Красота Лорентидов сразу же покорила его. Спокойная гармония наших пейзажей показалась ему раем после оглушительного шума больших городов. Но особенно приглянулось ему Хрустальное озеро. Он решил купить его, чтобы каждый год приезжать сюда на отдых. Вот тут-то и начались затруднения: озеро, как и близлежащие земли, принадлежало крупной промышленной компании, которая занималась рубкой леса на прибрежных участках. Но и потерпев неудачу, Грейнсхилд не смирился. Он хитрил и придумывал разные махинации до тех пор, пока наконец не купил за бешеные деньги и озеро, и горы, и право на рубку леса. На берегу озера он построил комфортабельный домик со службами и нанял в сторожа Теодюля Пуаре. Каждое лето сюда приезжала его семья: высокая обходительная дама, молодой человек с широченными плечами и три рыжеволосые девушки, которые ловко прыгали в воду с самой верхушки трамплина. Время от времени появлялись и гости. Тогда с утра до вечера эхо разносило по горам веселые крики. С наступлением охотничьего сезона приезжал со своим приятелем спортсменом сам Грейнсхилд. Они охотились на лосей и ловили форелей. Потом для сторожа Теодюля Пуаре и его жены Флорестины начинались долгие месяцы отдыха. Когда выпадал первый снег, Флорестина мыла во всем доме полы, а Теодюль скатывал матрасы, прятал в кедровые сундуки красивые одеяла из великолепной белой шерсти, прилаживал к окнам тяжелые дубовые ставни и вешал на двери прочные замки. Накануне праздника Всех Святых Теодюль и Флорестина спускались с гор в деревню.
Зиму они проводили в Сент-Панкрасе, там у них был маленький коричневый домик, а возле него — два сиреневых куста. Теодюль с нетерпением ждал ледохода, чтобы снова вернуться на озеро, Флорестина же, напротив, только это время и чувствовала себя счастливой. Она никак не могла привыкнуть к тому, что каждый год им приходится, точно дикарям, по полгода жить в лесу. Там, в горах, Флорестина с грустью вспоминала о своих кустах сирени (теперь она уже не могла видеть, как они зацветают) и о клумбе с махровыми пионами: когда-то в доброе старое время она получила за них вторую премию на местной выставке домашнего хозяйства. Кроме того, хоть она и не признавалась себе в этом, ей очень не хватало болтовни соседки, мадам Лапорт. Но так как Флорестина была женщина добрая, преданная и богобоязненная, то ради любви к мужу она охотно мирилась с этими мелкими неудобствами. Лишь бы Теодюль был счастлив, ее славный Теодюль, честный, работящий, с душой, прямой как клинок меча. За ним не водилось почти никаких недостатков. Правда, иногда на него находили приступы внезапного гнева, которому бывают подвержены слишком терпеливые люди, но эти вспышки, хотя и очень бурные, продолжались недолго. Теодюль всегда мечтал об уединенной жизни в лесу, поэтому он просто не мог нарадоваться своей новой должности. О Хрустальном озере он говорил так, словно оно было его собственностью; он ревниво охранял его, и горе тому, кто захотел бы подобраться к озеру без официального разрешения.
Но верно говорят, что полного счастья на земле не бывает. Ведь и Теодюль таил в себе глубокую печаль. Жена родила ему четырех детей: трех девочек и мальчика Атаназа, или, как его называли, Таназа. Дочерями отец гордился. Скромные, набожные, они блистали всеми добродетелями и вскоре приняли постриг в монастыре Промысла божия. А Таназа судьба точно в насмешку наградила самыми дурными наклонностями: еще молоко на губах не обсохло, а он уже и воровал и обманывал — настоящий маленький разбойник. Теодюль пытался его образумить, но ни ласка, ни угрозы, ни наказания — ничто не помогало. Когда Таназ вырос, стало еще хуже: он пил, сквернословил и вечно впутывался в истории.
Из дома он сбежал, потому что хоть и прикидывался смельчаком, а отца все-таки боялся. Выучиться какому-нибудь ремеслу ему даже в голову не приходило, и жил он чем и как придется. Он свел компанию с Верзилой Рыжим и Бабишем Неженкой, самыми отпетыми из здешних мошенников. Каждую весну приятели забавы ради отправлялись в горы к озерам, которые хуже других охранялись. Там они бросали в воду динамит. Убитую или оглушенную рыбу взрывами швыряло в воздух. Они собирали ее прямо руками и продавали в окрестных деревнях, и на озерах ни о какой рыбной ловле и думать было нечего, по крайней мере до следующего сезона. Когда Теодюль прослышал о подвигах сына, его охватила дикая ярость. Теперь никто не осмеливался даже близко подходить к Хрустальному озеру: Теодюль бродил по его окрестностям с карабином в руках.
Но вот однажды утром уже в середине января с Теодюлем, который все рождественские и новогодние праздники пировал с утра до ночи, как это водится в деревне, вдруг приключилось что-то странное. Его всего так и корчило от страшных спазм, точно в желудке застрял железный прут. Флорестина уложила его в постель, положила ему на живот горячий компресс из фланели, наскребла сажи со стенок печки и стала давать ее мужу по три раза в день. Но как она ни старалась, Теодюлю не становилось лучше. Он все лежал в постели зеленый, худой — кожа да кости, ослабевший до того, что даже не мог стонать. Наконец, послали за доктором, но, увы, слишком поздно. Когда Теодюль узнал правду, он велел позвать кюре, исповедался, соборовался, а потом, отдав жене последние распоряжения, успокоенный и примирившийся со своими ближними и с собственной совестью, пожелал видеть Таназа. Тот вскоре явился, хмурый, с непокрытой головой. Но, вглядевшись в исхудалое, изжелта-бледное лицо отца, он впервые в жизни почувствовал себя героем.
Увидев сына, Теодюль тяжело вздохнул, потом обернулся к жене и едва слышно прошептал:
— Флорестина, давай сюда свой молитвенник.
Жена принесла книгу, Теодюль взял ее дрожащими руками и, собрав последние силы, сказал сыну:
— Клянись на молитвеннике матери, что, когда меня не станет, ни ты, ни твои дружки не тронете Хрустального озера.
Парень раздумывал, переминаясь с ноги на ногу. Его так и подмывало отказаться наотрез: ведь это была настоящая удача, наконец-то он мог рассчитаться с отцом. Но ему мешал то ли страх, то ли малодушие, а возможно, и стыд. Он вяло поднял руку и пробормотал:
— Ладно, клянусь.
«Плевал я на эту чушь, — думал он со злостью, — лишь бы старик помер, а там поглядим».
Но умирающий, который не отрываясь следил за сыном, казалось, угадал его тайную мысль, и тогда, как прежде, волна внезапного гнева захлестнула Теодюля. Точно чудом вернулись к нему силы, глаза его загорелись страшным огнем, он выпрямился и крикнул сыну:
— Слушай меня! Если ты вдруг нарушишь клятву, я вернусь, чего бы ни стоило, вернусь и потребую у тебя ответа!
Страшная икота сотрясла его тело, и он замертво упал на подушку. Ему закрыли глаза, положив на каждое веко по большой монете, подтянули салфеткой челюсть, обвязали четками пальцы. Но и в смерти он сохранил грозный облик неумолимого вершителя правосудия. Когда жители местного прихода собрались, чтобы проститься с его прахом, то даже самые храбрые из них в страхе осенили себя крестным знамением: не миром смертного сна веяло от лица покойного — нет, с угрожающим видом он словно предостерегал кого-то.
Таназ скрывался и пил горькую все три дня, что отпевали его отца. Иногда он вспоминал о Теодюле, но тут же его охватывал прежний страх. Домой он, правда, заглянул один раз: надо же было вытребовать у матери жалкие гроши, оставшиеся в наследство. Возомнив себя богачом, он принялся разыгрывать важную персону, угощать вином каждого встречного-поперечного, а потом, поддавшись на лесть приятелей, совсем обнаглел и стал так всеми командовать и повышать голос, что по общему молчаливому согласию был избран официальным вожаком их трио, заместив на этом посту Верзилу Рыжего.
Наступила весна, стаял снег, тронулся лед, и вот начались те самые разговоры, которых втайне опасался Таназ: пора собираться в горы, к озерам. Первым взялся за дело Верзила Рыжий.
— Теперь бы самое время пошарить на Хрустальном озере — старик твой помер, сторожа нет, — ехидно заметил он. Бабиш поддержал его.
Таназ выкручивался как мог. Он изобретал тысячи уловок, даже притворился, что опасно болен. Но Рыжий, который все это время только и поджидал случая разделаться с соперником, изводил его, осыпал насмешками и обзывал трусом до тех пор, пока не вынудил согласиться.
Тотчас же начались приготовления. Рыжий запасал спиртное. Таназ — съестные припасы, а Бабишу поручили собрать рыболовные снасти, раздобыть динамита и накопать полную жестянку крупных дождевых червей. Однажды ясным утром три дружка двинулись в путь и к ночи добрались до Хрустального озера. Они плотно притворили за собой дверь хижины, решив отложить все серьезные дела до завтра, а так как в глотке у них изрядно пересохло, то они тут же и принялись накачиваться спиртным.
Верзила Рыжий, все время исподтишка следивший за Таназом, заметил, что тому словно не по себе и пьет он больше обычного. Тогда Рыжий начал поддевать его всякими едкими намеками. Сначала Таназ, задетый за живое, пробовал защищаться. Потом же, когда под действием алкоголя рассеялся мучивший его страх, он вдруг озлился, хватил кулаком по столу и среди града ругательств объявил, что не боится ни бога, ни черта, ни привидений. Он согласен доказать это на деле и хоть сейчас готов ловить с приятелями рыбу на той стороне озера. Вызов был принят. Они взяли удочки, банку с червями, фонарь и, пошатываясь, направились к двери. Темень стояла хоть глаз выколи. С грехом пополам они разместились в лодке. Бабиш, самый трезвый из троих, принялся грести. На свежем воздухе Таназ постепенно пришел в себя. И вот, как он ни храбрился, сердце ему сжал непонятный, упорный страх. Изо всех сил Таназ зажмурил глаза: ему казалось — вот-вот среди ночных колеблющихся теней возникнет искаженное гневом, бескровное лицо Теодюля. Последние слова отца снова и снова раздавались в его ушах: «Я вернусь, я вернусь!» Теперь Таназ уже горько раскаивался в своем хвастовстве, которое привело его на проклятое озеро. Для храбрости он во все горло заорал какую-то песню, но тут же умолк: так странно прозвучал его голос в глубокой тишине. Слышно было, как на носу лодки хихикает Верзила Рыжий. Где-то вдали заухал филин.
Наконец они причалили к берегу в глубине небольшой бухты. Таназ взял удочку и запустил руку в жестянку с червями. Что-то мягкое, липкое скользнуло у него между пальцами. Таназ посветил фонарем: громадный ярко-красный червяк, каких ему никогда не доводилось видеть, извивался кольцами на дне жестянки; Таназ попытался его схватить — ничего не вышло. Он пробовал еще раз, потом еще и еще — ничего не получалось. Тогда, весь похолодев от неистовой пьяной злобы, он выкрикнул в ночь отвратительное ругательство. Рыжий с Бабишем хохотали во все горло, а он все никак не мог ухватить червяка. Вдруг он замер, лицо его исказилось ужасом. Сдавленным голосом он спросил у Бабиша:
— Где ты копал червей?
Тот, изумленный вопросом, ответил:
— Где, где, да на кладбище! На могиле твоего старика!
— На могиле моего старика?
Наступила страшная тишина. Потом крик вырвался из груди Таназа. Так кричит умирающая родами женщина. У Бабиша и Рыжего кровь захолодела в жилах. Они уставились на Таназа, а тот отшвырнул далеко от себя жестянку с червями, вцепился в весла и принялся изо всех сил грести к противоположному берегу. Лодка стрелой понеслась по воде. Теперь ужас охватил всех троих, и Рыжий с Бабишем, даже не зная, что привиделось Таназу, тоже дико выли, обезумев от страха, а эхо подхватывало их крики и разносило далеко по уснувшим горам. С воплями и криками добрались они наконец до берега, побросали все свои вещи, одежду, провизию и ринулись в лес. На рассвете они наткнулись на чье-то жилье, но не успели переступить порог, как Таназ словно подкошенный рухнул на пол. Его уложили в постель. Пять дней он метался в бреду. Он так буйствовал, что пришлось привязать его к кровати. Его мучили страшные кошмары. Он пытался вскочить, убежать, он кричал диким голосом:
— Это отец, это отец вернулся!
Едва оправившись после болезни, он собрал вещи и исчез.
Лет через десять Орельен Шакуан, который ездил к двоюродному брату в Вунсокет, штат Массачусетс, привез из Америки потрясающие новости. Он уверял, что буквально наскочил на Таназа Пуаре, когда тот с толпой рабочих выходил из ворот текстильной фабрики Вунсокета. Как только Таназ увидел своего соотечественника, он пустился наутек. Похудел он страшно, если верить Орельену, и в городе скрывался под именем Нэйси Пэри. Ходил он, прижимаясь к стенам и поминутно оглядываясь, точно его кто-то преследовал.
Но тот же самый Орельен утверждал, будто у его двоюродного брата Вильброда трехэтажный особняк на Мейн-стрит, да еще великолепный, ярко-красный, с бежевым капотом «кадиллак», весь в никелированных украшениях. А это ложь, самая бессовестная ложь, ведь впоследствии совершенно точно выяснилось, что Вильброд по профессии мойщик посуды и работает в каком-то подозрительном кабаке на самой окраине города. Вот и верьте россказням Орельена Шакуана! Да у него самая богатая фантазия во всей округе! Он же у нас профессиональный лгун!
Впрочем, как бы там ни было, а после истории с Атаназом Пуаре никто, даже хвастливые молодцы, которые не верят ни в бога, ни в черта, никто, повторяю я, никто ни разу, ни одного-единственного раза не осмелился подойти без спроса к Хрустальному озеру. Вот почему, дружок, у нас с тобой сегодня такой богатый улов!
Доктор Плурд зевнул, потянулся, развалил кочергой обуглившееся полено и подтолкнул поглубже в очаг красные угольки. Потом он пожелал мне спокойной ночи. И я крепко проспал до самого утра.
Золотое кольцо
На углу Церковной площади, у самого тротуара, возвышается красный кирпичный дом, весьма претенциозный и кричащий, — предмет неизменного восхищения панкрасцев. Ни единый дюйм его фасада не оставлен без отделки, росписи, каких-либо декоративных прикрас. Квадратная башенка свидетельствует о попытках придать ему сходство с замком, а два каменных лежащих льва, приобретенных с большими расходами для города, величественно охраняют вход. Это дом Тайфера-богача. Прозвище это как бы отличало владельца дома от его менее удачливых однофамильцев, которыми округа так и кишит. Все они — от первого до последнего — столь бедны, что заставили бы покраснеть Иова с его лохмотьями. Тайфер-богач избежал общей участи благодаря необычайному стечению обстоятельств.
Я познакомился с ним на заседании муниципального совета, куда меня затащил доктор Плурд. Тайфер-богач, выполняя свои обязанности мэра, председательствовал. Он произвел на меня впечатление человека простого, грубоватого, несколько тупого и словно бы оторопелого.
— Вот о ком можно сказать, что богатство свалилось ему с неба, — произнес доктор Плурд, показав на него подбородком. — Впрочем, он еще и сам не опомнился. Я убежден, он до самой смерти так и не свыкнется по-настоящему со своим богатством. К тому же его тяготит праздность, и, мне кажется, порой он жалеет о добром старом времени, когда, без гроша за душой, бил в своей деревенской кузнице по наковальне. Пойдем-ка, я представлю тебя. Это доставит ему удовольствие.
Тайфер-богач протянул руку, здоровенную, грубую, волосатую. После первых приветствий он еще некоторое время говорил, засунув большие пальцы под проймы жилета.
И вот тогда я заметил на его безымянном пальце золотое кольцо, широкое, массивное, покрывавшее целую фалангу.
— Ты видел кольцо? — спросил меня доктор Плурд, когда мы отошли.
Услышав мой утвердительный ответ, он добавил:
— Ты знаешь, оно из чистого золота, без примеси. Мало того — это символ мечты всей жизни одного человека. Я сейчас расскажу тебе эту историю. Но сначала выйдем отсюда. Воздух здесь хоть ножом режь… Уф! Наконец-то есть чем дышать!
Летучая мышь зигзагом пролетела над нашими головами, скользнула к земле и косо метнулась в тяжелое небо.