Вскоре дом наполняется друзьями Гугаса.
— Убить надо мерзавца! Сегодня же убить! — кричит разъяренный Хачик.
— Только этого не хватает, чтобы мы грызлись между собой! — говорит дед. — Туркам на руку!
— Он, подлец, хуже всякого турка! — возмущается Хачик.
— Не горячись, — успокаивает его Гугас. — Лучше скажи: ты видел, кто стрелял?
— Я знаю кто! — выступает вперед Апет. — Стрелял Погос, племянник Манукяна.
— Вот видишь? — говорит Хачик.
— Ничего особенного не вижу. Ты это дело оставь, я сам разберусь. Без меня ничего не предпринимайте, — обращается к собравшимся Гугас. — А ты, Апет, останься здесь. Упаси тебя бог затевать драку: голову оторву, так и знай.
— Ты как хочешь, но это нельзя оставлять безнаказанным, — говорит охотник Мигран. — Что, в наших горах мужчин не осталось, что ли? Как снести такое?
— Не оставим так, дядя Мигран, рассчитаемся с ним.
— Вот это мужской разговор.
Гости постепенно расходятся.
Медленно тянется день, в доме все притихли.
Наступает ночь. Мурад, лежа к постели, наблюдает, как бабушка, вздыхая, долго молится. Она настойчиво что-то требует от бога, но что именно, Мурад разобрать не может, она шепчет очень тихо.
А в соседней комнате, прижав раненую руку к груди, ходит из угла в угол Гугас и думает: «Что делать, чтобы уберечь народ от беды?» Он понимает, что авантюристы, пришедшие к власти там, в Стамбуле, задумали что-то недоброе. Петля на шее армян сжимается все туже и туже. Дашнаки — такие же авантюристы, как и младотурки, они — игрушка в руках кучки армянских богачей. Гугас останавливается посредине комнаты и, как бы отвечая самому себе, говорит:
— Надеяться только на свои силы, вооружаться, дашнаков держать как можно дальше от народа, никаких провокаций — вот что нам нужно! — И опять шагает по комнате, и опять повторяет: — Только так, только так!
— Бабушка, расскажи сказку! — просит Мурад, когда она, раздевшись, ложится с ним рядом.
— Ты уже большой, какие тебе сказки!
— Все равно расскажи, бабушка.
— Вот божье наказание! Я все позабыла давно.
— Неправда… Ну, я очень прошу тебя!
— Вот, значит, в некотором царстве, в некотором государстве жил-был царь…
Под тихий, равномерный голос бабушки Мурад засыпает и во сие видит продолжение сказки.
Бабушка заботливо его укрывает.
— Дай бог, чтобы ты жил счастливее нас! — шепчет она.
Глава четвертая
Раздоры
Зима затянулась. Горы по-прежнему были покрыты снегом. Мерзлая земля звенела под ногами. Встревоженные люди каждое утро первым делом обращали свои взоры на окрестности: не тает ли снег, не темнеют ли луга? Но толстый слой снега лежал неподвижно, искрился под лучами холодного, негреющего солнца и упорно не хотел таять.
На долину надвигалась новая беда: иссякали запасы корма. Еще несколько холодных дней — и начнется падеж скота, а это ни с чем не сравнимое несчастье. Все богатство горца, источник его жизни и благополучия детей его — в тех грубошерстных баранах, которые сейчас не переставая блеют в хлевах от голода. Погибнут они — тогда всему конец: у скотовода нет ни пашни, ни хлеба. Огородом и садом семью не прокормишь. Овощей и фруктов много, — но кто их купит? У всех жителей долины вдоволь этого, а вывозить невозможно из-за бездорожья.
Правда, есть еще один источник, приносящий деньги, — это розовое масло. Лет десять тому назад в долину приезжал какой-то иностранец и попросил продать сок из лепестков роз — масло, как он называл. Тогда горцы завели плантации черных роз. Дело пошло ходко. С четверти десятины получалась бутылка пахучего, густого масла, запах которого никаким способом нельзя было вывести. За это масло иностранец платил наличными. Еще немного — и розовые плантации превратились бы в серьезное подспорье в несложном хозяйстве горцев. Но и это захватили местные богачи. Манукян в компании с Каракозяном скупили все участки, подходящие под плантации.
Видавшие виды старики опять собираются у дымящихся очагов. Они курят и думают: как быть, где найти выход?
— Пробраться бы за горы, в ближние деревни, и достать корму, — говорит Мазманян. Выборы так и не состоялись, и он продолжал исполнять обязанности старейшины.
Легко сказать — пробраться! Кто отважится в такую пору, по рыхлому снегу, перебраться через десятки перевалов?
— Да и что толку, если даже пройдет! Много ли человек возьмет с собой! Тут нужен караван десятка в два добрых мулов, — вставляет свое слово охотник Мигран, которому известны все тропинки в горах.
— Нет, через горы не проскочишь. По-моему, надо заставить Манукяна открыть свои амбары: у него запаса на два года хватит, — предлагает Хачик. — Осенью вернем ему все сполна.
— Значит, опять идти к нему кланяться? — спрашивает Мигран.
После долгого размышления старики решают попытаться.
Им не хочется обращаться к Манукяну, но другого выхода нет, и они отправляются в дом богача, который живет в нижней части города, в двухэтажном каменном доме, окруженном большим садом.
— Я купец, мое дело — торговать, — отвечает на их просьбу Манукян. — Пожалуйста, покупайте, разве я не хочу вам помочь? Цену назначу умеренную, как своим.
— Но ведь у народа денег нет. Сам знаешь, зима в этом году нагрянула нежданно-негаданно, базара тоже не было, — мягко увещевает Мазманян. — Уж ты пожалей народ, отпусти взаймы, осенью вернем твое добро полностью.
— Нет, — решительно отказывает Манукян. — Так не пойдет. Вы ничего не понимаете в коммерции. Побывали бы в больших городах, тогда не говорили бы так. Если наличных денег нет, можно отпустить в кредит, под вексель. Накинем только маленький процентик.
— Ты хочешь завладеть всем нашим имуществом, а нас пустить по миру! Весь народ у тебя в долгу, — горячится Хачик. — Неужели у тебя ни бога, ни совести нет? Ведь мы твои земляки, вместе выросли здесь, на этой земле!
— Благодетель я, что ли? Я купец. Если вы нуждаетесь в моем товаре, так покупайте, я на все уступки иду. Со дня сотворения мира такой порядок был заведен, так было и так будет всегда. Один продает, а другой покупает. Нечего бить на совесть, этот товар ныне не в цене.
— Так подавись ты своим товаром! — сердится Мигран и встает. Мы еще сочтемся с тобой! Не думай, старого еще не забыли! — кричит он с порога.
На церковном дворе опять собирается сход. На этот раз там нет ни Манукяна, ни других лавочников — одни чабаны и охотники.
— Вот что! Весь корм нужно распределить, — предлагает Мазманян, выйдя на середину двора. — У кого есть излишек, пусть поделится с соседом. Таким образом, может быть, еще несколько дней мы протянем, а там, гляди, снег сойдет и можно будет стада выгнать на пастбища.
— У кого это излишки? — спрашивает средних лет чабан в домотканой одежде. — Я вот второй день барашков мучной бурдой кормлю, от детей отнимаю и кормлю.
— Так-то это так, — соглашается Мазманян, — все же нам нужно помогать друг другу в беде. Если есть корма хоть на шесть дней, отдай половину соседу, тогда оба дотянете еще три дня. Делать больше нечего, мы долго думали, к Манукяну на поклон ходили, но выхода не нашли. Отказал он нам в помощи.
— Ничего не осталось, закрома пустые, хоть шаром покати, — раздаются голоса.
Люди, понурив головы, стоят молча. Выхода нет, бараны погибнут.
Выходит на середину Гугас. Собравшиеся с любопытством смотрят на его богатырскую фигуру. Гугас чуть бледнее обычного — это от потери крови, — во всем остальном он остался таким же бодрым, каким все привыкли его видеть.
— Постараюсь помочь вам, земляки! — громко говорит он. — Я со своим караваном попробую перевалить горы и доставить корм для скота. А вы тут продержитесь с неделю, помогайте друг другу, за это время мы обернемся.
— Молодец, Гугас! Спасибо тебе! — слышатся возгласы со всех сторон.
Дедушка, отец Гугаса, с гордостью смотрит на сына.
— Дядя Мигран пойдет со мной, он хорошо знает наши горы. Не откажешься, дядя Мигран?
— Что ты, Гугас! С охотой! — кричит в ответ Мигран.
— И я пойду с тобой, — предлагает Ншан.
— Нужды в этом нет, дядя Ншан, ты сиди дома. Мои ребята испытанные, мы сами справимся. Нам бы только проход найти…
— Бог в помощь тебе, Гугас! Мы никогда не забудем этого. — Мазманян сочувственно жмет руку отважному караванщику.
— Что говорить, это спасет нас.
— А теперь у меня есть к вам еще одно дело, — обращается Мазманян к собравшимся. — Вдова сапожника Крикора с детьми очень бедствует, ей нужно помочь. Мы тут сделали раскладку, кто что даст.
Мазманян протягивает Хачику лист бумаги.
— На, читай.
Хачик называет тех, кто должен дать вдове Крикора барашка, муки или еще что-нибудь.
— Сегодня же отнесите, — предлагает Мазманян, когда Хачик возвращает ему список. — У нее соберется порядочное стадо, продуктами она поддержит ребят до лета, а вы от этого не обеднеете.
На следующее утро, чуть свет, караван во главе с Гугасом, звеня колокольчиками, направляется в горы. Мигран с ружьем за плечом важно едет на муле рядом с Гугасом. Весь город вышел провожать караван. Около каждого двора слышатся возгласы, добрые пожелания.
Ночью Апет пришел к садовой калитке попрощаться с Сирануш.
— Сердце мое, свет очей моих! Завтра я опять отправлюсь в путь-дорожку, — говорит ласково Апет. — Но душа моя остается здесь, с тобой. Все время буду думать только о тебе.
— И я тоже, — краснея, отвечает Сирануш.
— Вот вернемся — тут же пошлю сватов к твоему отцу, пусть нас обвенчают, я больше не могу жить без тебя.
— Ах, не знаю, боюсь — не даст отец согласия на это. Плохо говорят про тебя.
— Все это враки, не верь злым языкам. Подумай сама: если бы это было правдой, то полюбил бы меня твой брат? Подожди, я его тоже попрошу.
— Не знаю, я ничего не знаю… — вздыхает Сирануш, и слезинки катятся по ее румяным щекам.
— Сирануш! Где ты? — раздается голос бабушки. — Иди домой.
— Ну, прощай, любимая. Не плачь, все будет хорошо. — И Апет ловко перескакивает через забор.
Мать уводит опечаленную девушку к себе в комнату.
— Где это видано, чтобы молодая девушка разговаривала с парнем с глазу на глаз? — укоряет она Сирануш. — Где твоя честь? Стыд потеряла совсем. Увидят соседи — что подумают?
— Я его люблю, мама, — робко шепчет Сирануш.
— Любить можно только мужа. Выйдешь замуж — тогда и полюбишь. Смотри, чтобы это было в последний раз, иначе отцу скажу…
Ночью в нижней части города раздался крик — кто-то звал на помощь. Полуголые люди с зажженными фонарями в руках кинулись на зов.
— Помогите! Убили! — кричал не своим голосом Манукян.
— Кого убили? Кто убил? — спрашивали собравшиеся.
— Племянника моего Погоса убили. Он лежит там, под забором, — показывал Манукян рукой в сад. — Я как услышал возню и стоны, тут же выбежал в сад. Вокруг ни души, а Погос лежит ничком без дыхания. Загубили, злодеи, молодую жизнь, — сокрушался лавочник.
— Так ему и нужно, такому мерзавцу! — тихонько пробормотал кто-то.
Хачик, подойдя к лежащему на земле Погосу, повернул его и осветил лицо светом фонаря.
— Да он жив, вдобавок еще и пьян, ему только бока намяли немножко! — разочарованно воскликнул Хачик.
— Все равно я это дело так не оставлю. В полицию пойду, жалобу подам, всех пересажаю! — неистовствовал Манукян. — Сегодня избили, завтра убьют!
— Зачем всех сажать! Ты лучше найди виновного, его и сажай! — сказал Хачик.
— Это вы ему отомстили за Гугаса, — думаешь, я не знаю?
— Кто его знает, может быть, и за Гугаса, но я тут ни при чем.
— Манукян! Ты смотри, как бы до тебя не добрались, — раздался резкий голос из темноты.
В поисках виновного полиция рыскала по армянскому кварталу. Сам Манукян не пожалел денег на взятки и угощение полицейским, он поклялся в кругу своих друзей, что раз и навсегда проучит своих невежественных соотечественников.
— Виновного в избиении этого молодого щенка обнаружить не удалось, — докладывал офицер-бинбаши, которого в народе прозвали «Черным».
— Ну и черт с ним, пусть армяне погрызутся между собой, и чем больше, тем лучше, — ответил капитан. — Вам нужно следить за этим… как его?.. караванщиком.
— Гугасом.
— Вот, вот… Опять он голову поднял. Найти бы вам предлог и посадить его в тюрьму.
— Уж больно хитер он, действует очень осторожно, все делает исподтишка, через людей.
— Сейчас армяне враждуют между собой, у них два лагеря образовались. Нужно воспользоваться этим. Привлеките к делу того лавочника, попробуйте через него, — авось удастся собрать материал.
Как только открылась большая дорога, в город въехал запряженный двумя лошадьми, забрызганный липкой грязью фаэтон и остановился у калитки сада Манукяна. Из фаэтона вышли двое мужчин средних лет.
Один из них — турок, видный сановник и депутат турецкого меджлиса, другой — армянин, тоже депутат меджлиса. У него аккуратно подстриженная бородка, на шее вместо галстука черный шелковый бант, — такие банты носили обыкновенно дашнаки.
Эти два депутата совершали агитационную поездку по восточным вилайетам с целью помирить армян с турками. Турок знал, чего он хочет, — на время притупить бдительность армянского населения. С этой целью он демонстративно остановился не у каймакама, а у местного богача и дашнака Манукяна.
Весть об их приезде быстро распространилась среди жителей долины, и, пока кучер распрягал покрытых пеной лошадей, у дома Манукяна собралась толпа зевак; чабанов, охотников и их детей больше интересовало сооружение на четырех колесах, называемое фаэтоном, чем его пассажиры. Некоторые из них с опаской трогали руками резиновые шины, тугие стальные рессоры, остальные рассматривали фаэтон издали.
Вечером в доме Манукяна пировали. Окна светились как днем, — видно, зажгли все лампы-молнии: богачу для дорогих гостей керосина не жалко. А гостей много, собрались все видные, богатые люди долины. Каймакам, бинбаши, писарь; конечно, среди гостей Манукяна не было ни одного чабана или охотника.
На полверсты от дома разносится приятный запах жареного мяса. Два родственника Манукяна, засучив рукава, на углях жарят молодую баранину, цыплят. В кладовых Манукяна стоят в один ряд пузатые, в рост человека, глиняные горшки, они наполнены крепкой тутовой или кизиловой водкой, пенистым вином. Турки вина не пьют, это запрещено Кораном, но насчет водки там ничего не сказано, — стало быть, ее можно пить, не нарушая заповеди Магомета, и, чтобы не обижать дорогих гостей, Манукян велел подавать к столу не вино, а только водку.
До поздней ночи продолжался пир. Удивительно приятный человек этот турецкий сановник! Слушая его, гости-армяне все больше и больше убеждались в том, что неполадки, существующие между армянами и турками, — просто недоразумение. Если иногда местные власти допускают в отношении армян жестокость, то это результат их невежества, непонимания высокой политики в центре: в Стамбуле турки думают иначе, они никогда не желали и не желают армянам зла.
После ухода гостей в доме остались каймакам, молодой писарь Мустафа, секретарь местной организации дашнаков Каракаш, племянник Манукяна Погос. Они вели задушевную беседу с приезжими, давали торжественные обещания обуздать дикие страсти своих земляков и жить в мире с турецкими властями.
Хачику не понравился приезд высокопоставленных гостей, их подозрительные речи. Он все время следил за поведением Манукяна и негодовал на него за то, что после отъезда гостей он еще больше сблизился с турками, стал часто заходить к каймакаму, шушукаться с чиновниками, явно вести за спиной народа какую-то темную игру. Потеряв наконец терпение, Хачик отправился в лавку к Манукяну, чтобы поговорить с хозяином с глазу на глаз.
— Ты не думай, я сам не рад, что избили тогда твоего племянника. Но ничего, Погос молодой, отлежался немного — и все прошло. Нужно сделать так, чтобы такие дела больше не повторялись, — начал он разговор издалека, пристально смотря на оторопевшего хозяина.