— Двигайся! Быстрее… — прошептал и чуть не отключился. Он разорвал меня, растекся по всему телу кровавой дрожью… нет, не разорвал, показалось. Но вошёл наконец весь, послав в меня сильным толчком разряд боли, я застонал… нет, всё, теперь хорошо, хорошо, сладко, как по маслу… в потеках его смазки из перевозбуждённого члена, то есть… так, как я люблю. Короткие, колючие и рваные импульсы исходят из его рельефных вен на члене, мне нравится, я чувствую его и его бушующую кровь, полностью… Теперь тело Шеппарда входило в подходящий жёсткий ритм, всаживаясь и вламываясь в моё всё быстрее. Его движения ускорялись с каждой секундой, я хрипло дышал, не поддаваясь искушению кричать снова… я слишком сильно взмок и устал. От сладкой и острой содомии, ещё в первые пять минут. Он отпускает мой онемевший зад, чтобы сжать и помять мой член… выжать из меня что-нибудь ещё… хочет, чтоб я вскрикнул ещё раз и сорвал голос. А я уже сорвал, охрип и затих, вздыхая. Покорно позволяю вбивать себя в постель, каждым толчком, каждым неистовым ударом вглубь. Трахай меня сильнее, трахай… упивайся неслышными воплями, увеличь давление, если хочешь, подомни под себя, только не сломай. Крёстный… мне хорошо, мне славно, верь моим глазам. Из-под закрытых век струятся слезы, но я наслаждаюсь. Верь… и не жалей.
Он не жалел. Безжалостно унёс меня куда-то к чёрту. И утопил. В своей странной, грубоватой нежности, страстно прижимая к себе и заставляя двигаться вместе с ним, выше, ниже, вперёд и вглубь, то мешая, то помогая. И всё-таки, несмотря на всплеск безумной животной похоти, он не перешёл черту. Вспотевший торс прилипал ко мне осторожно… обнимал и тёрся с трепетом. А его член проник в меня целиком, заполнил, будто ощупывая все внутренние шрамы… Следы прошлого, оставленные раскаленными иглами, ножами и щипцами. Я давно забыл (или вообще не знал?!), что от проникновения чужой плоти может быть хорошо… приятно… уютно и безопасно. Он родной, он не причинит мне зла, я убедился. Я вишу совершенно беззащитно над больничной кроватью, в его огромных руках, и чувствую, что тугое и невыносимое напряжение, росшее внутри, почти готово выплеснуться. Ещё немного, ещё один гибкий и резкий удар членом, еще один его порывистый поцелуй в мою мокрую шею, натянутые шнуры вен… Наконец по мне прошлись такие судороги, что Шеп невольно приостановился. Позволил мне кончить, упившись этим сладким колючим ощущением и только им одним… измученно и невероятно классно. А потом ещё раз забиться в короткой конвульсии, когда кончил он. Погрузил меня в немой страдальческий экстаз на грани обморока… от усталости и истощения. Крёстный… у нас был секс?! Я смотрю помутнёнными глазами на рельефную линию его мышц, на жёсткий, властолюбивый подбородок, испачканные губы, он брал ими мою сперму… и не верю, что это сделал он. Боги, он меня трахал… он всё ещё во мне. И его сперма просочилась наружу, запачкав мне бедра, поставив пятна на одеяло и простыню.
Анемия резко дала о себе знать. Вся кровь в паху, сгоревшая от ненормального обилия удовольствия, гормона… допамина. А в голове её нет, там тяжесть, снова боль… пик помутнения. И на мгновение я «отъезжаю», потеряв сознание.
*
— Мне снилось… — охрипший до неузнаваемости голос, запутавшийся в волосах на моей макушке, ласковые прикосновения больших рук к моей груди, освобождённой от бинтов. И мускулистое тело титана, привалившееся к моему боку и ещё не остывшее после сумасбродного секса, — …как всё произойдет. Чаще всего мне снилось, что ты приглашаешь меня к себе на ужин, сильно напиваешься, сметаешь тарелки и отдаешься прямо на столе… — он пристроил голову мне на живот. — Это ужасно.
— Знаю, — я тяжело вздохнул, рассеяно ощупывая пальцами его лицо. Баланс крови медленно восстановился, осталось лишь лёгкое головокружение. — Не хочешь сам сказать то, что должен сообщить тебе я? Может, тебе будет не так больно.
— Хорошо, говорю. Это никогда не повторится. Между нами ничего нет и не будет. Ты мой крестник и… и сегодня ты просто вернул мне долг пятилетней давности. Больше ничем мы друг другу не обязаны.
— Да, именно. Надеюсь, проститутка отработала свои двести пятьдесят тысяч зелёных?
— Не смей, — он накрыл мой пупок жадным поцелуем, но через секунду спохватился. — Прости, сдержаться невозможно. Пока ты нагишом, я просто думать не могу. Все деньги, которые есть на этой злосчастной планетке, не могут оплатить рай, который ты мне только что подарил.
— Шеп… как ты мог позволить себе влюбиться в меня так сильно?
— Я не сопротивлялся. Не сумел… моей воли не хватило даже на то, чтобы отвести от тебя глаза, в самый первый раз. И во все последующие. Каждое твоё мимолётное движение, взгляд или слово я ловил и пытался запомнить. Я коллекционировал твои улыбки. Каждая из них, как снежный кристалл, была неповторима. И я сходил с ума по твоим мимолётным прикосновениям. Их было крайне мало. Но каждое заставляло мою плоть неистовствовать. Больше всего на свете при наших встречах, как это ни глупо осознавать, я ожидал момента расставания: драгоценной секунды, когда смогу прижаться губами к твоей щеке. На мгновение ощутить вкус твоей чуть сладковатой кожи, пахнущей, как мне каждый раз мерещилось, этиловым эфиром или эфирным амфетамином, которым я баловался в юности. Ты неземное существо. Твоё имя…
— Мое имя ничего не значит. И сейчас меня интересует лишь одно. Ты смиришься?
— Постараюсь. Выбора у меня всё равно нет. Называю причины, в порядке убывания значения, которые помогут мне в этом: ты меня не любишь и вряд ли хотел когда-либо близости; наша связь — опасная глупость и ненужная авантюра, я тебе в отцы гожусь; у моих желаний нет будущего, я твой крёстный. Ещё я слишком стар. И я твой начальник.
— М-м… интересно. А что ты подразумеваешь под старостью?
— Мне сорок восемь лет. Хотя на вид, конечно, больше.
— Ничего подобного! Если бы не хмурился так часто, выглядел бы вообще идеально. Согласен, что ты похож на моего заботливого папашу. И на Клинта Иствуда…
— Враньё! Впрочем, я поверю чему угодно, что вымолвят твои распутные губы. Однако мне никак не удаётся спросить у тебя то, ради чего я приехал в больницу.
— Ну, так спрашивай сейчас, — сердце болезненно сжалось.
— Энджи, кто в тебя стрелял? И почему? И как всё, что произошло в твоём доме, вообще могло произойти? Ты киллер. Не в тебя стреляют. А ты стреляешь. Объяснишь?
«Вот и настал момент великой лжи во имя любви».
Утконосый миокард, между прочим, не спрашивали! Сиди тихо. Надо хоть немного подумать.
— Я не знаю, кто это был. Его лица я не увидел.
— Странно. Очень странно. А ты хоть помнишь, где тебя чуть не убили?
— В спальне.
— Ого! Преступник так далеко забрался в твой дом? Система сигнализации не сработала, что ли?
— Всё было в норме, Шеп. Охранная система не сбоила.
— Так что же, он незаметно в открытое окно влез?
— Ну откуда я могу это знать? Он ухитрился войти в дом, и с этим просто нужно посчитаться.
— Значит, теперь любой придурок может додуматься, как ворваться и убить тебя?!
— Нет, чёрт подери! Никто не сможет незамеченным проникнуть в мою мрачную нору!
— Во-от, верно… и я знаю это не хуже тебя. А потому — ты не хочешь перестать завираться и по-честному всё это объяснить?
— Если бы и хотел, то не могу. А я и не хочу, и не могу.
— То есть хочешь, чтобы я сам сказал, — Шеп прищурился. — Ты ведь знаешь стрелявшего человека. Он беспрепятственно вошёл к тебе, потому что был приглашён, не правда ли?
— Отстань. Это не твоё дело.
— Хм… — благостное выражение его лица внезапно стало злым и ревнивым, — это твой любовник, да? Это с ним у тебя целую неделю до покушения были проблемы? Проблемы, закончившиеся столь плачевно?
— Да! Именно так! — я ухватился за нелепое предположение Шепа, как утопающий за соломинку. — Я поссорился с любовником, он изменяет мне с каким-то грязным выродком, полмесяца назад я даже застал их в собственной постели. А в тот день он опять… принялся за своё. Я не на шутку разъярился, слово за слово… и выхватил пистолет. В завязавшейся борьбе он отобрал его у меня и выстрелил. Но пальнул все же случайно.
— Не могу представить, чтобы кто-то мог променять тебя на «грязного выродка». Твой любовник стоит на учёте у психиатра? И потом… как ты можешь быть уверен, что на спусковой крючок он нажал случайно, если…
— Учитывая, что целился он в мою голову, а попал в грудь, то да, Шеп, случайно.
— В таком случае он просто мазила.
— А ты уверен, что промазал бы с расстояния… — я оробел, — вплотную. Короче, ну… мы сидели в обнимку, тесно прижавшись друг к другу. И я дал ему свой злополучный пистолет…
— Значит, драки на самом деле не было?
— Была перед этим! А потом мы сидели, обнявшись, и смотрели друг другу в глаза. Это был конец. И выстрел.
— Час от часу не легче. Это что, такие новые извращённые ролевые игры?
— Нет, это было наше расставание. На веки вечные.
— Веки вечные, говоришь? Верится с трудом… так что, между вами всё кончено?
— Да, — я закрыл глаза, плотно сжав веки, но две упрямые слезы вытекли всё равно. Тело Шеппарда рядом страшно напряглось.
— Ты любишь его?
— Сам-то как думаешь?
— Почему он ушёл? Впрочем, это не моё дело, извини.
— Верно подмечено, не твоё. Допрос окончен?
— Не совсем. Как его зовут?
— Зачем тебе это?
— На него тоже объявлена охота.
— Почему?! Какого хрена?!
— Но он же едва не отправил тебя в… рай! Я сразу же объявил в розыск твоего неудавшегося убийцу. Стрелять в него без предупреждения уже, конечно, не будут, раз он очень тебе дорог… Но поймать и надрать ему задницу я, безусловно, обязан. Ради тебя, моего маленького крестника.
— А можно я сам как-нибудь разберусь со своим любовником? А конкретнее, оставлю его в покое. Он меня не хочет и не любит, он ясно дал мне понять это неделю назад. Пусть ВСЕ оставят его в покое, хорошо?
— Слушай, я, наверное, отупел, опьянел и совсем потерял рассудок, но… почему ты так упорно его скрываешь и выгораживаешь?
— Да люблю я его! Люблю, до сих пор! Это что, непонятно? Я люблю его так, что ты можешь и дальше терять рассудок — всё равно мне ничего не поможет.
— Ладно. Но ведь имя — это не так уж и важно. Оно ведь ни о чём не говорит. Я сейчас позвоню и скажу, чтобы какого-нибудь Джейка, Майка или Зендера перестали искать.
— Ты можешь и просто отдать приказ не искать моего возлюбленного. А имя тебе нужно исключительно из ревнивого любопытства.
— О’кей, сдаюсь. Ответь тогда, почему он решил тебя убить?
— Потому что… ну ты же сам понимаешь, что меня невозможно покинуть вот так просто. Легче убить. И знать, что такой, как я, больше не ходит по земле. Не спит ни с кем. Не улыбается… и не радуется жизни без него.
— Жуткая картина. У вас всё было настолько серьёзно и драматично и ты молчал о своих отношениях? Давно вы встречаетесь?
— Два месяца. Встречались, а не встречаемся. Почти что девять с половиной недель…
— Было хорошо?
— Не то слово. Он лапочка… — я вздохнул, теряя контроль над эмоциями. Внутри поднималась знакомой колючей волной чёрная тоска и беспросветное отчаяние. Много лет я жил только этими чувствами и не знал, что бывает по-другому. И вот, нечаянно узнал. Ксавьер, взрослые глаза-наркотики и голос ласкового ребёнка…
Зачем мне жить-то теперь? Надеждой на то, что он вернётся, да? В жопу, в жопу… не надо мне такого счастья. Лучше сдохнуть к чёртовой матушке. Прав был миокард, сто раз прав!
«Эй-эй-эй! Полегче на поворотах, амиго! Слетишь с благородного скакуна! Тебе нельзя биться в истерично-депрессивном припадке. Это моё исключительное право и обязанность. А твои права и обязанности — держать всё в порядке и под холодным, жёстким контролем. Будь паинькой… я обещаю, все наладится».
Это, конечно, трогательно, что ты проявляешь природную чувствительность и утешаешь меня, но звучит всё довольно фальшиво. Ничто не наладится, всё станет только плохо и еще хуже. Я уйду в запой, а потом пущу себе пулю в лоб.
«А я… послушай, я клянусь! Клянусь тебе, слышишь, кибермозг? Ксавьер вернётся. Если он действительно любит. Ну… вот, проклятым Кирсти Лайтом поклянусь тебе, он вернётся! И я даже заставлю тебя поверить и приложить к этому все силы».
Что-то сомневаюсь я. Очень и очень, и очень.
«Ну и хрен с тобой! Я сейчас выпрыгну отсюда, проломив грудину, как в твоём любимом фильме “Alien”. И лично пойду на розыски Кси».
Скатертью дорожка, мио кардо…
«Счастливо оставаться и тебе, плоскогрудое ничтожество с неизвестно зачем привинченными мужскими причиндалами!»
*
— Ангел, очнись! Хватит в трансе сидеть! Не пробовал разобраться со своим раздвоенным внутренним миром, а? Тут, по-моему, кабинет психиатра через коридор. Если хочешь…
— Да, давай его сюда. Он очень мне поможет, — кажется, иронии в моем голосе Хардинг не заметил. Потому что послушался.
С большой неохотой он отлепился от меня, натянул брюки и побрёл из палаты куда-то влево. Подумав немного, я тоже нашарил на полу джинсы… Подумал ещё, порылся в тумбочке, вскрыл упаковку мокрых салфеток и вытерся. Душ приму позже, сейчас надо просто одеться. Ведь, если психиатр обнаружит меня голым, однозначно сочтёт, что я крайне нуждаюсь в его помощи.
========== 14. Размытые грани ==========
****** Часть 3 — Шаги к безумию ******
— Я Марк Соренсен, дипломированный в Гарварде специалист по психосоматике и психоанализу. А вы, должно быть, Ангел?
— Да. Очень приятно, Марк, — я не кривил душой. С чувством пожав ему руку, я продолжал восхищённо разглядывать врача: на вид лет тридцать, высокий, стройный, чуть вьющиеся рыжеватые волосы, подстриженные «бобом», и непонятно-серо-зелёные глаза, чей мягкий болотный оттенок в моей памяти резко контрастировал с насыщенными изумрудными омутами моей детки. Определённо, Соренсен одним только своим видом воздействовал на меня успокаивающе. Потом до меня дошло, что он пялится на меня с еще более откровенным интересом.
— Ангел, встаньте, пожалуйста.
— Зачем? — спросил я, но всё же послушался.
Секунду он с жадностью оглядывал меня, потом подошёл и, тяжело положив руки мне на плечи, усадил обратно на койку.
— Вы уж извините, но меня очень интересовала длина ваших волос.
— Ну и как?
— Я лучше промолчу.
— А всё-таки?
— Возмутительно. Прекрасно. Чертовски. Изумительно. Ангел, да вы сами знаете как. Зачем вам мои слова-пустышки? Эта чрезмерная длина — до трети бедра — дала мне окончательное представление о том, что вы не придуманы мной. И я не сплю, хотя и очень похоже на то… Вам не тяжело быть совершенством?
— Э-э-э… а вы всегда так набрасываетесь на своих пациентов?
— Впервые. Вы особый случай, Ангел, и второго случая задать такой каверзный вопрос мне больше не представится. Ложитесь в постель, я сейчас возьму стул.
Подсев в район койки и взяв меня за руку, Соренсен осмотрел мои глаза с помощью какого-то синего фонарика, удовлетворённо хмыкнул и сказал:
— Ну что ж, чудо-пациент, расскажите, на что жалуетесь.
— Прежде всего, хочу попросить, чтобы вы ничего из того, что услышите, нигде не записывали и никому не рассказывали.
— Вообще-то, это часть моей работы и профессиональной этики. Я вроде священника на исповеди, нем как рыба.
— Звучит обнадёживающе. Хоть я вам всё равно не верю. Ладно, расправляйте локаторы пошире. Рассказ будет ужасен, короток и банален. До зевоты. Я умираю от несчастной любви.
— Безответной или…
— Несчастной! Это означает, что несчастны мы оба.
— А что вам мешает стать счастливыми?
— Невозможность быть вместе.
— А что мешает…
— Марк, послушайте. Вы сидите не в своём уютном кабинете с молодожёнами и разбираете не бытовую ссору. Такие вопросы не прокатят. У вас есть другие методики?
— Я ожидаю от вас честного пересказа событий, но, Ангел, если вы затрудняетесь…
— Да пожалуйста! — я холодно заулыбался. — Я убил его отца. И едва не погубил его самого. А потом он хотел застрелить меня, но не сумел. Ранил и сбежал… похоже, мы действительно влюблены друг в друга, раз не умираем, а только калечимся. Достаточно весомая причина для возникновения жалоб?