— Прости, — я отвёл глаза, не оправившись после его первого робкого поцелуя. В благодарность за спасение? Или я совсем ничего не понимаю? — Мне кажется, все разговоры можно пока отложить. Сейчас нам позарез необходимо выбираться отсюда.
— Я знаю, — он судорожно сделал выдох и зажмурился. Господи, если у него повреждены легкие или другие внутренние органы… — Не бойся, — добавил он, прочитав тревожную мысль, бившуюся в моём новом взгляде. — Я пока не могу ходить, но я ещё живой. Всё будет в порядке. В квалифицированной медицинской помощи я не нуждаюсь. То есть… я не хочу, чтоб меня видели врачи. Понимаешь? Никто… Ты и сам справишься.
Понимаю. Доверие в его последней фразе заставило задуматься о последствиях приема «скупого Морфея». Неужели таблетка подействовала так хорошо? Он правда меня не помнит?
— Не надо дышать с таким облегчением, — в его голосе зазвенел металл. Пока ещё слабо, но… — Скоро ты ответишь мне на пару вопросов. А пока я забуду о кое-каких твоих преступлениях. И десяток раз успею переменить о тебе мнение.
Я чуть не поперхнулся. Насколько же я устал, если совсем не слежу за выражением своих глаз? В них что, сейчас с лёгкостью можно прочитать всё что угодно?!
— Ты сейчас как на ладони, — лёгкая улыбка тронула его запёкшиеся в крови губы. — Но всё так запутанно… килограмм мыслей-эмоций в секунду. И все разные, все очень яркие. Такого я ещё не видел. Я пока не знаю, что и думать о тебе. И прежде чем мы начнём спасаться, ответь на один вопрос. Только на один.
— Какой?
— Что это за человек, столь любимый тобой, которого я тебе назойливо напоминаю? Его образ каждый раз встает в твоей голове и не даёт тебе меня убить, заставляя наоборот… влезать в неприятности и вытаскивать меня из разных передряг.
Вот чёрт. Такой обширной проницательности я не ожидал даже после того, как понял, что он читает мои мысли. Но бллин… бллин, бллин… Я же не могу признаться!
— И не пробуй увильнуть от ответа, — его улыбка стала заметней. — Иначе я никуда с тобой не пойду.
— Ты его не знаешь. Судя по тому, какую дрянную музыку ты любишь, ты вряд ли о нём слышал даже краем уха.
— Допустим. Как его зовут?
— Кирсти Лайт, — всё, имя вырвалось. И как у меня язык смог повернуться…
— Знаменитость? — убийственно-прекрасные глаза прищурились.
— Да. Европейская знаменитость.
— Из Северной Европы, — раненые губки Кси сжались, но зелёные омуты глаз смеялись теперь надо мной в открытую. — Не так ли?
— И всё-то ты помнишь…
— Не ворчи. Встать можешь?
— Да, как ни странно, — я поднялся на дрожащие ноги. Они отказывались слушаться ещё пару секунд, потом примирились. Я с облегчением походил туда-сюда, ощущая, что нестерпимая боль в заднице нехотя притупляется. Да, Бэзил раскромсал мне внутренности своим тупым ржавым гвоздём, но что с того… Главное, не кривиться слишком часто и не показывать, что меня к такому насилию долго и планомерно приучали. Я остановился над телом Ксавьера, подавил вздох боли и присел на корточки. — Можно приступать к операции по твоему спасению?
— Валяй, — он повернулся на бок. — Только сначала оденься.
*
Моя рана практически перестала кровоточить. Хотелось вскрикнуть, когда продевал ноги в штанины, но долгий испытующий взгляд малыша удержал. Я железный, я должен быть железным… ради него. Кажется, моё тело под давлением произошедшего вспомнило давно забытую функцию — умение быстро восстанавливаться. Неделя, от силы две… и я снова смогу сидеть на попе ровно.
Полчаса продержал Кси под прохладным душем, осторожно поворачивая с боку на бок. Пытался водить мочалкой по его телу как можно бережнее и всё равно шипел и ненавидел себя, когда он дёргался и стонал «убери, больно…» Оставил его лежать ничком на толстом полотенце, прокрался в казарменную спальню поискать какую-нибудь одежду. Нашёл рубашку и джинсы. Те самые, в которые одел его утром. Вчерашним утром, потому что уже давно за полночь… чёрт, это было только утром?! А такое ощущение, будто миллион лет прошло. И во мне столько всего переменилось за какие-то несчастные сутки…
— О чём ты задумался? — его тонюсенькие руки крепко обвивают мою шею, голова покоится на плече. Я несу его наружу. Золотые волосы, поддразнивая, щекочут мою растревоженную кожу.
— Что, уже не можешь определить сам? — я крепче сжал его заморенное тело. До чего же ты исхудавший и невесомый, любимый мой. Почти прозрачный…
— Нет, не могу. У тебя ширмочки на глазах, — голос настолько серьёзный и тихий, что я невольно приостанавливаюсь и наклоняю голову, вплотную приближая к нему своё лицо.
— Какие ещё ширмочки?! — с беспокойством смотрю в два неподвижных озера горького абсента. Они блестят.
— Синие такие. Синие-синие… — он вздыхает и глядит на меня в упор. — Я никогда не видел такой небесной синевы, как в твоих глазах. Она кажется мне очень глубокой. Такой как…
— Как что?
— Как космос, скрывающийся за озоновым краем неба. Или глубины океана под спокойной синей гладью. Как… ну… нет, не сердись! Я заглянул в лицо ужасу, от которого, думал, поврежусь рассудком. Он сказал, мне не спастись, он… успел много чего наговорить и сделать, чтобы я почувствовал себя поломанной и выброшенной вещью. А ты пришёл и убил его. И теперь я, переживая посттравматический шок, могу нести любую околесицу. Твои глаза — это целая стихия. Еще одна стихия. И сейчас эта стихия скрылась за плотным туманом. А я хочу увидеть опять. Её.
— Её?
— Да, её, — Кси увидел полное непонимание и добавил, — твою душу.
— Какой ты нахальный…
— Уж какой уродился, — розовато-коралловые губы, всего пару минут назад отмытые мной от крови, на мгновение выпятились в шутливом поцелуе. — А куда ты меня несёшь, если не секрет?
— К зданию администрации.
— Зачем?
— Мстить. За тебя и за себя.
*
Всё оказалось проще, чем в кабинетных дискуссиях и масштабных планах на картах. Я приоткрыл входную дверь и бросил в здание несколько бомбочек собственного приготовления. Шеф-повар взрывного искусства из меня вообще неважный, но это блюдо моему бывшему начальству однозначно должно было понравиться. После этого я нашёл на стоянке свой мотоцикл, аккуратно усадил израненного Кси (он почему-то всё время норовил упасть на левый бок), взобрался сам и мы благополучно укатили с базы.
— И сколько часов мы проедем по пустыне прежде, чем закончится бензин или ты уснёшь? — меланхолично спросил Ксавьер, в очередной раз усаженный мной прямо после очередного неудачного крена влево.
— Минут пятнадцать. А там два часа на вертолёте, обратно в Лос-Анджелес.
— Вертолё-ёт?! Где?! — он начал вертеть головой. Тихо пискнул от боли.
— Сиди спокойно… — я произнёс последнюю фразу срывающимся голосом, поскольку зарылся носом в мягчайший шелк его волос и едва не задохнулся до полусмерти. Чёрт меня возьми… как эти кудрявые локоны пахнут! Свежевымытые, ещё влажные, чуть выпрямленные под собственным весом… тонкий, сладкий и пьяный аромат. Перебираю губами отдельные пряди. Целую… и почти физически ощущаю, как едет моя крыша.
Рукой неосознанно прижимаю его к себе за тонкую талию. Чувствую слабое сопротивление, но сразу подавляю его. Я не садист, просто хочу его ближе, как можно ближе… и теперь Кси очень близко. Мечтаю заползти под его (мою) рубашку и ощутить под пальцами горящую после побоев кожу. Нежно убаюкать его боль… снять прикосновениями, немножко жадными… и поцелуями, немножко горькими. От ненависти, к его (и моим) мучителям. Знаю, сделай я это — ему стало бы легче. Но я лишь крепче сжимаю зубы и чуточку ослабляю объятье. Ксавьер отвечает мне тихим вздохом, который унёс бешеный ветер (мотоцикл едет на скорости под 130 миль/ч), и откидывает голову мне на плечо. Прижавшись щекой к его белоснежному лбу, любуюсь огромными глазами, сейчас весьма напоминающими чёрные изумруды. Замираю от удовольствия. Как жаль, что кратер уже виден, через полторы минуты я вернусь к своему вертолёту и эта идиллия закончится.
*
— Свернись поудобнее по мере сил, — коротко скомандовал я, ссаживая его с мотоцикла. — Я кладу тебя рядом с местом пилота.
— А ты что, не будешь садиться?
— Сначала закончу задание.
Первым делом я обошёл геликоптер и снял с хвостовой части бомбовый механизм. Закинул его подальше в песок. Потом завёл Ducati в грузовой отсек и задвинул наглухо дверцы, предварительно забрав оттуда маленький пульт управления. И потом только присоединился к Кси.
— Пристегнись, малыш, — я натянул ему на голову, сильно примяв волосы, наушники с микрофоном, потом надел то же самое на себя. Пропеллер начал медленно вращаться.
— Знаешь, я эту переговорную штуковину раньше только в боевиках видел, — его восторженный голосок в ушах приятно разошёлся по всему телу, отдавшись в каждой клетке.
— Дальше всё будет в пределах фирменного сюжета, — едва вертолёт набрал дежурную высоту, я нажал на кнопку пульта. — Оглянись.
По тихому боязливому возгласу я догадался, что взрыв на базе был просто колоссальный. Шокированный до глубины души, Ксавьер долго не мог вымолвить ни слова, а потом едва слышно спросил:
— Это всё из-за меня?
— Это для нас обоих. И только для нас.
— Почему?
Я промолчал. Слишком долго рассказывать. Придётся открыть ему всю позорную жизнь. Открыть свою боль, страхи и желания. А я пока ещё не уверен, что он примет это… как и всё остальное. Мы ведь не доверяем друг другу. И вряд ли когда-нибудь начнём.
========== 8. Пожар ==========
****** Часть 2 — Чувства стихий ******
Наконец-то мы дома. Восемь часов утра. Геликоптер привычно сел на крыше моего особняка, где нас уже ждали Франциск и завтрак у небольшого бассейна. Кси продолжает изумляться:
— Когда ты успел распорядиться обо всем? Ты же ни разу никому не позвонил! У тебя и телефона не было!
— Просто мой повар знает, что я никогда не опаздываю к утренней трапезе. Не так ли, Франциск?
Франциск чопорно поклонился и отчеканил:
— Если месье уходит на ночную работу и не говорит, когда вернётся, я подаю сытный завтрак ровно в восемь и он каждый раз приходит вовремя. Независимо от того, в Африке он был или на Северном полюсе, месье всегда с большим аппетитом съедает сковородку омлета с ратундой, телячьи котлеты и морковь, тёртую со сливками.
Повар отодвинул стул и жестом предложил Ксавьеру сесть. Поколебавшись, тот спросил:
— Могу ли я… отказаться от… всего этого? Я просто не хочу есть.
— Хочешь, — я мимоходом поразился жесткости собственного голоса, рванул Кси к себе (он буквально упал в мои объятья) и сел за стол. Как можно аккуратнее посадил его себе на колени. Его попа осталась висеть над стулом. Надеюсь, не соприкасаясь ни с чем, он не чувствовал боли. — Ты мой маленький гость. Инфант, балованный ребёнок, которого я с удовольствием угощу сам. Твоё дело — брезгливо помотать головой или, скривив капризные губы, съесть с ложечки предложенное лакомство. Давай. Неужели откажешь себе в роскоши покомандовать мной? Как своим слугой.
Ксавьер недоверчиво глянул на кусок котлеты, повисший на вилке у его рта, и застыл в раздумьях. Похоже, запах был слишком аппетитный. Его маленькие ноздри затрепетали. Как же сильно ты, наверное, голоден, гордый малыш…
Он закрыл глаза и проглотил первый кусочек. Губы порозовели сильнее и заблестели, покрываясь тонким слоем масла. Обворожительное зрелище. С трудом я сдержался, чтобы не сжать его судорожно в слишком тесных и грубых объятьях. Это был бы не порыв нежности, а чистое зверство. Мне осталось дрожать, отдыхая после изнурительного усилия воли, и слегка одичавшим от страсти взглядом следить, как двигаются маленькие мышцы на израненной шее. Кси… только не открывай глаза. Не смотри, я не хочу, чтобы ты видел. Я не могу сейчас поставить «ширмочки» и скрыть своё желание. Тебе просто нельзя знать, как я тебя обожаю.
*
— Я объелся, — меланхолично сообщил Ксавьер, растянувшись на свежезастеленных чёрных простынях. — Если я засну прямо сейчас, ты не зарежешь меня до того, как ответишь на все интересующие меня вопросы?
— Нет, — я не знал, смеяться мне или плакать в ответ на эту тираду. — Я не люблю марать кровью собственную постель.
— Правда?
Я кивнул. Кси чуть улыбнулся, сладко зевнул и пролепетал, сворачиваясь в клубок и, как я понимаю, уже проваливаясь в сон:
— Полечи меня, пожалуйста. Я чувствую себя заражённой вирусом компьютерной программой. Вылечи мою шкурку, хакер. Мне так больно…
Шатаясь как пьяный, я выбрался из комнаты. Нашёл в аптечке мазь для заживления синяков и порезов и бездумно взял. Пока втирал её в измученное тело Ксавьера, пытался понять значение последних слов. Может, он учится на программиста? Шкурка… забавное, не к месту, слово. И к нему совсем неприменимое. Ему гораздо больше подойдет «Белоснежка».
Я нахмурился. Белой и снежной эта изуродованная кожа станет не раньше чем через две недели. А его обесчещенную попу я смогу полностью восстановить в правах сидения на стульях и креслах… мм… через месяц — это минимум. И до того времени я не хотел бы отвечать на его вопросы. Пусть сначала выздоровеет. Я найду способ увильнуть от неприятной темы. А пока я должен придумать, как сделать ему один довольно эротичный массаж. Умение подобной хренотени когда-то входило в мои прямые шлюшные обязанности.
Вечером, после ещё одной процедуры по втиранию мази, когда я понял, что синяки понемногу бледнеют, а раны начали затягиваться, можно было бы восстановить (или пробудить?) чувствительность его кожи. Я не хочу, чтобы после этого ужасного «приключения» он стал духовно и физически невосприимчив к ласке. Но я не решился. Это первый его вечер в моём доме. Я не посмею. Это не будет частью гостеприимства. Если он проснётся, то не поймёт… зачем я раздел его. Зачем прикасаюсь. Зачем вообще пробую что-то делать с его несчастным, чудом выжившим телом… И я, смирившись с валом аргументов, свалился на кровать в соседней комнате.
Лежал некоторое время без сна, обдумывая, во что мы оба влипли. И какие последствия ещё выползут на свет божий. Моё состояние меня не волнует. Я отделался стандартными травяными ваннами и специальной подушкой под задницу. Регенерация идёт полным ходом, на мне всегда всё заживало как на кошке. Не думаю, что я с рождения такой: на базе меня обрабатывали специальными препаратами, пичкали химической дрянью, что там было в составе… я уже всё равно не узнаю. Но Ксавьер — не такой. И ему ещё долго мучиться от боли при каждом движении.
Следующий день он проспал целиком, отдыхая во сне. Моя детка… я заходил несколько раз, садился у изголовья, брал его руку, выпростанную из-под одеяла, и легонько сжимал за пальцы. Они сжимали меня в ответ. Иногда поглаживали. Его губы шевелились во сне, я прислушивался… хотя ни слова так и не услышал. Я втирал мазь ещё и ещё, но каждый раз избегал трогать самое деликатное и болезненное место. Готов ли он к этому новому, возможно, неприятному испытанию? Даже если не готов, я должен сделать чёртов массаж, но без мази — она слишком груба — а с горячим полупроводниковым бальзамом. Мне нужно преодолеть последний барьер… неизвестно откуда взявшуюся стеснительность.
«Неизвестно? А по-моему, от меня. Он же спит! Ты хочешь подло воспользоваться его беззащитностью во сне?!»
О нет, нет… миокард, это же глупо. Если ты воображаешь, что я посмею… Я что, чёрт подери, похож на идиота?
Я хорошенько вымыл руки (уже в третий раз за один час), разделся по пояс (не скажу, что с рубашкой расставался охотно, но пачкать её в жирном бальзаме у меня было ещё меньше охоты) и приступил. То есть ещё не приступил, а зашёл в спальню и застыл растерянным изваянием перед собственной кроватью. Массаж… его попа… массаж.
Еще не поздно отступиться. Может, не стоит?
«Вот ещё, сомневаться и отговаривать — это моя прерогатива. Смелее, мозг! Можно подумать, ты кусаться собрался. Или трахать его, грубо ткнув носом в подушку».
Меня передёрнуло. Фу, миокард, я не помню ни единого случая, чтобы кого-то принуждал спать с собой!