Даже сейчас Бесс казалась ему незнакомым человеком и он зачарованно наблюдал за тем, как она двигается и делает нехитрые домашние дела. Ее лицо было ему знакомо в мельчайших деталях, от кончика немного вздернутого носа до двух родинок возле правого глаза. Но в то же время все это лицо, казалось, принадлежит человеку, которого он впервые увидел. Так, словно прежде он встречал ее изображение лишь в постановках теле и газетных страницах.
«Похожа на Кло, — решил он, — Нос не ее, но глаза ничем не скроешь. К счастью, от меня ей мало что перепало. Через несколько лет превратится в красивую девушку, и если в ней будет хотя бы половина от очарования Кло в ее годы…»
Он был уверен в этом, Бесс хоть и оставалась пока угловатой и неловкой девчонкой, не успевшей привыкнуть к своему быстро растущему и меняющемуся телу, обещала вырасти не меньшей красавицей, чем ее мать в молодости. Было что-то в ее движениях, ее манере смотреть из-под ресниц и закладывать локон за ухо что-то, говорившее о том, что ей суждено разбить не одно мужское сердце. Это вселяло беспокойство, но в то же время и радовало — у людей с такой внешностью редко бывают проблемы в будущем.
— Как дела в школе? — спросил он машинально и сам пожалел об этом.
Он задавал этот вопрос так часто, что тот давно превратился в набор бессмысленных слов, связанный без всякого интереса или участия. Как адресованный информационному терминалу запрос, содержащий ключевые слова, но не несущий никакой эмоциональной окраски, которому нужен лишь определенный системой отзыв, свидетельствующий о том, что аппаратура работает корректно. Маан задавал этот вопрос, сидя на диване с газетой. Или проходя в спальню. Просто встретив Бесс, вернувшись со службы. И Бесс, как и всякий ребенок, не понимающий еще тех законов, которые действуют в непонятном и сложном мире взрослых, интуитивно разбирала их суть, прекрасно понимая, что этот ставший привычным вопрос не содержит ничего кроме вежливого равнодушия. Она отвечала «Нормально» или «Хорошо», и только, чего Маану всегда было достаточно.
— Хорошо, — сказала Бесс, не поднимая головы. В ее голосе опять появилась настороженность, и Маан понимал, отчего.
— Действительно хорошо? — спросил он.
— Да.
— Знаешь, ведь есть много разных видов этого самого «хорошо».
— Как это?
— Помню один случай из службы… Ты, кажется, тогда была совсем еще крошкой, наверно и не помнишь. В общем, ничего сложного, брал я одного Гнильца. «Тройку». Брал один, что, конечно, запрещено, но случай был сложный, и на подмогу я рассчитывать не мог. Опоздай на минуту, и Гнилец смоется, ищи потом его «гнездо» где-нибудь под землей… Кулаков я вызвал, конечно, но действовать решил сам. Тогда я был молодой, и рука была потверже, чем сейчас.
Бесс напряглась. Она не любила слушать истории Маана, касающиеся его службы. В детстве, стоило ему только вспомнить какой-нибудь случай, казавшийся ему курьезным, как она кривилась и торопилась уйти, не дослушав. Он понимал это и в конце концов привык. Лишь иногда думал — если бы у них с Кло родился сын, он бы, конечно, обрел настоящее сокровище — кто еще из мальчишек может похвастаться сотнями жутких историй про Гнильцов, которых ловит его отец?.. Когда рассказывал Геалах, Бесс слушала его с удовольствием, и в такие минуты Маан ощущал тупой укол ревности — Гэйн всегда был лучшим рассказчиком, нежели он сам.
— Значит, выламываю я дверь и вваливаюсь внутрь. Как обычно, теснота, мусор… Даже «двойки» перестают следить за собой, слишком уж много у них появляется иных проблем, а там, где прячется «тройка» и подавно жуткая разруха. Даже по запаху обычному найти можно…
Маан думал, что детали того дня стерлись из его памяти, как и многое остальное, но, рассказывая, вспоминал отдельные фрагменты, бывшие когда-то цельной картиной. Гулкий удар плечом в деревянную дверь, в лицо сыпется что-то трухлявое, мелкое. Разбитая чашка на полу. Старый полуистлевший ботинок в луже чего-то густого и маслянистого. Сломанный зонт, прислоненный к стене. Кусочки чьей-то чужой жизни, ставшие частью его собственной лишь на несколько минут, принадлежавшие тому, у кого уже не было права называться человеком.
— В прихожей сталкиваюсь с каким-то мужчиной. Чуть не застрелил его от неожиданности. Запах я-то чувствую, тот самый особый запах, которым только Гнильцы смердят, но в тесной квартирке источник-то сразу и не поймешь. В любой комнате может быть. Но «тройку» с человеком спутать весьма сложно, знаешь ли. На второй стадии изменения могут быть внутренними, скрытыми, такими, что сразу и не определишь, даже если с Гнильцом нос к носу столкнешься. Просто перестройка внутренних органов или еще что… Ну да ты знаешь. А вот «тройка» уже из человеческого организма все ей необходимое выжимает, оставляя только остов, и тот изувеченный. Вижу, значит, на Гнильца не похож, лицо вполне обычное, хоть и бледное, да еще и в плаще глухом отчего-то стоит. Но думать особо некогда, мало ли где Гнилец и к чему готовится, кричу «Контроль! В сторону!» — и вламываюсь во вторую комнату. Там их всего две и было, обе крохотные, и как там люди живут…
Бесс слушала, хоть и с отсутствующим взглядом, закручивая пальцем непослушный локон, норовящий залезть в глаза. Она слышала достаточно его историй чтобы ожидать чего-то нехорошего и, должно быть, сейчас внутренне к этому готовилась. Маан успел порадоваться тому, что ей никогда не придется услышать что-то вроде того, чем делятся между собой ребята в «Атриуме» после очередного рабочего дня. Пожалуй, он согласился бы отрубить всю правую руку по плечо — лишь бы ей не пришлось услышать что-то по-настоящему страшное. И жизненное.
— Смотрю, а во второй комнате пусто, — он намеренно сделал длинную паузу, ожидая ее реакции. Бесс поежилась, вскинула глаза, уже понимая, — Тут и до меня дошло. Вот ведь осел, а! Выскакиваю обратно, да только уже поздно… Вижу, плащ у него уже распахнут, да только под плащом не тело человеческое, а… Что-то бесформенное, пульсирующее, багровое. Как опухоль, только опухоль, весящая килограмм двести. И из нее шипы торчат, серые, зазубренные… И прежде, чем я успел пистолет навести — фьюить! — Маан щелкнул пальцами — меня уже к стене отбросило, да так, что перед глазами кувырком все покатилось. Смотрю, а у меня из груди шип длиннющий торчит, метра пол будет… Как жука на булавку насадил. Как сознание сразу не потерял, до сих пор не знаю. Боль жуткая. Но второго шанса я ему уже не дал, конечно. Прицелился навскидку — и весь магазин и выпустил. Где попал, где нет, но хватило ублюдку — грохнулся тоже на пол и затих. Только и мне не до смеха, перед глазами темнеет, дыхание перехватывает… Кровь чуть не ручьем течет, и не остановить ее никак. Думал, все, отбегал ты, старший инспектор Маан. Будет семье твоей социальное пособие как родственникам погибшего на задании. И в самом деле, отрубился я. Пришел в себя, а в комнате уже полно народу — Кулаки, жандармы, ребята из отдела, все кричат, ищут что-то, бегают… А картина и в самом деле не та, чтоб в журнале печатать. И так разруха, плесень везде, смрад отчаянный, а тут еще и мы с Гнильцом антураж дополняем — из меня кровью половины комнаты залило, валяюсь как труп, да и он тоже распотрошен прилично, как на препарационном столе. Калибр-то основательный, а выпустил я весь магазин. Опять же, дыры от пуль везде, стекло битое… Не комната, а экспонат Дома Ужаса. Где мертвец, где живой — и не отличишь сразу. Но вижу, Геалах надо мной склонился, сам бледный как стена, и пытается повязку наложить. «Ну как ты, Джат?» — спрашивает. «Хорошо» — я, значит, говорю. Так он мне это «хорошо» потом еще пару лет вспоминал! Лежит, говорит, Маан, насквозь пробитый, в луже крови с полкомнаты размером, пульс еле прощупывается, как живой мертвец, словом, и говорит мне «Хорошо» таким тоном, как будто я у него газету спрашиваю!
Бесс засмеялась. Не громко, но искренне. Маан подумал, что смех этот, скорее всего, был вызван облегчением. Возможно, она опасалась чего-то более страшного.
— Ну так что, — он подмигнул ей, — Это твое «хорошо» такое же, как мое? Или лучше?
— Лучше, — сказала она, улыбаясь, — Да, наверно лучше.
— И отметки в порядке?
— В порядке, па.
— Ну и отлично, — он и в самом деле почувствовал себя отчего-то лучше, — Тогда отчего у тебя такой вид, точно ты казни ждешь?
«Не ответит, — подумал он, наблюдая за тем, как пропадает, растворяясь без следа, ее улыбка, — Сейчас что-то буркнет и уйдет в свою комнату».
Он был так в этом уверен, что едва не вздрогнул, когда она сказала:
— Месиац. Это все из-за него.
— Месиац? Кто это? — имя было незнакомым. А может, это его память лишь похоронила в своей недоступной ему глубине еще кусочек того, что относилось к его жизни.
— Мой одноклассник.
— Он тебя обижает? — спросил Маан, — Ты только скажи мне. Знаешь, я…
— Нет, не обижает. Он хороший. Мы часто сидим вместе. То есть, сидели.
— А, ну тогда все в порядке. Но сразу ему скажи, если он попросит твоей руки, сперва ему придется выстоять девять раундов против одного сердитого отца, — Маан шутливо изобразил левой рукой несколько хуков.
Но в этот раз Бесс даже не улыбнулась его шутке. И Маан забеспокоился по-настоящему. Это не было на нее похоже.
— Его отправили в карантин месяц назад, па. Говорят, у него нашли вирусный гепатит. Только в классе говорят, что на самом деле у него Гниль.
Маан вспомнил разговор с Кло. Что-то про мальчика из класса Бесс, у которого нашли Гниль. Как его звали? Кажется, Кло не называла имени. Или же он его забыл, как и многое другое.
В желудке неприятно потяжелело, словно грибная запеканка и бифштекс из эрзац-мяса оказались отлиты из металла.
«Зря спросил ее», — подумал Маан, отчаянно жалея, что начал этот разговор. Вслух же сказал, стараясь сохранить видимость полного спокойствия:
— Вот уж ерунда, Бесс. Тысячи людей болеют на Луне, и вовсе не обязательно Гнилью. Ты же знаешь, наш иммунитет ослаблен, а многие возбудители болезней чувствуют себя здесь даже более уютно, чем дома, на старушке Земле. Отсутствие ультра-фиолета и…
— Я знаю, — она не собиралась слушать то, о чем он говорил, — Нам это рассказывали. Но в классе думают, что Месиац стал Гнильцом, и его отправили в Контроль, а про карантин нам рассказывают чтобы никто не испугался. Прошел уже целый месяц, а его до сих пор нет. Учительница сказала, что Месиац мог много пропустить из-за болезни и его переведут в другой класс.
Так оно обычно и происходит, думал Маан. У ребят из информационного департамента есть много стандартных заготовок на такой случай. Они подшиваются в папки — обычные серые папки для деловой корреспонденции — и рассылаются по всем организациям. Когда-то много лет назад Мунн в своей статье, давно ставшей каноном как внутри Контроля, так и за его незыблемыми пределами, разошедшейся на сотни цитат, писал, что Гниль — тяжелейшая болезнь из всех, с которыми встретился человек, и для того чтобы победить ее и загнать обратно в ту дыру, из которой она вылезла, мало разбить ее лишь на медицинском поле, надо сломить ее силу и в социальной среде, где она сеет страх, панику и парализующий ужас. Людям недопустимо бояться Гнили, а для этого надо предпринимать все силы для информационного контроля над ней. Задавить ее информацией, сломить пути, по которым она просачивается, порождая ужасные слухи и недостоверные новости. Маан не помнил всю статью дословно, хотя не раз читал ее, однако хорошо был знаком с наиболее известными наработками информационного департамента.
Ученик не пришел на занятия? Наверно, чем-то заболел. Разумеется, не Гниль, скорее — двусторонняя пневмония или вирусный менингит. Детская память милосердна, она не стремится долго сохранять неприятные детали, через месяц или два этого ученика скорее всего даже не вспомнят. А для тех, кто все-таки вспомнит, всегда найдется хорошее, не вызывающее подозрений, объяснение. Быть может, его родителей перевели на службу в другой жилой блок, и ему пришлось сменить школу. Или он истощен после болезни и вряд ли успеет вернуться в класс в этом учебном году. Обычное дело.
Есть стандартные наработки и для организаций. Информационный департамент постоянно редактирует их, создает новые, выводит из употребления отжившие свое. Ты вышел на работу, а стол сослуживца, который работал рядом с тобой двадцать лет, пустует? Ничего страшного — он просто переведен в другой отдел, в новом жилом блоке. Или был арестован жандармами за убийство жены и ждет приговора суда. А может, просто скончался, одна из тех нелепых быстротечных смертей, которые поджидают тебя на улице или в очереди.
Гниль существует, и она безмерно опасна, но она далеко, с ней борются инспекторы Контроля где-то на дальних рубежах, тесня ее чумные легионы по всему фронту.
Полного списка Маан не знал, и не стремился узнать. Это было то знание, которое не сказывалось в лучшую сторону на аппетите и сне. Лишь иногда, когда Кло рассказывала о том, что кто-то из ее сослуживиц ушел в декретный отпуск или погиб на какой-нибудь мелкой аварии в машинном цеху, задумывался, а было ли это действительно тем самым или… Такие мысли он старался до конца не додумывать.
И тут — Бесс.
— Так иногда бывает, малыш. Только представь, сколько бедному Месиацу придется выучить, прежде чем он сможет вас нагнать!
— Я тоже думаю, что у него Гниль, — упрямо сказала Бесс, — Что он превращался в страшное чудовище с щупальцами или паучьими лапами.
— Бог мой, да почему ты так решила? — не выдержал Маан.
— Потому что это я написала на него заявку.
Маан даже удивился тому, что ничего не почувствовал в этот момент. Лишь с опозданием он понял, что уже секунд десять сидит в молчании, глупо глядя на Бесс. Как будто он выпал из реальной жизни в пространство, где пустота настолько полная, что нет даже вакуума. И внутри него, там где еще недавно ощущались наполненные болью и горячей кровью внутренности, теперь тоже ощущалась пустота, как будто там появилось свободное место.
— Ты… что?
— Я написала заявку, — повторила Бесс, глядя в сторону, — Это было совсем просто. Я взяла бланк, возле нашей школы есть автомат с бланками, и все написала. Там много места, даже осталось лишнее. Я думала, там сложно, а оказалось, что все просто, надо написать только имя, адрес и симптомы. У меня даже осталось свободное место. А потом я опустила бланк в специальный ящик. Это было в среду. А в пятницу Месиац исчез и учительница сказала, что у него нашли вирусный гепатит.
Маан видел это так ясно, словно сам при этом присутствовал. Вот Бесс останавливается возле автомата и нажимает кнопку, гудящая машина с готовностью выплевывает в ее руку среднего размера картонный прямоугольник с ровными типографскими линиями. В Контроле такие зовут «похоронками» или «письмами счастья», но иногда их почему-то называют просто «марками». Стандартный бланк. Ничего сложного. Вот Бесс заполняет его, устроившись за своим письменным столом, подаренным ей, когда она перешла в третий класс. Она аккуратно заполняет линии своим красивым ровным почерком. Учительница говорит, что у нее лучший почерк в классе и часто хвалит. Писать приходится много, Бесс закладывает за ухо непослушный локон, закусывает губу и сосредоточенно глядит на листок, покрывая его похожими на танцующие водоросли значками. Потом она бежит к автомату-приемнику и с замирающим сердцем засовывает карточку, на которой только-только успели просохнуть чернила, в щель. И автомат отрывисто пищит, принимая пищу и благодаря за нее.
— Но зачем? — Маану показалось, что мысли в его голове вот-вот начнут скрежетать, как стершиеся шестерни в старом аппарате. Только поймав удивленный взгляд Бесс, он сообразил, что его долг как отца и инспектора Контроля повелевал ему сказать совсем другое, — То есть ты молодец, Бесс. Я горжусь тобой. Вполне может быть, что ты спасла город от чудовища, которое могло унести много человеческих жизней. Я просто хочу узнать, почему?
— Мы сидели рядом на некоторых уроках. Месиац хромал на одну ногу, в детстве у него был перелом, когда он упал с качели. А потом он почему-то перестал хромать, и я это заметила. А еще у него появился какой-то запах изо рта. Это ведь странно?