— Динозавров ещё не было, — поправил Коннолли, — это был докембрий.
— Тем более.
— Вик, — с сожалением проговорил ирландец, — ты знаешь, что такое «авторитаризм»?
— Имею представление, — коротко ответил Лаи.
У Флендерса взмокли подмышки. Нужно ли говорить ребятам, что случилось в лаборатории? Не при Лаи, конечно… Ох, не вышло бы хуже.
— Но я бы не стал, — продолжал Лаи, — проецировать факты, известные из истории Земли, на неизвестную вымершую расу, которая даже не относится к млекопитающим. Смотрите. Вот моя рука. По ней никто не определит, из какой я звёздной системы. Мои глаза, уши, нос — всё почти как у вас. Если я подстригусь, как Миай, меня на расстоянии двух метров никто не отличит от землянина.
Его голос вдруг дрогнул. Заметила это одна Лика. Какой-то утаённый лисёнок, несомненно, поедал его изнутри, и её зацепило нехорошее подозрение, что этот зверь вынесен из кабинета Мэлори. Нужны были веские причины для того, чтобы воспитанный и уже не юный Лаи полез под стол, лишь бы только не оставаться рядом с главой экспедиции. Хотя как знать, что является веской причиной для барнардца?
— И всё-таки различия в нашей психологии колоссальны. Так где научная логика в том, чтобы приписывать ваши стереотипы поведения каким-то драконам?
— Драконам? — переспросила Лика. — Вы думаете, что они похожи на драконов?
— Я разве сказал «драконам»? Куда-то меня не туда занесло…
— Почему не туда? Это ты классно придумал, — Коннолли причмокнул губами. — «На Марсе открыта ископаемая цивилизация драконов!» Журналисты с руками оторвут.
— Это не я придумал, — тон Лаи снова сделался сухим. — Благодарите Эрику.
Больше ничего не говоря, он встал со своего места, взял поднос с грязной пластиковой посудой и с грохотом свалил её в утилизатор. Только после этого он обернулся через плечо и вяло сказал:
— Извините меня, я пойду прилечь. Я очень устал.
24. ЧТО У НИХ ОБЩЕГО?
Барнарда, 17 декабря 2309 г. по земному календарю.
Лика и Патрик дожидались Дафию у выхода из магазина в нижнем этаже отеля. Он пошёл покупать гостинцы для Дорана. Виктора с ними не было — поручив друзьям проводить Дафию в медицинский центр, он удалился к себе. Ему не терпелось взглянуть на скачанные данные.
— Классный у него брат, — сказал Коннолли. — Хотя совершенно не похож. Может, они побратимы?
— Вроде бы они из одной семьи. Интересно, почему он всё ещё рядовой?
— Насколько я знаю, у барнардцев повышение получить довольно трудно, а жизненный успех от него не особо зависит. Так что многие по этому поводу не заморачиваются.
— Всё-таки странно. Он, похоже, совсем необразованный.
— Ну, не совсем. Маорийский-то он немного выучил, в отличие от Дорана.
Дафия наконец появился, нагруженный пакетами с фруктами и умопомрачительно пахнувшими горячими лепёшками, выпекавшимися тут же в отеле. На что он рассчитывает, изумилась Лика — полумёртвый Доран вряд ли в состоянии всё это съесть. Перебросив пакеты в левую руку и помахав им правой, солдат объявил:
— Па-идём!
Поднявшись наверх на лифте, они столкнулись с непредвиденным препятствием. Врач, крохотная сухощавая женщина средних лет (видимо, та, с которой поругался Лаи), отказалась пустить их сразу, сказав, что Дорану нужен покой после приёма лекарства и им можно будет войти только через полчаса — что по земным часам составляло около сорока пяти минут. Дафия надулся, но не посмел возражать. Втроём они устроились на низком диване в фойе. Лика чувствовала себя стеснённо. Она не предполагала, что им придётся надолго остаться в компании Дафии. Как поддерживать беседу, если он на маори и то говорит с трудом?
Дафия, однако, не испытывал никаких затруднений. Бесцеремонно втиснувшись между нею и Патриком, он улыбнулся белозубым ртом и объявил:
— Ви-ремя много. Я буду фото показать.
Хотя из занятий, доступных землянам, просмотр семейных фотоальбомов бьёт все рекорды докучности, Лика и Коннолли восприняли эту идею с энтузиазмом. Обоих искушала возможность приоткрыть завесу над домашней жизнью Лаи. Дафия вытянул из пояса дисплей пеленгатора и загрузил фотографии прямо на него.
Лика жадно уставилась в экран. Её глазам представали все Лаи в полной комплектации: юный Дафия, почти неотличимый от теперешнего Дорана; сам Доран — глазастый младенец в белом платьице; братья в обнимку — Дафия уже обрит, Виктор ещё нет. Было странно видеть его с копной длинных кудрей, как у Амаи Ори (но с Ори спутать его было невозможно — не было у Ори такого серьёзного, упрямого взгляда исподлобья, такой оттопыренной губы). Были и какие-то другие люди, молодые и старые, в родственные отношения которых было вникнуть трудно. Гоняя снимки по экрану указательным пальцем, Дафия комментировал:
— Я. Фихо-тор молодой. Доран малый-малый. Дедуши-ка…
Затем последовала фотография двух красивых женщин, похожих, как сёстры — одна с лиловыми серьгами в ушах, другая с жёлтыми. Дафия улыбнулся застенчиво и нежно.
— Наша супу-руги.
Лика ощутила замешательство. Лаи никогда не говорил ей, что женат. Хотя, с другой стороны, она и не расспрашивала его о его личной жизни, да это и не дело учёных, работающих в одной команде… Которая из них его жена? Лика не решилась спросить прямо и прибегла к детской уловке:
— Которая из них ваша?
— Обе наша, — ответил Дафия с обезоруживающим простодушием. — Обе две наша с Фихо-тор.
Недоумение на лице Лики, наверное, было слишком явственным. Коннолли прыснул.
— Ты же учила антропологию, — сочувственно сказал он по-английски. До неё вдруг дошло.
— Тьфу на тебя! — по-русски сгоряча сказала она. Хотя браниться на Патрика было совершенно не за что. Сердилась она сама на себя — за то, что проявила элементарное невежество, хотя давно могла бы навести справки в Интернете, и за те грязноватые ассоциации, которые сами собой лезли в голову (хотя она догадывалась, что барнардцы вряд ли устраивают оргии вчетвером). Спасла её медсестра, которая выглянула за дверь и сообщила, что к Дорану можно зайти.
Спинка койки была поднята, и Доран сидел, допивая сок из стакана. Он был причёсан и даже кое-как подвёл глаза. Увидев отца, он издал радостный вопль и едва не вскочил с койки. Докторша недовольно шикнула на него. Дафия свалил пакеты с едой на тумбочку, подошёл к Дорану и крепко прижал его к своему синему кителю. Надо же, до чего они похожи, вновь поразилась Лика — до смешного, даже улыбаются одинаково. И ни малейшего сходства с Виктором. Что общего у Дафии с Виктором, кроме жён?
Перекинувшись несколькими фразами с Дораном, Дафия по-звериному лизнул его в щёку и обратился к врачу на своём ломаном маори:
— Мене можи-но дитё забирать?
— Заберёте завтра утром, когда мы дадим ему последний раз лекарство, — сказала врач. Голос её заметно потеплел. Лика посмотрела на усталое лицо Дафии, на растёкшуюся чёрную подводку вокруг его глаз, и вдруг вспомнила, что случилось полтора часа назад.
— Послушайте, — обратилась она к врачу, — вы не могли бы осмотреть Дафию? Он сегодня плохо себя почувствовал в парке.
Женщина коротко кивнула и что-то сказала солдату. Нимало не смущаясь перед Ликой, Дафия тут же, на месте, скинул китель и рубаху. Врач прикрепила к его безволосой мускулистой груди монитор.
— У вас был приступ стенокардии, — через пару минут сказала она. — Дайте руку.
— Са-тено… чего? — вылупил глаза Дафия. Она повторила диагноз на его родном языке и закрепила ему на запястье браслет инъектора. Медсестра, не дожидаясь указаний, подала ей картридж. Докторша что-то говорила Дафии, и он слушал её с удручённым видом.
— Я дала ему укрепляющее средство, — пояснила она на маорийском, обернувшись к Лике и Патрику. — Но ему пора подумать об отставке. Возраст даёт себя знать, ему ведь уже за тридцать.
Она сняла инъектор с руки Дафии и вынула пустой картридж.
— Вам лучше выйти, — её лицо снова сделалось строгим. — Слишком много народу. Дорану нужен покой.
Лика и Коннолли покинули палату, оставив Дафию наедине с Дораном. Уходя, Лика оглянулась, понимая, что вряд ли увидит их снова. Эта картина будет всплывать у неё в памяти ещё не раз: сумрачный чернявый Дафия, понурив сине-бритую голову, застёгивает на себе китель; больной Доран с серыми губами, в котором не осталось ничего от жизнерадостного подростка, поглаживает пальцами отцовский кортик, лежащий на одеяле. Сколько же всего успело произойти за эти дни… И в который раз она некстати подумала о том, что у барнардцев те же сердечные болезни, что и у землян.
Лаи разыскал их в ресторане за ужином. Не взяв себе еды, он плюхнулся на стул рядом с Коннолли и облокотился обеими руками.
— Как Дафия? — быстро спросил он. — Виделся с Дораном?
— Виделся, — сказал Коннолли. — Мы настояли, чтобы он сам обследовался. К счастью, у него всего лишь стенокардия. Хотя тоже не сахар.
— Когда они уезжают?
— Завтра утром. Пойдёшь к ним?
— Не сейчас, — Лаи нервно облизнул губу. — Я хочу показать вам файлы. То, что я обнаружил, мне очень не нравится.
Он выдернул компьютер из чехла и развернул его на столе. Ёрзая на стуле от нетерпения, он дождался, пока все программы загрузятся, и вывел на экран украденные данные. Лика и Патрик склонились к разложенному свитку, едва не стукнувшись лбами.
Перед ними были медицинские карты трёх с лишним десятков больных, госпитализированных с сердечными заболеваниями. Каждый профиль был снабжён фотографией.
— Ну? — нетерпеливо спросил Лаи. — Видите?
— Вижу, — с минутной задержкой ответила Лика. Коннолли молча кивнул.
Почти все больные принадлежали к одному типажу. Скуластые жгучие брюнеты с удлинённым разрезом глаз и серовато-смуглым отливом кожи. Такие, как Доран и Дафия. На одном из снимков Лика узнала женщину, умершую на дорожке в парке. Снимок был взят с камеры наблюдения — за её головой виднелся угол бетонного постамента.
— Шестнадцать из них умерло, — сказал Лаи, упреждая вопрос. — Но в отеле больше тысячи номеров, так что это никого не встревожило. А теперь смотрите.
Быстро чиркая пальцем по экрану, он сгрёб несколько фотографий и поставил их рядом. На пяти снимках в кадр попал тот же постамент. На одном был даже виден сапог Науита.
— Оно выбирает людей по внешности.
— Вик, но что — оно?
— То, что находится возле памятника.
— Вик, я понимаю твою гипотезу, — ответил Коннолли, — но ты вряд ли её докажешь. Всего пять фотографий, и не на всех ясно, та же статуя или нет. Ведь в парке полно скульптур.
— Доказать можно, — Лаи вздёрнул губу, показав мелкие белые зубы. — Мы же учёные. Это наша профессия — искать доказательства.
— И где ты думаешь их искать?
— В архиве, естественно. Мощности моего компьютера вряд ли хватит, так что завтра я поеду в центральную библиотеку.
25. МУСКУС, РОЗМАРИН, ПЫЛЬ
Марс, экспедиция D-12, 17–18 ноября 2309 года по земному календарю (18–19 сентября 189 года по марсианскому)
Никогда в жизни Таафа не испытывала такого страха. Сердце её бешено колотилось. Положив под язык гранулу успокоительного средства, она достала из своей тумбочки косметический набор.
Перед карманным зеркальцем Таафа взбила пальцами свои чёрные волосы, напудрила лицо и ярко накрасила губы. Затем брызнула на себя из пряно пахнувшего флакончика. Успокоительное начинало действовать. Спрятав помаду и пудру обратно в тумбочку, она вышла из своей спальни. Она двигалась по коридору в сторону комнаты Лаи.
— Виктор-миир, — сказала она и постучала в дверь. Ответа не было. Она толкнула дверь. Та была не заперта. В комнате горела лампа. Лаи в одежде лежал на кровати, глядя в потолок.
— Виктор-миир, я пришла вам помочь, — робко произнесла Таафа. Лаи обратил к ней осунувшееся, страшное лицо, на котором сквозь меловую бледность проступали лиловые пятна.
— Мне не нужна помощь, — глухо ответил он. Таафа переступила порог и закрыла за собой дверь.
— Земляне не понимают, Виктор-миир. Но я-то понимаю. Вам сразу станет легче.
Непослушными пальцами она принялась расстёгивать липучки на кофте. Лаи рывком подскочил и сел.
— Оставьте меня в покое. Это вы ничего не понимаете. Дура!
Он вскочил на ноги, зашатался, и его вырвало на пол. Таафа подхватила его под руку. От него разило мускусом, под мышками футболки темнели мокрые разводы. Он выдернул руку и оттолкнул девушку.
— Уйдите. Прошу вас.
— За что вы так со мной, Виктор-миир? — выдохнула Таафа. — Я соблюдаю обычай. Мой долг вам помочь…
— Убирайтесь вон! — сорванным голосом крикнул Лаи. Вцепившись в локоть Таафы, он вытолкал её за дверь.
Растерянная Таафа осталась одна в тускло освещённом коридоре и разревелась. Она не знала, что всё это время через приоткрытую дверь своей комнаты за ней наблюдал Симон Лагранж.
Он не стал выдавать своё присутствие. Опытный старик понимал — плачущую женщину, какой бы расы она ни была, лучше оставить наедине с самой собой. Он догадался, что план Таафы провалился, и знал, что помочь он ничем не может.
На раскопки утром уже не выходили. По прогнозам, через день-два ожидалась пыльная буря как минимум на неделю, и Мэлори отдал распоряжение сворачивать работы. Роботизированные бульдозеры были отогнаны в ангар, раскоп закрыт от пыли куполом из прочной полимерной плёнки. Оставшееся время было решено посвятить обработке данных.
Мэлори в очередной раз правил отчёт, который всё казался ему недостаточно полным. Умом он понимал, что втиснуть все данные в предварительную форму невозможно и что научные институты на Земле будут работать не с отчётом, а непосредственно с их базой данных, назначение же отчёта чисто организационное. Но именно это вызывало в нём желание составить отчёт так, чтобы было не к чему придраться.
Новые компьютерные анализы с использованием портрета кое-что прояснили. Теменной глаз не был для марсиан аномалией, скорее, вариантом нормы, хотя у ряда найденных черепов он зарос — полностью или частично. Однако теперь, когда программа располагала информацией о нормальном представителе расы, стала ещё очевиднее болезненность остальных. Далеко не все марсиане были такими уродцами, как найденные в первый день, но горбы, искривлённые кости, различные виды карликовости встречались сплошь и рядом. По-прежнему оставалось непонятным, что погубило их цивилизацию. Флендерс мечтал найти яйца с эмбрионами, но эта мечта не осуществилась — были найдены останки лишь одного, довольно подросшего детёныша, если это был действительно детёныш, а не лилипут, как скептически предположил Лагранж. Он же охладил Флендерса, напомнив, что рептилии могут быть живородящими и, возможно, поиск яиц бесполезен. Так или иначе, продолжение раскопок приходилось оставить на следующую экспедицию.
Мэлори ощутил, что ему будет жалко передавать поле деятельности преемникам. Это-то и есть самое досадное в науке — что за первооткрывателем всякий раз кто-то приходит на готовенькое. Ты копаешь колодец и вынужден мириться с тем, что черпать из него будут другие — пока он не иссякнет. Будут писать монографии, выступать с докладами, издавать учебники; в сущности, это и есть нормальный научный процесс, но чувство несправедливости всё же остаётся, и это тоже нормально. Чем была бы наука без конкуренции?
Что ж, это состязание ты выиграл, Носорог, усмехнулся про себя Мэлори. Тебе достался пирог, ты поддел его на рог и вот-вот начнёшь есть. Прямо по Киплингу. И уж своего-то ты не упустишь. Не всю же жизнь ходить в лузерах.
Резкий гудок скайпа ударил ему по ушам. Мэлори нажал кнопку вызова. На экране появилось худое морщинистое лицо Лагранжа с набрякшими веками.
— Слушаю, — коротко сказал Мэлори.
— Артур, вы не видели Виктора?
— Нет, — недовольно ответил Мэлори. Меньше всего на свете ему хотелось сейчас, чтобы ему напоминали о чёртовом барнардце. Лагранж был настойчив.