— У меня щека разболелась, сволочь, — проворчал я, прерывая его дифирамбический монолог. — Будет синяк, скорее всего. Свои кулачищи, бллин, ты вообще должен сдавать в гардероб перед тем, как лапать людей из другой весовой категории.
— Я едва коснулся тебя, малыш, так что не придуривайся, — тем не менее он довольно нежно и настойчиво вылизал мне щеку и вынес в зал.
Нас встретили почему-то аплодисменты и восторженные возгласы. Из-за банкетного стола Хардинга, который я обычно лицезрел пустовавшим и который сейчас был щедро накрыт по старым добрым русским традициям
(«насколько я понял из количества бутылок коскенкорвы¹»),
поднялся какой-то седобородый (и лысый) делегат и радостно залепетал на исковерканном английском:
— Бриллиант! Жемчужина Америки! Чтоб мне провалиться, Шеппард, где вы взяли это чудо?!
— Оно сошло ко мне с небес, — небрежно ответил Хардинг и с лёгкостью подбросил меня в воздух. Не успел вздох ужаса прокатиться по залу, как он меня уже поймал и бережно поставил на пол, быстро шепнув на ухо: — Танцуй, мой Ангел. Музыка — твоя любимая…
Ну, само собой. Знаменитейшая песня “Venom” в исполнении Кирсти-дьявола с альбома 2000-го года. Под этот шедевр я забываю, что стою вообще-то голышом, что на меня все смотрят и что на меня смотрит Руперт. А самое главное — на меня смотрит паскуда Энди, никакого понятия не имеющий о том, насколько привычно для меня это дело. Он уже, небось, в отупляющем травматическом шоке…
Изящно пролетая мимо Шепа, я взял у него из рук пару салфеток и, присаживаясь по очереди на колени всем делегатам, аккуратно вытирал слюни, заливавшие им подбородки. Я бы и рад добавить, что приукрашиваю их реакцию, но, увы… Их голодные глаза, не привыкшие к подобным шоу, жгли мне тело довольно приятным согревающим образом, поэтому, добравшись до МакЛахлена, я находился в прекрасном расположении духа. Дразнясь, повилял перед ним задницей, отошёл, поклонившись всем, и с нескрываемым облегчением оплёл ногами тощие ляжки Ламарка.
— Рад тебя видеть, — доверительным голосом сообщил я художнику, бессовестно целуя его в губы и ярко блестя чуть обезумевшими синими глазами. — Как дела?
— Не знаю… — честно ответил Руперт, сосредоточенно рассматривая белые шрамы на моих запястьях. — Ты здоров?
— Физически — да. Психически… ты же сам видишь, в каком я состоянии.
— Вижу.
— И понимаешь?
— Понимаю.
— В таком случае без всяких предисловий к делу. Через сутки, максимум, я найду того, ради кого дважды чуть не расстался с жизнью, и…
*
— Вот и всё, — взгляд Ламарка внезапно стал очень печальным. — Надеюсь, у тебя получится. Пугливую лань приручить легче, чем в данных обстоятельствах твоего возлюбленного, но ты ведь тоже не лыком шит, дорогой мой. Справишься…
— Спасибо, Руп. Ты не очень зол на меня за это развратное представление и посиделки нагишом у тебя на коленях?
— Злиться бесполезно. Кроме того, это ведь невинная забава, вроде сегодняшнего утра, когда Фредди занимался с тобой любовью.
Миокард упал с жёрдочки и остался лежать на дне своей клетки без движения. Я поднял голову художника за подбородок и осторожно заглянул в глаза. Они были сухими и холодными. Но лучше бы Руперт заплакал. От его взгляда мне стало страшно.
— Он сам тебе рассказал?
— Нет. Уверен, так же, как и ты, он предпочёл хранить эту тайну до гробовой доски. Но я же его отец. Я видел, в каком состоянии он сбегал из дому, а в каком вернулся. Его сияющие удовлетворением виноватые глаза. Его оживление и ни намёка на прежнее суицидное настроение. Его старательное принужденное молчание и, как снег на голову, заявление вернуться к Анни. Могла быть лишь одна причина всех этих аномалий.
— А ты говорил Альфреду, что обо всём догадался?
— Нет, само собой. Пусть думает, что перехитрил меня. Подержу в неведении ещё пару дней, пока буря чувств в нём не уляжется. Подожду, пока со лба у него не исчезнет надпись: «Я совращён Ангелом, и это было огромное-преогромное наслаждение!»
— Осуждаешь меня, да?
— Ну куда мне… да ещё и тебя. Я старый человек, сильно отставший от жизни, я утратил понимание с сыном, когда ему только-только стукнуло двенадцать, но теперь, благодаря тебе, я хоть немного начинаю вникать в его беспокойную тинэйджерскую жизнь. Возможно, после того, как я объясню Фреду, что всё знаю и не считаю страшным преступлением против морали, этики и тому подобное, сын перестанет воображать меня дегенератом, трухлявым пнём и «твою мать, какой древний отстой мой вонючий старик втыкает по вечерам в зомбоящике! Трухлявый пенёк! На мыло его, кореша!», — последние предложения он сказал таким механическим голосом, что…
Мне пришлось ухватиться за шею Ламарка, чтобы не сверзиться со стула в приступе смеха.
— Ты долго учил эту фразу, Руп? — я смотрел на его спокойную, грустную улыбку и просто подыхал в истерике.
— Полчаса, если честно. Видно, да, что я не понимаю, что сказал?
— Да уж, заметить можно, — я вытер слёзы, невольно выступившие в порыве веселья. — А он правда зовёт тебя трухлявым пеньком?
— И не только. Я остальные выражения не помню. И вообще, я должен благодарить тебя за то, что ты сделал. Просто, как ни крути, но… для меня это дико. Я могу вольно рассуждать о взаимоотношениях людей, давать дельные и крайне необходимые советы, как сегодня в случае с тобой, но… как только я вспоминаю, что именно вы делали в постели, я впадаю в столбняк.
— Ты такой правильный, что застрелиться можно. Ладно, Руп, я пополз к объекту номер два.
*
— Смотри-ка, из тебя же вышла потрясающая блядь! — голос упившегося Энди «слегка» не гармонировал со словами, поэтому я пропустил их мимо ушей, соблазнительно улыбнувшись.
— И тебе доброго вечера, мудак, — сладко промурлыкал я так, как некоторые не смогли бы произнести заветное «я люблю тебя», и поцеловал его в лоб. МакЛахлен обалдел и тупо уставился в мои большие, то невинные, то распутные глаза. — Присесть можно?
Не дожидаясь приглашения, я лёг на стол и по-кошачьи извернулся на бок, скрестив ноги. Энди затравленно огляделся по сторонам и придвинул свой стул поближе:
— Что всё это означает?
— Что именно?
— Всё — твоё внезапное появление, танцы и… вот это, — его дрожащая рука прошлась по моей талии и застыла на пресловутой и всеми облизанной тазовой косточке.
— Поговорить надо, — я стал серьёзным и частично прикрыл тело длинными волосами, убрав его руку. — Ты в состоянии или надрался в дребодан?
— В дребодан… но уже трезвею, — Энди нахально отбросил несколько прядей с моих бёдер и опять вцепился в торчащую тазовую косточку. — Что интересует?
— Последнее задание. Как продвигаешься?
— А какое твоё дело?
— А вот такое… — я очень нежно подтянул его к себе и ещё нежнее обнял за горло. — Будешь говорить или предпочитаешь быть задушенным в кратчайший срок — скажем, за минуту?
— Ты… ты… Шеппард!.. — вскрик заглох мгновенно, не успев набрать силы. На нас никто не обращал внимания, а ревнивые глаза Хардинга, по всей видимости, воображали, что я деловито ласкаю несчастного придурка МакЛахлена.
«Если это действительно так, я не премину чуть погодя поделиться с Шепом гениальной догадкой о том, что он тоже придурок, причём безнадежный…»
Да, а я помогу. Ну а пока я слегка придушил Энди, с удовольствием послушав его булькающие хрипы, и отпустил. Сладко шепчу на ухо:
— Созрел для серьёзного разговора? Или ещё пообнимать?
— Нет… я ничего не скажу, — вместе с этим чуть живым шёпотом у него изо рта показались белесые пузыри. Только от него мне не хватало слюней по столу.
— Ну и зря, — мягко заметил я, вытирая его губы оставшейся салфеткой, и ударил по яйцам. Сложившись пополам, Энди свалился под стол, а я, недолго думая, полез за ним следом. — Как самочувствие?
МакЛахлен почему-то не ответил. Я пожал хрупкими плечами
(«И как таких слюнтяев ещё Земля носит?! Фу, он позорит славное племя киллеров…»)
и вывернул его карманы. Нашёл электронную записную книжку, а в ней — ответы на свои вопросы.
*
— Энджи, ты что делаешь?! — Шеппард попытался отобрать у меня носки, но получил по рукам и сильно оторопел от удивления. Моё поведение не нравится? Ну-ну.
— А что, не видно?! Одеваюсь! — я надел носочки и поправил свою в высшей степени сексапильную блузку. — Мне пора сваливать с вашей вечеринки.
— Куда?! Гости только проснулись, требуют тебя на танцы, я уже распорядился поставить “Devil Whore”, “World on fire” и “Deep pandemonium” твоего проклятущего финского Ice Devil, ты не имеешь права уехать и сорвать мою сделку с русскими, ты на меня работаешь, ты…
— Пожелай мне удачи, крёстный, — устало сказал я и чмокнул его в щёку.
— Нет, ни за что! Знаю, знаю, куда ты едешь, так что и не надейся, что я…
— Удачи, Энджи. Будь предельно осторожен, — непреклонным, холодным и благословляющим тоном произнес Руперт Ламарк, художник-сюрреалист из Иллинойса и мой ангел-хранитель, который стоял за Хардингом и крепко приложился к его ошалевшей башке отнятым у официанта подносом с пудингом. Сердечно улыбнулся и добавил: — Время по-прежнему работает против тебя, но кое в чём ты умудрился обогнать даже его. Прежде чем расстанемся, должен открыть тебе одну вещь. Я буквально только что вытряс из Шеппарда пренеприятнейшую тайну, но говорить тебе не собираюсь. Ты узнаешь её из первых рук. В связи с ней вот тебе мой самый последний совет: отпусти Ксавьера, даже если будешь сто процентов уверен, что он хочет остаться… но не может. Ты властен его удержать, ведь Кси любит тебя, но в итоге ты лишь сильнее заставишь мучиться вас обоих. Сейчас никакой любви у вас не выйдет и выйти не может в принципе. И что куда страшнее — может не выйти никогда. Отпусти его без надежды на то, что он вернётся, отпусти в головокружительную даль, где его не достанет правительство Соединенных Штатов, и заставь себя остаться здесь. Спаси его. Но не для себя. Сделай это. А потом, если хочешь, пусти себе пулю в лоб от неизбывного горя. Но сначала приди ко мне и скажи, что единственный человек, которым ты дорожишь, вне опасности. Иди.
— Господи, Руп… — внезапно отлаженный механизм вышел из строя, и я шлёпнулся на землю в приступе плача. — Я не смогу! Не чувствую в себе никаких сил вообще! Увидеть малыша и опять его лишиться… моё сердце больше такого не выдержит! Руперт, Руперт… ну почему я в него влюбился, и почему наша любовь обречена гнить на свалке?!
— Может, ещё и не обречена, — бесстрастно ответил Ламарк и поднял меня, засовывая в каждый кармашек на штанах по пистолету. — Как известно, стерва по имени надежда сдыхает последней… когда беспощадно прикончит всех остальных. Ангел, замочи её и воскреси этих самых остальных. И тогда Господь Бог смилостивится и вернёт на эту зажравшуюся планету потасканную шлюху любовь.
— Ты веришь в это? — я коротко шмыгнул носом и послушно высморкался в подставленный, сильно надушенный платок.
— Верю, — твёрдым голосом сказал Руперт и опять улыбнулся — самой тёплой из своих улыбок. — Пусть пребудет вера, старейшая из этих корыстных дамочек, и с тобой.
Комментарий к 16. Гонка с временем
¹ Koskenkorva Viina – финская водка.
========== 17. Откровение ада ==========
****** Часть 3 — Шаги к безумию ******
Если говорить честно, то в записной книжке МакЛахлена ничего не было. Именно это меня и успокоило. Он, а также правительственные агенты не только не нашли Санктери-младшего, но даже приблизительно не знают, где он сейчас. А все многочисленные приблизительные места они пытаются охранять, ведут наблюдение за людьми, с которыми он общался (исключая меня, разумеется), держат связь с Белым домом, разослав всем заинтересованным лицам фотографии и необходимую информацию. Каждый полисмен Лос-Анджелеса рыщет по улицам, в жадном поиске анорексичных подростков в капюшонах, сулящих миллионы хрустящих зелёных бумажек. И только я знаю, где прячется Кси. Ну, то есть не знаю, а догадываюсь.
Как догадался? Миокард подсказал.
А откуда он знает? «Потасканная шлюха» подсказала.
А откуда любовь знает?! Вы уж извините, но спросите у неё самой…
«Это синдром навязчивого состояния, мозг. Мои догадки не подкреплены ничем, кроме чувства собственного сцепления с твоим золотоволосым мелким».
*
Итак, я снова лезу в дом №3 по Девятой Парковой Авеню. Да-да, не надо таких больших удивлённых глаз, мой возлюбленный прячется здесь, вне всяких сомнений. Это самое опасное и одновременно самое надёжное место. Даже каждый день переворачивая особняк вверх дном, никто не сможет отыскать здесь Ксавьера. Это его дом, он лучше всех знает, как тут прятаться. Сволочи, его ищущие, тоже это знают (они всё-таки не дураки), а потому просто усиленно охраняют дом в ожидании, когда у ребёнка сдадут нервы и он, вернувшись, сам себя выдаст. Покамест мой любимый проявил способность к маскировке в боевых условиях, необыкновенную силу духа и стойкость не по годам. Ведь сойти с ума в одиночестве — плёвое дело. Особенно когда ты затравленная лиса в норе, которую постоянно пытаются оттуда выкурить.
Вот за этими глубокомысленными рассуждениями я сам не заметил, как вывел из строя всех наполовину дрыхнувших охранников особняка и остался на поле боя в гордом одиночестве. Меня окружает шестьдесят три комнаты. И я должен с первой попытки определить, в которой из них Кси, пока Белый дом не почуял неладное из-за продолжительного радиомолчания и не прислал подмогу. В запасе двадцать минут между дежурными позывными. Надо сесть и подумать.
«Помочь?»
Валяй.
«Постарайся вспомнить всё, что знаешь о нём. Вспомни ваши немногочисленные и недолгие разговоры. Вспомни его манеры и хоть что-нибудь, что узнал о его привычках, вкусах и желаниях. Что-то из того, что мало кому известно и совсем неизвестно его охотникам».
Ну… он любит Рашель.
«Неплохо для начала, но ответ неправильный. Дальше».
Он боится щекотки.
«Ответ неправильный. Думай!»
Он… ему нравятся мои волосы…
«О да, в данной ситуации нам это очень поможет!»
Ладно, ладно, не возмущайся. Он… Кси ужасный чистюля…
«Браво, это точно нам поможет! Хочешь поискать его в ванной? Там прятаться негде».
Хватит издеваться! Воображаешь, что думать — это так легко? Не отвлекай. Ксавьер… Ксавьер. Ох, Ксавьер…
В памяти чётко всплыло кровавое пятно на перебинтованной ключице, бледное личико на чёрной подушке и грубый капризный голос: «Я больше ничего по утрам не пью…»
Какао! Детка любит какао! Царственные манеры не позволят ему даже в ловушке отказаться от какао.
«И?.. Нам необходимо продолжение».
Заглохни!
Я стремглав помчался по первому этажу на кухню, застыл на секундочку, сканируя всю обстановку, и принялся вытрясать шкафчики. Едва сдержав торжествующий вопль, я сбросил на пол пять пустых пачек из-под растворимого какао-порошка и ещё одну, съеденную, то есть выпитую на три четверти. Осталось немного — сообразить, где, собственно, малыш.
«Холодильник отбрасывай сразу. Какие ещё есть предложения?»
Миокард, сделай хоть раз доброе дело — помолчи в тряпочку и постарайся уловить в тишине чьё-нибудь ещё сердечное сокращение помимо упражнений в своём. Я чувствую: он совсем рядом.
Озарение пришло, как и полагается, неожиданно, топором по голове. Я потрогал плиту — ещё тёплая, — наклонился и открыл духовку.
На противне, накрытом, как мне показалось, сложенной в несколько раз скатертью, спал, свернувшись в крошечный клубочек, не кто иной, как Ксюнечка собственной персоной, завёрнутый в свои волосы, как в одеяло.
Умиляться этой феноменальной картиной было некогда (хоть и очень хотелось), поэтому я осторожно вытянул противень из духовки и положил на стол.
— Господи, тебя даже майонезом натирать не надо… — прошептал я бездумно, собирая шелковистое «одеяло» в хвостик, скручивая и завязывая резинкой для овощей. — Сразу съел бы, аппетитное чудо природы.