту празднословие! Мы мигом повытаскивали удочки из чехлов, а папаша Матье нацепил на них самые яркие, самые переливчатые мушки.
Чудесное все-таки занятие — рыбная ловля! Да, в тот день наш улов превзошел все ожидания! Мы вернулись совсем затемно. Форели трепетали и бились у наших ног. Мы насчитали их около сотни. Самых лучших приготовили на ужин и вдоволь наелись их нежного мяса, а остальные папаша Матье аккуратно уложил на кухне в маленькие корзиночки из березовой коры, выстланные душистым ельником.
Громадное полено полыхало в камине: ночью в горах становится холодно. Ноги в дымящихся сапогах на каминной решетке, стакан виски в руках — мы целиком отдались во власть сладкой физической истомы. Через открытое окно видно было, как мягко поблескивает в лунном свете озеро.
— Жаль, что у этого прелестного озера такое вульгарное название, — заметил я вполголоса.
— А по-моему, название как раз подходит, — возразил доктор Плурд и, видя мое изумление, пояснил: —Конечно, я говорю о его прежнем названии. Ведь раньше его звали Хрустальным за необыкновенную прозрачность воды. Это потом его переименовали в озеро Красного червяка в память о приключении Атаназа Пуаре, и все местные жители от Сент-Панкраса до Вальмона так и зовут его до сих пор. Это, пожалуй, к лучшему: пока люди помнят историю Атаназа, Хрустальному озеру не грозит дух разрушения, который — ты сегодня сам убедился — овладел кое-кем из наших сельских спортсменов.
Доктор Плурд взял кочергу и стукнул ею по полену. Полено хрустнуло, брызнули искры, а доктор Плурд, воодушевленный моим искренним любопытством, а также действием горячительного напитка, снова налил себе полный стакан виски и приступил к рассказу.
— Лет так двести назад Хрустальное озеро совершенно случайно перешло в собственность к Уильяму Грейнсхилду, бостонскому финансисту. Этому денежному воротиле, Грейнсхилду, его миллионное состояние досталось дорогой ценой. И вот как-то раз, на одном из заседаний правления, он вдруг потерял сознание. Доктор, которого, не поскупившись на расходы, выписали откуда то издалека, поставил диагноз «нервное истощение» и предписал пациенту длительный отдых. «Иначе, — заявил он, — я ни за что не ручаюсь». Такая перспектива вызвала у Грейнсхилда ожесточенный протест: ведь не проходило и получаса, чтобы он не задумывал какое-нибудь грандиозное предприятие, а тут, когда он уже чувствовал себя намного лучше, его обрекали на абсолютную праздность. Он расшумелся, раскричался, но доктор был неумолим, и американцу пришлось подчиниться.
На следующий день он принял решение, рассчитал служащих, закрыл все свои конторы, жену отправил в Европу, а детей поместил в самые дорогие летние лагеря Соединенных Штатов — десять тысяч долларов в месяц. Для себя Грейнсхилд приобрел полное туристское снаряжение — от сверхпрочной алюминиевой сковороды до непромокаемой палатки, которая раскрывалась точно по волшебству при помощи некоего таинственного механизма. Один из друзей Грейнсхилда, опытный спортсмен, очень советовал ему отправиться в далекую область Лорентидов, и теперь, покончив с делами, Грейнсхилд последовал этому совету. Он нанял лучшего местного проводника Теодюля Пуаре и целый месяц бродил с ним по здешним местам. Они взбирались на горы, ночевали под открытым небом, охотились, ловили рыбу. После месяца такой жизни американец стал другим человеком.