— Это смешно. — Она разочарованно покачала головой. — Вы самый влиятельный человек в мире, мистер Президент. Может, я и не очень сообразительна, но у меня хватает ума понимать, что стоит вам захотеть и все остальные выполнят тысячи ваших пожеланий.
— Что конкретно?
Джинни задумалась. Она здесь, чтобы получить от этого человека обещание ввести представителей чёрных в состав двух советов директоров, в «Эмпайр» и в профсоюз водителей грузовиков, но почему бы не попробовать нечто большее? Когда члену Ч. Ф. предоставлялась лучшая возможность? Перед ней сидит обуреваемый заботами Президент Соединённых Штатов. Она может попробовать. Она торопливо ухватилась за эту идею. Может, это обрадует и удивит Ала Николета. Будь, что будет.
— Во-первых, — медленно сказала она, — то, в чём мы отчаянно нуждаемся. Вы согласитесь субсидировать из федеральных средств создание престижного университета только для чёрных? Это я особо подчёркиваю. Определять его судьбу не будет ни один белый. Все рычаги будут только в руках чёрных — средства, научные кадры, студенты, исследования. Специальным посланием вы запросите Конгресс о выделении фондов.
Рэндалл размышлял всего несколько секунд. Идея была не новой. По сути Хал Осборн всего несколько недель назад обсуждал с ним аналогичный проект.
— Я думаю, это можно было бы организовать, — сказал он и быстро добавил. — Но при условии, что первым делом будут возвращены дома.
— Вы хотите сказать, что пока об этом не стоит говорить?
— Не стоит оповещать во всеуслышание. Но вы можете дать слово руководству Ч. Ф., что если дома будут освобождены, я обещаю, что Белый Дом окажет полную и всестороннюю поддержку организации первоклассного университета только для чёрных, лучшего в стране.
— Договорились, — тут же отреагировала она. — Но я должна ещё кое-что сказать братьям и сёстрам с экрана, если и когда Данни приступит к действиям.
— Ещё кое-что? — Рэндалл почувствовал, что с него хватит. Эта женщина умела торговаться, как профсоюзный юрист. Он насторожился. — Так что ещё?
— Послушайте, — сказал она, — я не хуже вас понимаю, что вы за десять минут можете переломать хребет этой ситуации. Так что поступят только два общественных требования: первое — чтобы старый Диттмар ввёл двух чёрных в совет директоров «Эмпайра»; и второе, чтобы Фриц Тигерт ввёл одного чёрного человека — всего одна чёрная физиономия — в состав управляющих пенсионным фондом. В таком случае два из этих домов тут же будут освобождены — и вы понимаете, что за ними, скорее всего, последуют и стальные. — Она пожала плечами. — Как я и говорила, всего лишь маленькая обглоданная косточка.
— И вы в самом деле считаете, что это сработает, мисс Джонс?
— Ага. — Её лицо осунулось. — Да, чёрт побери, сработает, по крайней мере, я в этом уверена. Мы настолько привыкли бросаться на каждую брошенную кость, что это стало нашей второй натурой. Привычка. Ваши соплеменники приучали нас к этому триста лет.
Овальный кабинет был залит ярким солнцем июльского дня. Он представил себе, каким жаром пышет воздух за пределами кабинета — как из горна. Длинный лимузин, доставивший мисс Джонс, ждал на задней подъездной дорожке. Шофёр в форменной куртке болтал с двумя агентами Секретной Службы, укрывшись под развесистой кроной магнолии.
— Но вы понимаете, мисс Джонс, — тихо спросил он, — что у меня нет власти над советом директоров «Эмпайр» или над профсоюзом?
— Перестаньте! — взорвалась Джинни, перестав изображать спокойствие. — Да вы можете просто снять трубку, — она кивнула на набор аппаратов на столе, — и через пятнадцать минут всё будет в порядке. Контроль, влияние, угрозы из Белого Дома — да называйте как хотите. Всё одно. И вы, и я — оба мы знаем, что вам под силу практически всё, мистер Президент.
Она была безоговорочно уверена в силе своего натиска. Этот монарх белого отребья был облечён неограниченной властью: стоило ему шевельнуть пальцем, и все его вассалы и пикнуть не посмеют.
— Ну, далеко не всё, — уточнил он. — Например, я не смог уговорить Ч. Ф. отказаться от своих замыслов — даже предлагая амнистию.
— У них есть понятие о гордости, — мрачно возразила она. — Они не сдадутся, пока не победят… хоть в чём-то. Но в чём? Смех, да и только. Три чёрных физиономии в окружении белых лиц, восседающих за двумя большими дорогими столами. Господи, да это ровным счётом ничего. — Она с горечью посмотрела на него, буркнув что-то невнятное. — Понимаете, мне должно было бы быть стыдно, что явилась сюда с просьбами. Будь у меня отвага Данни Смита, я бы сказала — да пошли к чёрту и вы, и вся остальная бел… ну, белые люди — и уйти отсюда. Почему бы и нет? Пусть льётся кровь. Рано или поздно это всё равно случится. Какая разница? Сейчас или через десять лет.
Он молча смотрел на неё, пытаясь подобрать ключик к этой маленькой женщине, полной яростного напряжения. Видно, как мучительно тяжело даётся ей верность своим взглядам, но в чём источник её силы и её напора?
— Так почему же всё-таки вы оказались здесь? — тихо спросил он.
— Потому что меня попросил Альфред Николет, — сказала она. — Он умница. Лучший из нас.
— Я понимаю. — Он снова погрузился в молчание, не столько думая, сколько опасаясь спровоцировать её на новую вспышку. Она была воплощением того заряда взрывчатки, о котором говорил генерал Хильдебранд, с сотней бикфордовых шнуров. — И если я всё же смогу договориться о чёрных членах правления в «Эмпайр» и в профсоюзе водителей в дополнение к университету для чёрных, то, насколько я понимаю, вы с Николетом убедите чёрных граждан не следовать за призывами Даниела Смита? — Он тщательно подбирал слова.
— Да.
Они молча сидели, глядя друг на друга, словно прикидывая, что у каждого за пазухой. Рэндалл понимал, насколько высоки ставки. Если он откажется играть в эти игры, и если таинственного неуловимого Данни Смита не поймают через несколько часов, он может кинуть мессианский клич к Гамалу, который потрясёт страну и повлечёт за собой груды трупов. Но если он согласится, и давление на «Эмпайр» и профсоюз завершится успешно, то страна может сказать, что Фил Рэндалл ушёл в кусты при первой же угрозе со стороны чёрных, которые его избрали. И если он уступил однажды, то скажут, что он будет это делать снова и снова. Она сказала о брошенной кости. О сухой обглоданной кости. Брось он её, то потеряет лицо. Что ещё? Но лицо — далеко не последняя вещь в этом доме. Достаточно вспомнить Линдона Джонсона.
Затем он подумал о генерале Хильдебранде и о его рецептах, стерильно безукоризненных — и смертельно опасных.
— Я готов согласиться при одном условии, — сказал он.
— Каком именно?
— Что в течение года правительству не будет выдвинуто никаких условий со стороны Ч. Ф. — Меньшего потребовать он не мог. Он не имел права руководить страной под давлением, чувствуя, что в любой момент может быть предъявлено любое вздорное требование.
— Я не руковожу Ч. Ф., — сказала она. — Я просто рядовой его член.
— А я думаю, что и вы, и Николет пользуетесь большим влиянием. — Он положил ногу на ногу. — Я хочу получить от вас обещание — вы с Николетом сделаете всё, что в ваших силах, дабы в течение года от Ч. Ф. не поступало никаких требований.
— Это большой срок.
— Не такой уж большой. В любом случае, таково моё условие.
— О’кей. Обещаю.
— Хорошо. Будем считать, что мы договорились. Что касается «Эмпайр» и водителей, я попытаюсь.
— Попытаетесь? — Она не скрывала подозрительности.
— Мисс Джонс, — терпеливо сказал он, — что бы вы ни думали, я не могу командовать людьми, которые не работают на федеральное правительство. Я могу только уговаривать их.
— Президент может сделать всё, что захочет.
— Посмотрим. Во всяком случае, я хочу этого так же, как и вы. И я дал вам слово, что попытаюсь. — Он встал. — Где я могу вас найти?
— Я собираюсь остановиться у друзей в Вашингтоне. — Она взяла с кофейного столика свою сумочку и стала копаться в её содержимом. Рэндалл подошёл к письменному столу и вернулся с ручкой и листком бумаги с президентским гербом.
— Спасибо. — Она набросала номер. — По этому телефону. Я буду там, пока не услышу вас.
Он проводил её за высокие французские двери. Она на секунду приостановилась, в первый раз обратив внимание на президентскую печать, вытканную на зелёном ковре. Рассмотрев её, она подняла на Рэндалла глаза, в которых была странная смесь уважения и растерянности.
— Нам предстоит долгий путь, — сказала она.
Рэндалл ничего не ответил, но крепко сжал её предплечье. Он подвёл её к дверям, за которыми тянулась колоннада.
— Я ценю ваше появление здесь, — сказал он. — Да, пропасть очень широка, но, может быть, ещё в наше время через неё удастся перекинуть мост. Во всяком случае, мы должны пытаться.
Она посмотрела ему прямо в глаза.
— Нет, у вас не получится. Вы даже не представляете, как я поступила с Данни Смитом. — Она взялась за ручку двери и внезапно её заколотило. — Но придёт день, да поможет мне Бог, и Данни одержит победу… И придёт Гамал, пусть даже нам придётся сжечь этот дом до основания.
Она переступила порог и решительным шагом двинулась меж розовых посадок. Она не обмолвилась ни словом с агентом Секретной Службы, который возник рядом с ней. Рэндалл продолжал стоять на пороге, пока за ней не захлопнулась задняя дверца автомобиля.
Вернувшись к своему столу, он нажал клавишу на панели.
— Эмили, — сказал он. — Мне нужны имена всех управляющих и членов совета директоров «Эмпайр». То же самое и о профсоюзе водителей грузовых машин. И будьте любезны, как можно скорее.
В течение последующих двух часов, пока члены оперативного комитета ждали внизу в ситуационной комнате, Президент Рэндалл сделал двадцать пять телефонных звонков, большей частью, междугородних. Порой на линии у девушек в операторской ждали своей очереди на соединение по четыре человека — словно самолёты в перегруженном аэропорту, вылетающие друг за другом. Ближе к концу переговоров рядом со столом Президента оказался Джой Ворхи.
— Ты слышал, о чём шёл последний разговор, Джой, — сказал Рэндалл. Он положил трубку и откинулся на спинку плетёного кресла. — Я договорился с «Эмпайр» и с профсоюзом. Если Диттмар согласен, в совете директоров «Эмпайр» появятся двое чёрных — некое новое подразделение, представляющее потребителей. В случае с Тиггертом в пенсионном фонде появится чёрный.
Рэндалл передал суть своего разговора с Джинни Джонс, избегая упоминать слово «Гамал». Он мрачно подумал, что коль скоро дал слово, то будет его держать — даже перед женщиной, которая мечтает дотла испепелить его дом. В самом ли деле она полна таких желаний? Он не был в этом уверен. Вместо того, чтобы рассказать о Гамале, Рэндалл изложил Ворхи замысел Смита поднять знамя революции с изображением сжатого кулака над захваченными домами.
— И что ты об этом думаешь, Джой? — Он играл медным ножом для бумаги.
— Что я могу тут сказать? — Джой был в рубашке без галстука и, несмотря на кондиционер, обливался потом. — Если ты за столь дешёвую цену сможешь выбраться из этой неразберихи, считай себя гением — если, конечно, повезёт. Дело в том, сработает ли?
— Это игра, — сказал Рэндалл, — но в последние пару дней всё так и выглядит. Вот чего мы не знаем — сможет ли влияние Николета и Джинни Джонс перевесить воздействие голоса Данни Смита. Но если мы сможем захватить эти шесть домов до того, как Смит выйдет в эфир, может, нам удастся обезоружить его.
— Спроси у Хала Осборна. В таких вещах он разбирается лучше всех нас. Он-то, естественно, поддержит твой план действий… Но Ли, Эдельштейн и Хильдебранд? Притормози и подумай о реальном положении дел.
— Его-то я знаю. — Рэндалл встал. — Что ж, давай спускаться в клетку с дикими зверями.
В ситуационной комнате они оказались в 12:40, через полтора часа после обещанного Рэндаллом времени возвращения. Даже беглый взгляд дал понять Рэндаллу, что на него смотрят как на солдата в самовольной отлучке, который наконец вернулся в свою часть. Только телепринтеры ни на что не обращали внимания, продолжая всё так же стрекотать.
— Есть какие-то новости? — спросил Рэндалл.
Эдельштейн покачал головой.
— Ничего существенного.
— Мы явно просрочили время штурма, — сказал генерал Хильдебранд, сидящий у золотого телефона, который связывал его с пунктом оперативного командования Пентагона.
— Дела на рынках хуже некуда, — сказал Ли. Пепельница перед секретарём Казначейства была заполнена окурками.
— Молчание Смита начинает становиться зловещим.
— Я решил нанести Смиту ответный удар, — сказал Рэндалл. — Уолтер, сложно ли передать послание в захваченные дома?
— Никаких проблем. Пустим в ход мегафоны.
— Нет, нет. Я имею в виду конфиденциальный разговор с владельцами — скажем, с Диттмаром и Тигертом. Конечно, люди из Ч. Ф. тоже будут в курсе дела.
— Тоже ничего нет легче, — ответил Хильдебранд. — По мегафону мы сообщим о послании, а потом сбросим его с парашютом или зарядим в пушечный ствол ёмкость с бумагой.
Рэндалл кивнул.
— Я принял решение отказаться от штурма. Я понимаю, как вы рвётесь в бой, как вы хотите… вырвать эту опухоль. — Он помолчал.
— Я бы не стал прибегать к таким выражениям, — сказал генерал Хильдебранд. — Да, хирургическое вмешательство — но аккуратное и эффективное. И к тому же быстрое.
Рэндалл только вздохнул. Военные всегда считают, что действуют быстро и эффективно. Он вспомнил мемуары Роберта Кеннеди о кубинском ракетном кризисе, когда генералы предлагали «хирургически точные бомбардировки» Кубы. Вырезать аппендикс, срезать мозоль, убрать зоб — и весь организм будет как новый! Неважно, что окостенеет душа, что будет плакать сердце и все надежды развеются, как пыль на ветру. Пушка, великий целитель, неизменно восстанавливает здоровье, пусть даже в радостных звуках фанфар на победном параде уже слышны барабаны следующей войны.
— К сожалению, — сказал Рэндалл, — Даниел Смит готов к захвату тысяч домов. Смит, как мне сообщили из надёжного источника, собирается кинуть призыв к революции. Так что пришло время, джентльмены, говорить не пушкам 82‑й, а искать общий язык и договариваться. Тем не менее, я…
Раздался короткий тревожный сигнал гонга. Майор кинулся к аппаратуре, выкрашенной в кремовый цвет, подсоединённой к большой пишущей машинке. Каретка конвульсивно дёрнулась и на бумаге стремительно возник ряд слов. Майор оторвал лист и протянул его Рэндаллу:
«Перевод сообщения по «горячей линии» из Москвы. Получено 7/10/1646 2
Филиппу Рэндаллу,
Президенту Соединённых Штатов.
Я вместе со всем советским народом приветствую вашу удивительную сдержанность и выражаю сочувствие необходимости решать возникшую дилемму. Примите самые сердечные наилучшие пожелания.
Председатель Совета Министров СССР».
— Господи! — Рэндалл прочёл сообщение вслух и протянул его Эдельштейну. — Что, по-вашему, это может значить?
— Скорее всего, ответ кроется в слове «дилемма», — сказал Эдельштейн. — Таким образом нам дают понять, что на вас свалилась расовая проблема, с которой, как он надеется, вы не справитесь.
— Не будьте столь уверены, — вмешался Ли. — Я думаю, мы должны исходить из того, что русские совершенно искренни, пока они не докажут нам обратного. Они настолько прямолинейны, что всегда видно, когда они притворяются. Мы знаем, что миллионы русских смотрят телевизор и в курсе всех новостей Америки. Может, Зудков чувствует, что они понимают ситуацию, в которой вы оказались. — Обсуждение продолжалось ещё какое-то время, и кремленологи-любители предлагали самые различные объяснения смысла телеграммы из Москвы. Во всяком случае, у Рэндалла несколько повысилось настроение, и он вернулся к более насущным проблемам — надо было связаться с владениями Тигерта и Диттмара и уговорить их ввести в состав управляющих трёх чёрных членов совета директоров. Рэндалл снова, не упоминая о Гамале, обрисовал замысел Смита захватить тысячи домов и рассказал о предложении Джинни Джонс и Альфреда Николета помешать призыву Смита к революции.