— И наконец, я обращаюсь ко всем чёрным с призывом не обращать внимания на предупреждение Президента держаться подальше от этих владений, о которых тут идёт речь. Вместо этого я призываю вас ехать, лететь, идти или ползти к этим роскошным поместьям белых — и как можно скорее. Я призываю вас собираться у изгородей и барьеров, чтобы вы сплотились в живую стену чёрной плоти. И наёмникам белых, будь то солдаты, государственные служащие или полисмены, придётся прокладывать путь сквозь крепостные валы, которые чёрные люди воздвигнут вокруг этих шести владений. Не берите с собой оружия. Я повторяю — пусть при вас не будет ни огнестрельного оружия, ни ножей, ни вообще никакого. Но спешите к этим домам и покажите белым людям, как велика и неодолима стена чёрного сопротивления.
— Братья и сёстры, идите на баррикады, и пусть ваши души поют!
Тим, Скотт и Лиз, как заворожённые, смотрели на поднявшуюся из-за стола Джинни Джонс. Выпрямившись, она вытянула перед собой сжатые в кулаки кисти рук и, покачиваясь на месте, низким завораживающим голосом завела одну из своих самых знаменитых песен: «Чёрное — это душа, а душа — это любовь».
Под взглядом камеры она исполнила одну строфу и рефрен к ней, в котором звучали гордость и сострадание и с вызовом закончила исполнение на высокой ноте.
Едва только она замолчала, экран на мгновение погас, и на кухне Фейрхилла воцарилась тишина. Даже Скотт не позволил себе нарушить молчание.
На экране снова появился диктор. Президент Рэндалл, сообщил он, скажет несколько заключительных слов. Камера вернулась в Белый Дом.
— Друзья мои, — сказал Президент, — я должен добавить ещё несколько слов. Во-первых, я не нарушал слово, данное негритянским лидерам, в чём меня обвинила мисс Джонс. Это верно, что в среде Ч. Ф. действовал федеральный агент. В данный момент я могу сказать лишь, что данная ситуация явилась результатом недоразумения, а не сознательных действий с моей стороны. Своё слово я не нарушал. Во-вторых, я не знал истории этих владений, о которой с таким жаром поведала мисс Джонс. Как и никто из моих советников, с которыми я консультировался по этому поводу. Знай я все эти обстоятельства, я бы не умолчал о них. Но я не знал.
— В нашей стране есть ещё много несправедливостей, которые нуждаются в устранении, но ни от одного из них не удастся избавиться путём массовой конфронтации белых и чёрных на тех пустынных дорогах, что ведут к тем шести домам, о которых идёт речь. И хотя я понимаю причины возбуждения, владевшего мисс Джонс, я со всей откровенностью должен предупредить вас, что её предложение может привести к вспышкам необоснованного насилия.
— Таким образом, я прошу всех чёрных граждан страны отвергнуть призыв мисс Джонс направляться к захваченным владениям. С той же самой просьбой я обращаюсь и к белым гражданам. Пожалуйста, держитесь в стороне и позвольте властям справиться с ситуацией. Если мы сегодня будем действовать мудро, спокойно и благоразумно, нет никаких оснований предполагать, что эта история не разрешится мирным образом и за короткое время. Сегодня утром я говорил с вами совершенно откровенно, сообщив всю имеющуюся у меня информацию. И я верю, что вы ответите спокойствием, сдержанностью и здравым смыслом. Благодарю вас.
Облик президента исчез с экрана, и камера переключилась на нью-йоркского диктора, чей скорбный облик как бы говорил о чрезмерности человеческого безрассудства. Как только он собрался произнести первые слова, откуда-то со стороны в кадр ворвался коренастый чёрный человек и схватил со стола микрофон.
— Вот чего вы не знаете, — выпалил он, — что тут в студии некий агент ФБР пытался помешать выступлению мисс Джонс. Он был готов применить силу, если бы кое-кто из нас не остановил его, дав мисс Джонс возможность предстать перед камерой. Вот она, так называемая белая справедливость. Белый президент может говорить, а чёрная женщина не может воспользоваться своим правом разоблачить ложь в словах Президента.
Он грохнул микрофоном об стол и исчез так же неожиданно, как и появился.
Ошеломлённый диктор выдавил кривую улыбку, пододвигая к себе микрофон.
— Ну что ж, — с трудом обретая спокойствие, произнёс он, — теперь-то вы уж ТОЧНО знаете мнение обоих сторон. Человек, которого вы только что услышали — помощник выпускающего в отделе информации. Боюсь, что он неправильно оценил моё отношение к этим новостям, потому что я собирался поведать вам ряд дополнительных сведений относительно этого… э-э-э… этой истории с агентом ФБР.
Вы только что видели, как Президенту Рэндаллу протянули записку, которую он не успел прочесть. По сообщению нашего корреспондента из Белого Дома, она поступила от мистера Джесси Педерсена, и информировала Президента, что мисс Вирджиния Джонс сама является тайным членом «Чёрных Двадцать Первого Февраля». Итак… ах, да. — Диктор глянул на лежащие перед ним записи. — Далее нам стало известно, что после выступления на ТВ Президент Рэндалл провёл совещание с министром транспорта мистером Гарольдом Осборном, одним из двух чернокожих в кабинете Рэндалла. Вместе с другими советниками Президента мистер Осборн был в студии во время передачи. Наш корреспондент из Белого Дома сообщает, что именно министр порекомендовал трёх остальных участников передачи. Мы предполагаем, что в ходе разговора Президента с мистером Осборном был затронут и вопрос о принадлежности мисс Джонс к Ч. Ф., но не уверены в этом. В соответствии с призывом Президента Рэнделла, мы воздержимся от дальнейших рассуждений на эту тему, пока не выясним факты — если сможем. А тем временем оставайтесь с нами. По мере развития событий мы будем рассказывать, как развивается кризисная ситуация с захватом домов.
Студию сменила реклама пива, и теперь на экране симпатичный белый бармен наливал бокал пенящейся жидкости чёрному клиенту. Тот, облокотившись на стойку, стал рассказывать бармену домашние новости.
— Ещё один вонючий белый ниггер, — сказал от дверей Чили Амброс.
Трое Кроуфордов повернулись к нему. Встав, Амброс отшвырнул стул. Рядом с ним, не выпуская из рук оружия, стоял Харви Марш. Не обращая внимания на Кроуфордов, Амброс обратился к нему.
— Ясно, — сказал он. — Давай-ка мы с тобой начнём подтаскивать мебель к дверям и окнам. Прыгуны начнут валиться на эту горку, но, мать их, за каждого из нас мы прикончим десять из них… Харви, мы будем драться.
Замявшись, Харви с растерянным выражением лица уставился на нового начальника.
Лиз встала, держа руку на плече Скотта.
— Где Холли? — спросила она.
— Это моё дело, — ответил Амброс.
— Если вы хоть пальцем коснётесь моего ребёнка, — медленно произнесла Лиз, — я голыми руками прикончу вас!
Амброс бросил на неё беглый взгляд.
— Женщина, — с тем же напором, что и Лиз, ответил он ей, — держись от меня не ближе, чем в пяти футах, а то ты станешь трупом… Идём, Харви.
И двое налётчиков покинули кухню.
ГЛАВА ОДИННАДЦАТАЯ
Майор оторвал лист бумаги, выползающий из стрекочущего телепринтера, пересёк помещение, залитое ярким светом и протянул сообщение генералу Хильдебранду.
— Последний рейс на подходе к полосе в Макгуир, — сказал Хильдебранд. Дикция у него была столь же чёткой и безукоризненной, как подогнанный по фигуре мундир. — Через несколько минут мы можем стянуть кольцо.
Он протянул бумагу Президенту Рэндаллу. Три «Стар-лифтера С-141» и два гигантских грузовых самолёта «Гэлакси», на борту которых было полторы тысячи парашютистов 82‑й воздушно-десантной дивизии, вылетев из Северной Каролины, были готовы приземлиться на военно-воздушной базе Макгуир в Нью-Джерси.
— Переброска закончена, — с облегчением сказал генерал. Заминка с последними шестью рейсами беспокоила его. Он не привык, чтобы гражданские лица были свидетелями накладок в военной машине, хотя его верховным главнокомандующим был штатский.
В этой обшитой панелями комнате с нависающим ложным потолком царило напряжение, смешанное с утомлением. Призывный звон заставил Джоя Ворхи заторопиться к другому телепринтеру, ряд которых стрекотал вдоль стен, как рассерженные домохозяйки.
— Могло быть и хуже, — бросил он из-за плеча. — Индекс Доу-Джонса снизился на тридцать пунктов. К закрытию биржи стоимость акций в целом упала на доллар и 37 центов.
В конце длинного стола стояло несколько телефонов, и когда пронзительно зазвонил один из них, на его панели вспыхнул красный огонёк. Ворхи подошёл к нему и поднял трубку. Слушая, он поглаживал объёмистый живот.
— Да… о’кей… хорошо.
Ворхи повернулся к Рэндаллу.
— Эд Ли говорит, что на рынке паникой не пахнет — пока. — Складки двойного подбородка лежали на отложном воротнике рубашки. — Сильнее всего ситуация сказалась на акциях автомобильной промышленности. К закрытию биржи у «Эмпайр» они понизились на 4,8.
— Что относительно Альфреда Николета? — спросил Рэндалл.
Ворхи покачал головой.
— В Бостоне Эду не удалось обнаружить его. Но он поднял всех на ноги. — Рэндалл мрачно кивнул. Он полулежал в кресле, положив вытянутые ноги на край металлической корзинки для мусора. Как и Ворхи, не в пример безукоризненно подтянутому генералу Хильдебранду, он давно уже скинул пиджак и распустил галстук. В руках он держал полупустую чашку с кофе. Длинный день неумолимо переходил в ночь, которая несла с собой неизвестность. От милой Кэти его отделяли пространство континента и целая вечность. Огромные транспортные лайнеры пересекали пространство небосвода, готовясь к встрече с тем, чего он хотел бы избежать. У Рэндалла мучительно зудела кожа и казалось, что под веками у него песок. За последние тридцать два часа ему лишь пару раз удалось мельком прикорнуть. Сейчас было без двадцати четыре утра.
Ситуационная комната в подвальном помещении западного крыла Белого Дома была превращена в командный пункт. Обычно в этой комнате, примыкавшей к небольшому помещению, где проходили встречи Совета Национальной Безопасности, был лишь длинный стол и ряд кресел, прямая телефонная связь с Пентагоном и выход на «горячую линию» с Москвой. Сегодня же ровный флуоресцентный свет освещал плотное скопление людей.
Одну из стен полностью закрывала карта Соединённых Штатов. Зелёные пластиковые ленточки показывали шесть маршрутов переброски сил 82‑й дивизии, которые стартовали с военно-воздушной базы Поп, расположенной рядом с Фортом Брэгг в Северной Каролине. Небольшие красные стрелки говорили о передвижении наземного транспорта, который перебрасывал парашютистов с военных аэродромов в пяти или шести штатах. На увеличенной карте дорожной сети были высвечены дороги, мосты, возвышенности, населённые пункты, железнодорожные пути и реки в непосредственной близости от шести захваченных домов. Топографическая карта показывала местность рядом с Монт-Митчелл в Северной Каролине, и жёлтая линия показывала маршрут движения группы агентов ФБР, направлявшихся к месту тайного передатчика Дана Смита. С картами работали два майора, у каждого из которых было по горсти булавок с цветными головками. В одном углу размещалась аккуратно застланная постель, на которой отдыхал Джой Ворхи, а в другом — небольшой бар с напитками.
Из соседнего пункта связи в том же подвальном помещении доставили ряд телепринтеров и установили их вдоль стены. Рядом с ними стояло несколько телевизоров и радиоаппаратов. Сидящий за столом у пишущей машинки сержант морской пехоты вёл хронометрическую запись всего происходящего на командном пункте в Белом Доме. Президент Рэндалл не мог позволить себе пренебрежительное отношение к истории. Несколько связистов в морской форме обслуживали специальный телепринтер, предназначенный для приказов Президента Рэндалла и генерала Хильдебранда. У дверей с агентом Секретной Службы болтал морской пехотинец, готовый к исполнению обязанностей посыльного.
После возникновения прямой конфронтации с «Чёрными Двадцать Первого Февраля» состав правительственного совета снизился до пяти человек: Президент Рэндалл, генерал Хильдебранд, министр обороны Пол Эдельштейн, министр транспорта Гарольд Осборн и неизменный толстяк, Генеральный Почтмейстер Джой Ворхи — они и составляли рабочую группу, где у каждого, включая и Ворхи, был свой круг обязанностей. Как председатель объединённого комитета начальников штабов генерал Хильдебранд руководил военной стороной операции. Джой Ворхи сидел на многочисленных телефонах, связывавших командный пункт с ФБР, кабинетом секретаря Казначейства Ли и всем внешним миром. В распоряжение Осборна было предоставлено три дополнительных телефона, по которым он поддерживал связь с негритянскими лидерами по всей стране. Пол Эдельштейн, принимавший участие в решении чисто военных вопросов, кроме того, осуществлял связь с губернаторами и полицией шести штатов. Президент Рэндалл командовал ходом событий.
Они находились тут более шести часов и, как это свойственно людям, развитие кризиса стало восприниматься как рутинная работа, обычное дело. В группе ранее незнакомых людей, собравшихся в этой кондиционированной атмосфере помещения, откуда они поддерживали зрительную и акустическую связь с миром, царил дух дружелюбия, и Рэндалл чувствовал его. Он нередко задумывался, как ему вести себя, случись общенациональный кризис, когда одно его слово снимет с места людей и машины и вне поля его зрения начнут разворачиваться события. Кто осмелится произнести такое слово, когда неумолимый ход действий угрожает затопить все низменности и перекрыть перевалы, сделав отступление невозможным? Теперь он знал ответ на этот вопрос. Он принял первое решение и после него варианты действий стали стремительно умножаться. Тревога, опасность, решение — эти абстракции теперь предстали перед ним во весь рост. Но ведь на самом деле человек может сделать так немного по сравнению с повседневными заботами. Он смотрел, он слушал, он взвешивал, он прикидывал, он действовал — или большей частью просто реагировал. Хотя в прошлой жизни ему главным образом приходилось заниматься достаточно обыденными делами — он отменял полёты, произносил речи, брал себя в руки, целовал женщин и гладил собак — но с той минуты, как Фил Рэндалл оказался в этой комнате, он забыл, что такое нерешительность. Он плыл в потоке событий и можно сказать, что ему нравилось это ощущение. Наконец в минуту общенациональной опасности он в полной мере ощутил пьянящий вкус личной власти.
Самой трудной проблемой, не дававшей ему покоя, была необходимость держать в памяти последовательность всего происходящего. Так легко что-то забыть, упустить из внимания, когда события буквально наступают на пятки друг другу, как бегуны на дистанции. В данный момент ему выпало несколько свободных минут, когда последний рейс на Макгуир занимал свои места в самолётах и взмывал в воздух под оком переносных телекамер. Теперь он мог восстановить в памяти все события этого сумасшедшего дня на командном пункте.
Первым делом ему пришлось со всей искренностью извиниться перед Гарольдом Осборном. Сразу же после выступления на телевидении Рэндалл взорвался, обвинив Осборна, что тот знал о членстве Джинни Джонс в Ч. Ф. Осборн гневно отрицал какое-либо знание о причастности Джинни к этой организации. Позже, оказавшись в ситуационной комнате, когда оба они остыли и успокоились, Рэндалл выразил своё сожаление по поводу неоправданных обвинений и ещё раз заверил министра транспорта, что полностью доверяет ему. Осборн с достоинством принял его извинение, и они обменялись рукопожатием. Тем не менее, инцидент остался в памяти, как зазубрина в тонком механизме их взаимоотношений.
Как Рэндалл заметил, долгое бдение в ситуационной комнате привело к любопытному смешению военной чёткости и гражданской суматохи. В 10:15 с военно-воздушной базы Поп без каких-либо инцидентов стартовали первые три рейса. Каждая группа включала в себя два батальона живой силы, специальное снаряжение для разгона бунтов и определённое количество транспортных средств. Третий рейс через всю страну направился на военную базу Матер в Калифорнии, где ему предстояло в транспорте добраться к дому Тигерта на Силвер-Лейк.
Первое из многочисленных решений Рэндаллу пришлось принимать всего через несколько минут, когда Джой Ворхи проинформировал, что линии сообщения заблокированы чёрными пассажирами. Купив билет, все выражали намерение, в соответствии с призывом Джинни, ехать в сторону захваченных владений. Рэндалл выдал указание автобусным маршрутам не прерывать коммерческих рейсов. Если потом негры начнут скапливаться в районах тех домов, с ситуацией разберутся войска и полиция штатов.