Да заткнись ты, психованный! Объясняю в первый и последний раз. Он ушёл, он не вернётся. Наверное, хотел остаться, но не может. По причинам, известным нам всем. И ещё по каким-то, известным лишь ему. Если бы он мог остаться — остался бы. Доктора сжалились и позволили ему сопровождать нас в больницу. Но на большее решиться он не мог. Ему опасно показываться на улицах города… за ним охотятся все, кому не лень. И он скрылся, накинув на слишком заметную голову капюшон и низко надвинув его на наркотические зелёные глаза. И не обещал вернуться. И вообще ничего не обещал. И ни слова о любви не обронил в разогретый воздух спальни в последние минуты моей предыдущей жизни. Потому что ничто теперь не останется прежним. И в самый тёмный час ночи я буду просыпаться — из-за тебя! — с его именем на губах, после кошмаров… Позорно рыдать в подушку твоими слезами. Скатываться и сжиматься на полу в груду сплошной неутихающей боли, ища облегчения или забвения. Брать таблетки и бутылки. Заглушать твои стоны. Ты ведь будешь бесноваться и звать его… мысленно и вслух. Громко, срывая мои связки до полнейшей хрипоты. И тихо, в самой глубине своей клетки… и чем дальше, тем тише и отчаяннее. И всё яснее понимать, что чуда не случится. Ты живёшь иллюзиями, миокард. Ксавьер не придёт.
«Умоляю, не произноси. Чёрт! Это имя… как вывеска на двери инквизиции».
Хорошо, не буду. Сделаю вид, что его никогда не было.
«Я так не сумею. Он был… и успел меня подсадить на наркотик. Был… в одной дразнящей маленькой дозе. И это была доза невыносимого переполняющего счастья. Жаль, что от такой дозы не умирают. Я бы принял ещё в нагрузку пачку сухого цианида. У нас дома не завалялось? Хотя даже это не помогло бы».
Почему это? Помогло бы. За смертью приходит вечность и избавление. Бесконечный покой.
«Нет. За порогом смерти я не исчезну и ничего не забуду. Для меня отныне существует лишь вечная скорбь. Об утрате, которую не восполнит ничто и никто».
Я тебя умоляю… всё проходит. Пройдёт и это. Не ной.
«Тьфу, что за цинизм. Это для тебя! Для тебя всё проходит. Но не для меня. У меня даже клетка из нержавейки с титановыми болтами. Неограниченный срок годности. Так что страдание будет бесконечно длинным… а пачечку цианида всё-таки поищи».
И кто тут говорит о цинизме? У меня складывается впечатление, что под маской своего дурного чёрного юмора ты втихаря упиваешься страданиями. С чувством, толком, романтизмом…
«Зато ты, похоже, уже ни капли не переживаешь».
Тебе только ехидного смешка не хватает. Я что, обязательно должен кататься по полу с громкими невразумительными воплями, рвать одежду и посыпать голову пеплом, чтобы доказать, что мне не менее плохо, чем тебе? Извини, но избавь меня от этого сопливого кошмара в духе древнегреческой трагедии. Я — не ты. Ты изливаешь свою боль, и она уходит от тебя в мир, а я держу её в себе, она отравляет меня, заставляя мучиться ещё сильнее. Я, знаешь ли, могу и коней двинуть, если ты не прекратишь эту пафосную истерику. Вон, бедный Франциск уже устал перебирать мои волосы в тщетных попытках привести меня в чувство. Да, я опять «в трансе», то есть препираюсь с тобой. Ну что, ты немного успокоился?
«Самую малость. Могу даже сжалиться над нашим поваром».
Огромное тебе сердечное спасибо.
«Он ещё и издевается! Рациональный кибермозг-трансвестит…»
Спасибо на добром слове, спутанный и порванный моток нервов, щедро приправленный кровью и бьющийся в припадке эпилепсии. С критическими днями круглый год.
«Ах ты ж… всё, точка. Вали в сознание и не будем больше трепаться».
Да? Надо же, в тебе есть крошечное зерно порядка.
«А я рад видеть в тебе молекулу своего ехидства, иногда просвечивающую в микроскоп».
Довольно! Продолжим позже.
Комментарий к 12. Скорбь (Часть 3)
¹ Бог западного ветра в греческой мифологии.
² Марка немецкого игристого вина.
========== 13. Бред ==========
****** Часть 3 — Шаги к безумию ******
— Ангел, тебе плохо?
— Хуже, чем когда-либо было в постели у Бэзила, — хмуро пробормотал я и кое-как привёл себя в порядок, понадеявшись, что повар ничего не расслышал. — Нет, это просто недостаток двух литров крови сказывается на головном мозге: мутит, в глазах темнеет, и почти ничего не соображаю. А теперь ещё и ноги приказали долго жить…
— Я отнесу тебя в палату, не тревожься.
В коридоре мы столкнулись с Шеппардом.
— Позвать врача?! — он отобрал меня с таким видом, как будто всю жизнь носил на руках и что носить меня на руках — его монопольная прерогатива и любимое развлечение. — Кровотечение открылось?
— Просто слабость одолевает, — пояснил я с лёгкой улыбкой, внимательно изучая его приоткрытый рот. — Ты пил? От тебя весьма ощутимо пахнет виски.
Он молча кивнул. Франциск, не дожидаясь приглашения, ретировался убирать остатки моего позднего ужина. Время было что-то вроде за полночь. Больничный коридор пуст, только я и моя проблема около двух метров ростом.
— Ну и зачем? — продолжил я ненавязчивый допрос, мягко обволакивая Хардинга взглядом.
— Хотел нервы успокоить. Ты чудом выкарабкался из костлявых лап белой красотки с косой пять лет назад. Второй раз переживать твою реанимацию я не могу — силы уже не те. Я выпил всего ничего… три стакана. И совсем не пьян. Ты мне веришь?
— Не особо, — я продолжал жечь его необыкновенно томным взглядом глаз, резко ставших бархатными. — Ты собирался меня о чём-то допросить, кажется…
— Хотел. Но если ты так слаб, что не можешь ходить, отложим и до завтра.
— У меня ноги слабые, а не голова. Уложи меня баиньки, и можно будет поболтать.
*
Максимально удобно устроившись на бугристой больничной койке, я пригласительным жестом велел Шеппарду садиться поближе и, желательно, не на стул, а на всё ту же койку, в мою непосредственную досягаемость.
— Едва мне позвонили и доложили, что с тобой стряслось, я назначил нового чистильщика на дело Санктери — Энди МакЛахлена.
Я поморщился. Энди не относится к числу счастливчиков, которым я симпатизирую.
— А этот беспринципный садист не прибьёт добычу раньше, чем доставит на место?
— Поизмываться и сломать что-нибудь может. Но кого волнует судьба Ксавьера? Живым он останется в любом случае, МакЛахлен хорош тем, что не самоуправствует и не додумывает за меня приказы.
— Иными словами, он боится тебя как чёрт ладана, — я поискал в окрестностях себя сигареты.
— Не буду спорить, — Шеппард вытащил из кармана форменной рубашки мятую пачку ультра-лёгких известной марки и бросил в меня.
— Тебя все боятся, — я скорчил недовольную рожицу (ну и как мне накуриться после недели воздержания этим жалким подобием сигарет?!) и затребовал огонька.
— Все, кроме тебя, Эндж, — босс снисходительно щёлкнул зажигалкой.
— Я видел вещи и людей пострашнее, чем ты, Шеп, — порция никотина в лёгкие сделала мой голос несколько мягче и умиротворённей.
— Я знаю, — помрачневший Хардинг засмотрелся на мои трепещущие ноздри и тонкие струйки дыма. — Ты недолюбливаешь Энди за крупные бицепсы и прикиды а-ля бомж или?..
— За «метр шестьдесят» и амбиции сопляка, у которого тщательно скрытый сексуальный комплекс неполноценности.
— Что ты имеешь в виду?
— Ой, я как-то раз столкнулся с ним, нечаянно сходив в одну и ту же смену искупаться в бассейне, — вспомнив об этом, я заметно развеселился. — Когда переодевался в плавки, поймал на себе его позеленевший взгляд. Похоже, его мужское достоинство не длиннее четырёх дюймов.
— Хм… а что, разница с твоим так велика?
— А ты забыл, похоже, ночь нашего знакомства…
Хардинг отвернулся и глухо прошептал:
— Разве можно такое забыть? Обнажённая американская мечта. Белоснежная, податливая… со сверкающими, драгоценными, но абсолютно безжизненными провалами глаз. С телом, настолько гладким и совершенным, что мне казалось нереальным и пугающим, до мурашек по коже, ощущать на себе твои жгучие поцелуи. Потом я вспомнил, кто ты. И рыдания подступили помимо воли. Меня тогда слепая ярость охватила… к тем, кто сделал тебя таким. К тем, кто испоганил, оплевал, унизил и убил мечту, превратив в послушную бездушную куклу. Слишком горько было осознавать, что ты уже и человеком себя не считаешь, обращённый в рабство, осквернённый и использованный системой в самых чудовищных целях. Я моментально протрезвел. И, несмотря на сильную похоть, не смог… просто не смог воспользоваться тем, за что заплатил накануне четверть миллиона долларов. Ты был самой дорогостоящей проституткой, которую я когда-либо заказывал. И так и не оттрахал.
— Хочешь наверстать упущенное? — в насмешку или всерьёз, но мой голос стал откровенно призывным — небывало низким, с очаровательной хрипотцой и больно царапающими нервы издевательскими нотками. Стопроцентный сексуальный натурпродукт. — Взять сполна за потраченные деньги?
— О чём это ты?!
— А о чём ты? Считаешь, что твой крестник не помнит, какие взгляды ты бросал на него в ту безумную ночь? И какими голодными глазами провожал свою единственную слезинку, отколовшуюся от сухих рыданий и капнувшую мне на живот? Твоя слеза дерзнула сделать то, чего не разрешили руки. Ты непроизвольно облизал пересохшие губы, всеми мыслями уже находясь на моём теле, изучая и лаская его так, как никогда бы себе не позволил в здравом уме и памяти, под колпаком железного самоконтроля…
Шеппард поражённо уставился в моё пылающее лицо.
«А действительно, ведь Шеп до сих пор иногда не может сдержаться и обливает тебя взглядом сладострастных влюблённых серых глаз. И я вижу в них бережное воспоминание о той ночи, когда он видел тебя голым в первый и последний раз в жизни».
Он совсем замучился, бедняга. Держать себя в узде, целовать меня зачем-то в щёчку, всегда!.. И метаться в пустой постели без сна. Ну или терзаться жестокими видениями, доводящими до седьмого пота и душевных срывов. Мазохизм… Нет, я бы давно сошёл с ума от безответности.
«Хочешь его пожалеть?»
Есть способ, единственный, ты ведь его знаешь. Но я его не использую. Только не с Шепом.
«Одним больше, одним меньше… Сколько их перебывало в твоей заднице?»
Эй! Твой цинизм несколько неуместен. Ты хоть на грамм веришь тому, что говоришь?
«Нет. Я не допущу в тебя больше никого. Раз и навсегда. Прости, шутка была жестокой. Но я, так же как и ты, не вижу иного выхода».
В таком случае нет. Закрыли тему.
«Но ведь больно же не будет!»
Нет, миокард. Не заводись сам и меня не зли. Нет.
«Он любит тебя и никогда не причинит боль. И он очень хочет».
Я не хочу. Нет.
«Он подготовит тебя… разогреет и раскроет. Он же гомосексуалист со стажем более тридцати лет!»
Слушай, это полный бред! Я не буду спать со своим крёстным отцом! Он сам этого не допустит. Нет.
«Умом — как и ты — не допустит. А сердцем…»
Будь ты проклят! Это самая чудовищная мысль из всех, что ты мне когда-либо подсовывал!
«Тебе будет очень приятно. А мне позволит ненадолго забыться…»
НЕТ.
«Ну бллин, он же вовсю ест тебя глазами! Изумлён, сбит с толку… и всё равно возбуждён. Никто и никогда не сможет отказать себе в удовольствии. Особенно в таком чувственном и жарком, как ты».
Ты сошёл с ума. Я тебя не слышу, заткнись.
«Да? Какое огорчение. Просто доверься мне… и сам заткнись. Всё будет великолепно, я обещаю».
*
Одеяло, дразня, медленно поползло по моему телу и остановилось на кромке джинсов. Я взял руку Шеппарда и положил себе на тонкую тазовую косточку, выступающую из-под ткани.
— Хочешь снять их с меня? — непринуждённый голос, блестящие губы, шальное пламя в глазах… Его кровь уже, по-моему, превратилась в кипяток.
Хардинг смертельно побледнел, обозначив неестественно-яркие пятна на небритых щеках, и под одеялом расстегнул мне ширинку. Стащил джинсы на пол. После этого одеяло возобновило сползание вниз по моему телу, отметив радостным дёрганьем зверский стон Шепа, когда он увидел… меня.
— Хочешь потрогать? — я лёг на бок лицом к нему и выгнулся вперед, максимально приближая к крёстному высоко задравшийся к животу член. Хардинг никак не отреагировал, поглощённый то ли моим непривычно распущенным поведением, а то ли собственным оцепенением. — Нет?! Ладно, тогда я сам…
Шеппард не дал мне ничего сделать, мгновенно решившись. Наклонился и взял мою горячую плоть в рот. Его сухой шершавый язык прошёлся по всей длине члена, утопив тело в первой сладкой волне томления. Прилив крови вниз, вниз… ближе к его лицу. Какие ощущения… он плотно обхватил губами мою крайнюю плоть, оттянул назад, обнажив головку… всосал в себя и начал творить с ней что-то безобразно развратное, вызывающее шок, помутнение и боль. Вместо стонов у меня из груди сразу начали вырываться крики… Судорожно вцепившись пальцами в его голову, я пытался не дёргаться в ответ на каждое его движение языком и прикосновение твердой рукой. Обожемойматьтвою… я вцепился в стену, в подушку, в кроватную раму, перевернул и разбил чашку, на пол полетели капсулы и шприцы… Я вывернулся на постели, пытаясь хоть как-то усмирить свои крики, но его рот уверенно последовал за мной, жадный язык обвивается вокруг члена всё туже в гнусном танце ярости, стремясь вырвать из меня как можно больше, сделать как можно слаще, острее и больнее, причинить это как беду, не делать подарком… Он всё ещё сосёт меня, злого, вспотевшего и выдохшегося, но чуть мягче, подслушав скачки бешеного пульса… мне же не хватает крови, я обессилено дышу, едва заметно двигаясь ему навстречу. Хочется шире раздвинуть ноги, но узкой койки на это не хватает… вжаться к нему в рот поглубже, преодолеть сопротивление его грубого языка и погрузиться в мокрую сладость его горла… заорать в полный голос, отпустив себя. Шеппард, что же ты делаешь, старый мерзавец, зачем…
Неожиданно оборвав грязные игры с моим растревоженным и твёрдым, как камень, достоинством, Шеп поднялся чуть выше. Покрыл сравнительно спокойными поцелуями татуировку под пупком… повторил каждый изгиб нарисованных там синих роз и дарксайна (лишнее свидетельство моей металомании), а потом бесцеремонно залез и в само святая святых.
— Твой пупок… — исступлённо прошептал он, тычась носом мне в живот и покусывая горящую кожу то там, то сям, — чёрт, я так мечтал о нём! Член — это для простых, для нормальных, для женщин, в конце концов. Для других, прозрачных и понятных потребностей. Но пупок… Ангел, я фетишист. Это… нечто, что роднило тебя в утробе с твоей матерью, оборванное, посиневшее, окровавленное… а затем втягивающееся в тело и медленно заживающее. Пупочная вена, кем-то умело и невинно завязанная вот в это, такое крохотное и неимоверно искушающее. Я всегда подозревал, что найду в тебе своё тайное слабое место. Ты сексуален, боже, КАК же ты сексуален, был и есть в своём нагом детском бесстыдстве… Не шевелись, — он крепко сжал мою талию по бокам, — я хочу насладиться твоим криком до конца. Медсёстры не придут, дверь заперта, ори сколько хочешь. Ты ведь боишься этого как щекотки, Энджи…
Я не возражал. Я едва его понял. Но за несколько минут он подло до безобразия изнасиловал языком мой пупок и весь живот, украв у меня больше сотни стонов и жалобных вскриков. Затем неожиданно, не дав толком отдышаться, набросился на соски. Левый мучил не сильно, — он находился в опасной близости от швов, — зато правый… я так матерился вслух и вопил о пощаде, а на него не действовало, что просто начал вырываться и чуть не упал с койки. Шеппард успел удержать меня, быстро прошептал на ухо «извини» и просительно потерся губами о мои губы, вымаливая вход. В доступе было гордо отказано, о чём свидетельствовали мои крепко сжавшиеся зубы и злой непримиримый прищур. Но Хардинг, мило улыбнувшись, принялся ласкать нежнейшими и легчайшими прикосновениями языка мои скулы, веки, шею и плотно сомкнутые губы… пока со вздохом удовольствия я не впустил его себе в рот.
В его сорванном дыхании было уже не три стакана виски, а любимейший мною аромат смеси табака с черничными пастилками, которые он разжевывал после каждой сигареты. Дым и свежесть северной ягоды… подбородок щекочет его короткая щетина. Я слабо ощутил, поглощённый долгим, необыкновенным жадным засосом, что его руки властно прошлись по моим узким бедрам, разведя их в стороны, и подняли моё тело в воздух, приставляя и насаживая на его член. Когда он успел расстегнуть свои брюки? Он вроде бы только начал съедать моё дыхание, а во мне, внутри… я слабо вскрикнул, пробуя отстраниться. Он не позволил. Прервал поцелуй, со свистом втягивая воздух, откинув голову, и прижал меня, насаживая глубже… медленно я начал привыкать к его близости, открывая сознание, сбежавшее из страха перед болью. Да, боль и дискомфорт были, куда ж без них… но Шеп двигался мягко и неуверенно, урывками, будто постоянно спрашивая разрешения. Я выгнулся, чтобы он раздвинул мои ягодицы и крепко зажал в двух огромных ладонях. Так легче… и в разы приятнее. Ему тесно, мне жарко… он жжёт меня, проникая все глубже и глубже, без остановки, ни конца ни края. Какой длины у него член?