— И тогда что, ты для нас окажешься главнее отца? — насторожился Ромул.
— Пожалуй, так. Но ведь он латин и, конечно, меня поддержит.
— Нет, — покачал головой Ромул, — пусть он сначала нас отпустит, а потом уже мы решим.
— Я же говорю о будущем.
— Брат прав, — нахмурился Рем. — У нас в Альбе дети подчиняются отцам, пока те живы.
— Ну, как хотите, — обиделся Стаций.
После этого разговора он стал избегать братьев, а через несколько дней Рем одолел его в поединке на мечах, и неприязнь перешла во вражду. Вскоре и вокруг Рема с Ромулом собралась кучка приятелей.
Всё же рассказ Стация о странных обычаях сабинов удивил Ромула, и тот как-то спросил Нумию, правда ли, что медведи любят сабинянок?
— Конечно, — засмеялась она, — как ты лепёшки с мёдом! Повезло тебе, что медведя не встречал! Он если человека поймает — съест, а потом когти оближет. Без копья, парень, в чащу лучше не соваться, такая у нас с ними любовь.
Среди ребят, с которыми подружились братья, выделялись двое — ловкач Лел и тихий неуклюжий этруск Туск. Вообще-то его имя и значило этруск, они называли себя тусками, или турусками, это латины для удобства добавили к их названию звук «э». Лел сдружился с Ремом на гипподроме, им досталось по очереди ездить на одном коне по имени Ост, в которого оба просто влюбились. Они вместе чистили Оста и могли сколько угодно обсуждать его красоту и силу.
Никанор в преддверии зимней непогоды использовал для выходов на гипподром каждый ясный день. Служители конюшен выводили лошадей, Никанор обучал кого-то приёмам езды, а остальные по очереди катались по главной окружной дорожке или по петлям с поворотами. Мимо вдоль берега Фунданского озера к Тибру в Этрурию и из неё в горы, а потом на юг, проходили вьючные караваны в сопровождении конных воинов. Однажды проследовало целое этрусское войско: впереди парами двигалась сотня конников, за ними длинная цепочка пеших (Рем решил, что их было не меньше тысячи), дальше тащились нагруженные мулы, на которых сидели женщины с детьми. Ребята не отрывая глаз разглядывали вооружение воинов — сверкающие на солнце железные шлемы, панцири, защитные юбки из железных пластин, пристёгнутые поножи. Никанор объяснил, что это переселенцы, идущие искать счастье. Они поднимутся по Аниецу в горы и оттуда по долине Лириса пойдут на юг к Флегрейским полям и горе Везувию, где греки основали Кумы и Партенопей, а этруски Капую, Нолу и Помпеи.
Однажды после соревнований по бегу Никанор закончил занятия раньше обычного, но солнце пригревало, и многие остались поиграть во дворе школы. Компания ребят окружила Туска, который занял в беге последнее место, и Стаций предложил наградить главного неудачника венком.
— Но особым, — провозгласил он, — таким, какой сплетёт сам герой из побегов священной крапивы, и не какой-нибудь, а подзаборной! Давай, Туск, иди, рви листья для венка. А ну, ребята, поможем ему найти самый пышный куст!
Затея понравилась. Мальчишки стали толкать этруска к зарослям крапивы, он отбивался, но дело шло к тому, что ему несдобровать. Ромул не выдержал, подбежал к Стацию и потребовал прекратить травлю.
— Ах ты, Альба-Лонга, — возмутился Стаций. — Не лезь в габийские дела, а то сам получишь!
— Я не прочь, только от тебя одного. Много ли доблести нападать вшестером на одного, — и Ромул ткнул Стация кулаком в грудь.
Началась драка, на помощь Ромулу прибежали Рем с Лелом. На крики выскочил Авл и прекратил сражение, которое окончилось вничью, только у Таска потекла кровь из расквашенного носа. Помощник учителя отвёл раненого к себе, а ребята разошлись по домам.
Нумия принесла воды и полотенце, Туска умыли и уложили, чтобы остановить кровотечение. Потом Авл оставил пострадавшего ученика обедать. Они ели вчетвером, а Нумия прислуживала. Авл похвалил своих постояльцев, вступившихся за Туска:
— Плохо, когда сильные травят слабого, — сказал он. — Разве Туск виноват, что ростом ниже других? Ещё неизвестно, кто будет выше через два года. А скажи, Туск, не из— за Стация ли отец хочет забрать тебя из школы?
— Нет, — твёрдо ответил Туск. — Я ему ничего не говорил.
— Тогда почему же?
Оказалось, Авл хорошо знает его отца, преуспевающего мастера, изготовителя ручных зеркал. Туск подумал и решил открыться:
— Отец хочет, чтоб я стал мастером, как он, а я хочу стать гаруспиком, жрецом-предсказателем.
— Хочешь, — предложил Авл, — я поговорю с твоим отцом и, если он согласится, подготовлю тебя к служению богам. Ведь я много лет служил Тину, занимался прорицаниями и входил в совет жрецов.
— Авл, — удивился Ромул, — но почему же ты, жрец, стал помощником учителя?
— Видишь ли, моя покойная жена служила Нортии, вашей Фортуне, а по нашим обычаям без неё я уже не могу служить богам, потому что священный жреческий брак расторгает только Кульсу, бог смерти.
— А Нумия разве тебе не жена?
— Не совсем, — ответил Авл. — Она рабыня. Я купил Нумию у ценинца, который захватил её во время войны между Цениной и сабинянами.
Постепенно Ромул невзлюбил Стация за его презрение к иностранцам. Если бы таким был Латин, никогда бы Энею не осесть в Лации, либо здесь жили бы одни троянцы, либо латины перебили бы их до последнего. А получилось, что троянцы сдружились с латинами и возвысили их. Потому что Латин и Эней умели уважать других.
Эней — любимый герой Ромула. Что такое Лаций, земли сабинов, вольсков или аврунков, и даже этрусское Двенадцатиградие по сравнению с Востоком? Ясно, что всё великое и важное происходило и происходит там, а здесь, на западе, слышны только отголоски тамошней жизни. И конечно, приплывший оттуда Эней дал латинам то, чего им не хватало.
Когда-то там, на востоке разразилась из-за женщины страшная война, и на ней погиб великий город Троя-Илион, основанный Илом, сыном Троса. Принц Парис-Александр, правнук Ила, украл Елену, жену царя ахейцев, и греки собрали огромное войско, чтобы отомстить за оскорбление. Десять лет они не могли взять Трою, а потом захватили хитростью — уплыли и оставили на берегу деревянного коня, набитого воинами. Троянцы затащили коня в город, а ночью враги вышли и открыли ворота вернувшемуся войску.
Так погиб город Троя. Но друг Париса Эней и многие другие троянцы поплыли искать новую родину. Боги назначили им плыть в Лаций. Много лет троянцы скитались по морям, но нигде не могли осесть, пока не высадились в землях Латина, царя приморского Лаврента.
Ромул перед сном, лёжа в каморе Авла, любит представлять себя Энеем. Он — Эней: высокий, могучий, в сверкающих доспехах, стоит впереди выстроенного войска троянцев. Перед ним на расстоянии полёта копья строй латинов. Мало у кого из них железные шлемы, но они сильны, свирепы и их во много раз больше, чем троянцев. Но выбора нет, корабли отслужили своё, за Тибром земли могущественных этрусков, тоже пришельцев с Востока. Он, Эней, выстроил своих друзей для последнего боя, сегодня они должны победить или погибнуть. Но есть и ещё один выход — мир!
Он — Эней. Он приказывает Ахату (тот почему-то похож на Рема) не двигаться с места, пока враги не нападут, а сам один идёт на вражеский строй, величественный, спокойный, в пурпурном царском плаще. В руке его не меч, а дубовая ветвь. Ему навстречу выходит Латин, похожий на Фаустула, но облачённый в царские доспехи.
Ромул говорит, что приплыл не ради грабежа или завоеваний. Он уважает права латинов владеть своей землёй. Он и его люди потеряли свою, изгнанные с родины коварными врагами, они — остатки великого народа, и не их вина, что другие хотят видеть в них или завоевателей, или рабов.
— Нас немного, — говорит он, но мы сильны, закалены морем, битвами и отчаяньем. Мы готовы сражаться до последнего вздоха. Я вижу, вы тоже полны решимости. Но что будет хорошего, если мы затеем битву, даже не узнав как следует друг друга? О, великий царь прекрасного края и смелого гордого народа, вот я перед тобой! Прими нас под своё крыло, да будут латин и троянец равны перед людскими законами, пусть мы, как равные, станем частью твоего народа и по-братски поделим власть.
— Хочешь стать моим соправителем? — с подозрением спрашивает Латин.
— Нет, — отвечает Эней, — я хочу остаться вождём своего народа и войска, которое отныне будет сражаться только во имя защиты нашей общей земли против общих врагов.
Он, Эней, смотрит на Латина открытым честным взглядом. Тот колеблется, но всё же даёт приказ вернуть своё войско в город; Эней велит Анхизу-Рему, который почему-то оказался рядом, отвести троянцев к кораблям.
Теперь он, Эней, беседует с Латином в Лавренте. Стол поставлен под огромным лавром, в честь которого назван город. С ними сидят советники и дочь царя, прекрасная Лавиния, которой предстоит стать невестой Энея. Здесь фантазии Ромула теряют яркость, и картина объединения народов погружается в туман.
«Да, — думает Ромул, — хорошо быть сыном божества. По крайней мере, тебя будут слушать. Вряд ли Латин принял бы троянцев Энея, если бы тот был простым смертным».
Против ожиданий Туска, его отец согласился, чтобы Авл после занятий обучал сына жреческим премудростям. У Туска были братья, и мастеру было кому передать своё искусство. Ромул нередко присутствовал на этих уроках. Пока Рем играл во дворе с Лелом или был у него в гостях, Ромул вместе с Туском слушал истории об этрусских богах Он уже неплохо понимал этрусский язык, но стеснялся переспрашивать Авла, когда встречались незнакомые выражения, и старик тут же повторял их по-латински.
У Авла были священные книги, по его словам, продиктованные в древности жрецам ребёнком-мудрецом Тагом. Святого младенца недалеко от города Тарквиний нашли в земле пахари. Они выкопали его и были поражены соединением младенческого тела с разумом мудрого старца. В книгах описывались ритуалы основания храмов и алтарей, правила и сроки богослужений, способы предсказаний.
Таинственный мир богов, их отношения с людьми, высшие силы, требующие почитания и платы, щедрые, грозные, непредсказуемые. Конечно, они одни и те же у этрусков, латинян и греков, хотя и носят разные имена. Но кто правильнее ведёт себя по отношению к ним? Ромул надеялся, что когда-нибудь приблизится к разгадке этой тайны.
«Интересно, — думал он, — не проще ли жизнь бессловесных тварей, не знающих ни молитв, ни жертв? Но кто же согласится отдать за беззаботное существование своё человеческое сердце, даже полное знаний о неумолимой судьбе и неизбежном сошествии в царство мёртвых? »
Глава 7. ГЕРСИЛИЯ
Дафнис сжигает меня,
я Дафниса в лавре сжигаю.
Прошли три года, заполненные занятиями в школе, боевой учёбой, играми и чтением. За это время Габии воевали только раз, когда Лабики возмутились снижением дорожного налога, которое отвлекло купцов с южной дороги на северную. Было несколько сражений, разорение селений с той и с другой стороны, но после вмешательства Пренесты, где сходились обе дороги, города помирились, договорившись об одинаковой ставке налога.
Самые жаркие месяцы лета, когда занятия в школе прерывались, Ромул и Рем проводили в Ференте у отца. Мальчики вытянулись и превратились в крепких и рослых юношей, типичных альбанцев, таких, как Фаустул. Отец гордился сыновьями, которым осенью предстояло оставить Габии и пройти в Альбе военные испытания — первый шаг на пути вступления в родную общину. Тех учеников, которые освоили счёт и письмо, Никанор освобождал от школьных занятий, они учились только боевым искусствам и теперь имели гораздо больше свободного времени. Среди этих счастливцев оказались и Ромул с Ремом.
Перед днём весеннего равноденствия Авл сказал Ромулу, что хочет взять его с собой в храм на свершение новогоднего ритуала вбивания гвоздя.
— Кроме того, ты понадобишься мне и ещё одному человеку как свидетель. Можешь и Рема позвать.
В день праздника Никанор отменил занятия, и Ромул вместе с Туском и Нумией отправился в главное святилище этрусков, построенное в северо-восточной, благоприятной части города. Рем отказался идти с ним, таинственно улыбнувшись, сказал, что у него свои дела.
Лёгкий деревянный храм стоял на каменном помосте, куда вела широкая лестница. Само здание занимало только заднюю часть площадки, а двускатная черепичная крыша, подпёртая двумя рядами толстых брёвен, накрывала её целиком. Над портиком высилось какое-то крылатое божество, сделанное, судя по цвету, из обожжённой глины.
Они пришли слишком рано, когда у храма ещё почти никого не было. Войдя внутрь, Ромул увидел большую комнату с окошками под потолком и тремя нишами напротив входа. В нишах стояли нарядно одетые деревянные статуи.
— Слева Уни, ваша Юнона, — объяснил Авл, — в центре Тин-Юпитер, а справа Мин-рва, ваша Минерва.
Как всегда в храме, Ромул а охватило светлое чувство близости высших сил. От древних божественных статуй исходили невидимые токи, которые словно очищали его.
Старик подвёл Ромула к правой стене и показал на ней тесный ряд блестящих бронзовых кружочков, который тянулся от ниши Мин-рвы ко входу. От места, где кружки кончались, ряд продолжали маленькие дырочки.
— Это отметки годов, прошедших со времени освящения храма, — объяснил старик. — Обрати внимание на высоту ряда, её покажет само солнце. Мы встанем у левой стены, чтобы лучше видеть действо.
Ромул оценил длину ряда кружков — их было не меньше сотни — и вдруг понял, что наблюдает неотвратимое течение времени.
Они отошли к стене, где уже стояли серьёзный, сосредоточенный Туск и взволнованная Нумия, и стали дожидаться полдня. Храм быстро заполнялся, Нумия тихо шептала молитвы.
— Взгляни на средний столб, — проговорил Авл. — Ритуал начнётся, когда светлая полоса приблизится к верхней метке. Сперва заиграют музыканты и прозвучит новогодняя молитва жрицы Нортии.
Ромул подумал и спросил:
— А кто укажет время в облачную погоду? Или в этот день всегда солнечно?
— Водяные часы, — ответил старик.
Ромул кивнул, хотя и не знал, что это такое. Тем временем пятно света, входившего через дыру в основании портика, медленно опускалось по торцу столба и наконец достигло метки. Вдоль стены прошли священнослужители и остановились, повернувшись лицом к пришедшим. Крайние заиграли на трубах и свирелях, средние взмахнули висящими на цепочках чашами, и в зале закружились струи приятно пахнущего дыма. Они загорались в луче солнечного света, делая его похожим на гигантский палец, которым солнечный бог указывает время ритуала.
Когда невесомый палец достиг следующей метки, жрица в середине ряда служителей поднялась, встав на возвышение, и откинула с лица покрывало. Ромул был поражён её загадочной красотой. На плечи падали чёрные, как вороново крыло, волосы, такими были и брови, тонкие алые губы выделялись на белом лице, огромные глаза сияли. Она запела высоким голосом молитву, слов которой Ромул не мог разобрать, кроме «богиня», «неотвратимая» и «завершающая». Ромул, затаив дыхание, вслушивался в звуки чудесной божественной песни.
Но вот она смолкла, в храме воцарилась торжественная тишина. Жрице подали гвоздь и бронзовый молоточек, она замерла, следя за светлым пятном, незаметно ползущим вниз. Вот оно коснулось третьей метки. Жрица грациозно повернулась, левой рукой приложила к дырочке гвоздь, звонко стукнула по его широкой шляпке молотком, затем ударила ещё два раза, и полоса бронзовых бляшек стала длинней на одну.
— Благословенна да будет память о звезде, давшей нам завершить этот год, — торжественно произнесла жрица, — благословенна да будет звезда нового года.
Когда все разошлись, Авл повёл спутников к задней части храма, где в каменном помосте оказалась дверь с лесенкой, ведущей вниз. Там в просторном подвале стояли столы и скамейки, отдыхали жрецы и музыканты. Жрица Нортии, задумавшись, сидела у стола, освещённого солнцем, проникавшим через одно из отверстий в верхней части стены. Авл положил перед ней три серебряные монеты и сказал, что просит её в этот священный день превратить его рабыню в лаутню-вольноотпущенницу.