— Не дочь, но племянница, которая прибыла из провинции – откуда-то из Нормандии, но настоящая де Треминс, как её дядя. Она только несколько дней в Париже. И кто знает, может быть, ты ей понравишься?
— Как часто я должен вам говорить, что я не имею никакого интереса в наследнике...
— Ах, не веди себя так, мальчик! Флирт всё же ничего не стоит. Столько тебе? Уже семнадцать! В твоём возрасте мои родители уже давно меня женили, и я могу сказать: это было действительно скверно.
«Да, совершенно определённо», — думал Томас. — «Я мог бы тоже подхватить холеру».
Но и без этого он едва ли мог себе представить, что девушкой такого старого дворянства вообще принимается в расчёт простой человек как он. С другой стороны, у его отца никогда невозможно ничего узнать. За последнее время он слишком часто говорил, что Томас должен сделать хорошую партию.
В большом салоне с широкой улыбкой их уже ожидал дю Барри. Кажется, граф Треминс был обрадован меньше, он нетерпеливо играл с табакеркой из фарфора. Вышитый серебром сюртук и много колец не могли ввести в заблуждение, что он был старым, видавшим виды мужчиной. Вздутые губы и мясистый круглый подбородок делали его похожим на обезьяну. Строгий пробор в белом парике, который сидел слишком глубоко на его лбу, ещё усиливал это впечатление. Рядом с ним стояла молодая девушка в маске из зелёных перьев и сверкающем ожерелье. Томасу она показалась принцессой павлинов. Миниатюрная чёрная ручная собачка лежала, прижавшись к её локтю, и трусливо моргала на свет.
— Ах, вот, наконец, наш молодой натуралист! — бурно провозгласил Жан-Батист дю Барри. — Могу представить – Томас Ауврай. К сожалению, его видят слишком редко на наших праздниках. Он лучше чувствует себя в рабочем кабинете. Но разве это не чудо, юноша – начинающий ботаник и зоолог, с видами на блестящую карьеру в академии.
Это было чрезмерно преувеличено, однако Томас постарался вежливо улыбнуться и низко поклонился.
— Очень рад, мадемуазель... — сказал он и завершил приветствие девушки показным поцелуем руки, после которого она раздражённо на что-то уставилась. Томас прикусил нижнюю губу. Там, где большой палец коснулся пальцев при целовании руки, блестело размазанное угольное пятно.
Принцесса павлинов искоса бросила взгляд своему дяде, потом незаметно вытерла пятно, пока гладила собаку. Томас тайком вздохнул. «Вероятно, она любезна, или сохранит историю, чтобы позднее надо мной посмеяться».
— Томас работает даже для короля, — нить разговора подхватил его отец.
— Ах, действительно? — брови графа одобрительно вздёрнулись вверх.
Томас чувствовал, как его улыбка грозила ускользнуть, пример с королём был ложью.
— Ну, в первую очередь, я работал с монсеньором де Буффоном, который...
— ... который, как мы все знаем, находится к сердцу короля ближе, чем друг, — сразу прервал его отец. – И, кроме того, де Буффон не более чем директор королевского ботанического сада в Париже, кроме того, казначей Академии Наук и член французской Академии.
— Да, да, вы не всегда так скромны, юный друг, — Дю Барри наклонился к графу, как будто хотел доверить ему тайну. — Томас – даже научный сотрудник Histoire Naturelle (прим.пер.: естествознание) – большой естественной истории монсеньора де Буффона, и заказчик – это король, естественно.
— У вас симпатичная собака, мадемуазель Клер, — снова с волнением сказал отец. — Томас может всё вам рассказать о её родословной и породе.
Этим он умело пасовал Томасу мяч. Это был бы разговор о болонках. Ну, по крайней мере, он не должен был говорить об итальянском театре.
— Ну, вы кажетесь мне интересным молодым человеком, — проговорил покровительственно граф и почесал средним пальцем под краем парика, что перед интеллектуальными глазами Томаса немедленно ещё раз вызвало картину обезьяны. — Что всё же вы делаете при Histoire Naturelle?
— В числе прочего, я изображаю анатомические исследования для этого справочного пособия. Моя область науки – это животные Нового Света, прежде всего, Мексики. Я надеюсь, что однажды поеду туда и изучу их на воле.
— Н-да, горе, что мы потеряли в войне многие из наших тамошних колоний. Однако, однажды вы говорили, будто дe Буффон утверждал, что обезьяна и человек когда-то принадлежали к единственной семье, так же как осёл и лошадь? Этого я не могу представляться при всем желании!
«Тогда не смотри лучше в зеркало», — мелькнуло в голове у Томаса. Его уголки рта вздрогнули, но он смог подавить смех.
— Да, удивительно, насколько разными могут быть живые существа, хотя они принадлежат одной и той же семье, — ответил он. – Посмотрите на собаку мадемуазель Клер. Её вид происходит из России, царица Катерина очень ценит своих болонок. Они остаются крохотными и выглядят со своей мохнатой шерстью как маленькие львы и, тем не менее, они родственны с большими датскими догами.
Щенок чихал и смущённо обнюхивал пальцы Клер. У Томаса животное вызывало сожаление. Лучше всего он взял бы его у неё из рук, но принцесса павлинов цеплялась за свою маленькую собаку, как будто бы хотела её задушить. Жест был немного отчаянный.
— Впрочем, Томас рисует такие замечательные портреты, — ввёл в игру следующую реплику его отец. — Он мог бы соперничать с остальными придворными художниками как монсеньор Друэ. Конечно, мадемуазель Клер была бы заинтересована получить когда-нибудь однажды свой портрет.
— Почему только когда-нибудь однажды? — дерзко заметила Клер. — У него, конечно, есть набор ремесленных инструментов.
Она говорила слова «набор ремесленных инструментов» с такой надменностью, что Томас чувствовал себя поражённым. И именно в середину своей гордости. Ну, всё-таки, теперь он знал, что она смотрела на него с высоты своей платформы дворянства – на него, простого человека, который должен заработать самое необходимое.
— Боюсь, я вас разочарую. Я принципиально не рисую на праздниках и уж вовсе не за содержание, — и хотя он заметил предостерегающий взгляд своего отца, добавил, — кроме того, я работаю не как придворный художник, а рисую строго природу.
— Может быть, я имею причины для того, чтобы беспокоиться? — возразила Клер.
— Конечно, нет, в конце концов, вы безупречны, — невозмутимо вернул Томас.
Её глаза стали узкими.
— Но недооценивайте молодого Ауврая, — сказал монсеньор дю Барри с заговорщицкой улыбкой. — У него холодная голова, но держу пари, в его груди горит горячий огонь.
Граф Треминс насмешливо засмеялся.
— У меня нет сомнений по поводу горячего огня. Там, где появляется моя красивая племянница, остаются воодушевлённые сердца.
Клер вздрогнула, её рука судорожно сжала собачью шкурку.
— О, может быть, это один из ваших рисунков? — дю Барри указал на бумагу в руке Томаса.
Ну, чудесно! Томас полностью забыл про лист.
— Это... только статья из французской газеты.
— Из нового издания?
— Нет, она уже старая.
— Не делайте из этого тайну, дайте посмотреть! — напирал на него дю Барри.
Теперь он окончательно потерян. Он мог лишь попытаться скрыть обратную сторону с портретом этой белокурой девушки. Итак, он быстро развернул этот листок так, чтобы никто не смог бросить взгляд на портрет. Резкие складки на листе подняли гигантскую морду так объёмно вперёд, как будто животное хотело воплотиться и выпрыгнуть.
— Но это ведь один из ваших рисунков, не так ли? — стремился узнать дю Барри.
— Только эскиз, — пробормотал Томас. — Я пытался набросать портрет зверя при помощи описания в газетной статье.
— Ах, да, эта страшилка, — сказал граф пренебрежительно. — Чудовище, которое где-то в провинции нападает на пастушек. Волк или нет?
— Это вопрос, над которым как раз многие ломают свою голову, — отвечал Томас. — Одни говорят, что это был волк. Другие думают, это было животное, которое абсолютно неизвестно в наших широтах. Епископ Менде считает зверя карой Бога для прегрешений людей Гефаудана.
— Гефаудан, — граф наморщил лоб.
— В Лангедоке, ниже к югу, — объяснил дю Барри. — Там моё земельное владение, я оттуда родом.
— Ах, верно, — сказал граф. — Там где протестантские Kamisarden (прим.пер.: камизары – гугеноты-крестьянине, участники восстания на юге Франции в начале XVIII в.) когда-то возмутились католическим королевским домом? Кажется, из-за этого местность всё ещё опасна.
Дю Барри махнул рукой.
— Ни в коей мере. После восстания сельские жители больше не имеют право носить настоящее оружие. Насколько я знаю, крестьяне должны защищаться от зверя перочинными ножами.
— И это только волк? — едва слышно спросила Клер.
— Описание подходит скорее гиене, — объяснял Томас. — Вполне возможно, что она убежала из зверинца. Передние лапы якобы длиннее, чем задние ноги. И как вы можете увидеть на моём рисунке, у неё есть необычно большая пасть в сравнении с остальным телом, что также типично для гиены. У хищника есть зубы, которые, как сообщается, остры как бритва. Вместе с тем она отделяет головы своих жертв от тела...
Отец тактично пнул его ногой, но даже без этого парень понял, что зашёл слишком далеко.
Клер рассматривала его, объятая ужасом.
— А если чудовище – это действительно кара Бога? — спросил де Треминс, искоса поглядывая на свою племянницу.
— Это объяснило бы, по меньшей мере, почему оно бросается предпочтительно на женщин. Наши дамы в Версале, к счастью, могут чувствовать себя здесь в безопасности. Там они определённо будут найдены съеденными грешниками чёртового зверя, да?
Дю Барри и отец Томаса разразились смехом. Только Клер было не до смеха, её глаза подозрительно блестели, она глубоко дышала и судорожно сглатывала, и на мгновение за фасадом надменности Клер, Томас поймал её взгляд. Девушку ранили слова дяди, очевидно, он намекал на «прегрешение», которое она совершила. Разумеется, неподходящая любовная связь – общественный грех? Была ли она, поэтому отправлена из дома?
Внезапно у него вызвала сожаление не только собачка, но и Клер, которая, несмотря на свою маску из перьев так плохо могла скрывать свои чувства. Версаль не был местом, в котором кто-то действительно может вести себя хоть немного открыто.
Как всегда, это был дю Барри, который спас ситуацию.
— Никаких причин пугаться, мадемуазель. Это продолжится не долго, до тех пор, пока мы не сможем любоваться набитым чучелом зверя здесь, в Версале. И теперь мы попытаемся перейти к другим мыслям! — он хлопнул в ладоши и дал знак музыкантам. Рыжий флейтист поспешно поправил свой парик, и тогда зазвучал англез (прим.пер.: бальный танец).
Томас ненавидел танцы, но сейчас, пожалуй, не оставалось ничего другого, как пригласить Клер. Однако, к его облегчению, она покачала головой.
— Давай, иди уже танцевать, Клер! — рычал её дядя, и когда хотел забрать у нее собаку, та отступила назад.
— Извините меня, — вытолкнула она из себя приглушённым голосом. Потом просто повернулась и выбежала из зала, развевая юбками. Несколько кавалеров смотрели ей вслед, дамы шептались. Прежде чем Томас смог последовать за Клер, его удержал отец.
— Оставайся здесь! — шепнул он. — А то ты делаешь для неё только хуже.
Томас медлил, но потом понял, что отец прав.
— Очевидно, моя племянница ещё должна учиться, что такие провинциальные манеры не более как занимательны в Comédie Italienne (прим.пер.: итальянской комедии), — это было всё, что заметил об этом граф. — Кстати, вы уже видели новую пьесу?
Возникла одна их ситуаций, которую Томас называл «театр марионеток»: каждый утверждал, что не заметил неловкость. Все передвигались дальше, как управляемые невидимыми нитями, улыбались и болтали.
Внезапно воздух в зале показался Томасу ещё удушливее, чем до сих пор. Только когда отец ударил его в бок, он заметил, что граф снова с ним разговаривал.
— ... я был бы рад, если бы мы вскоре могли продолжить разговор.
— С удовольствием, — невыразительно ответил Томас.
Его отец с трудом дождался, пока граф и дю Барри перестали быть в пределах слышимости, и потом потащил Томаса за гардину.
— Гиены? — прошипел он. — Отделяют голову? Боже мой! Ты смог смертельно напугать бедную девочку! — он вырвал у Томаса лист из руки, скомкал его как мяч и отправил в пустую декоративную вазу. — Это было специально, не так ли? Ты хотел запугать её!
— Что? Нет, конечно, нет! Я...
— Но если ты думаешь, что я целыми неделями дёргаю двумя ногами, чтобы вести переговоры с де Треминсом только для того, чтобы ты всё испортил, тогда ты ошибаешься, мой мальчик!
— Вести переговоры? — Томас должен был собраться с силами, чтобы не перейти на крик. — Что это значит? Что вы уже вели переговоры – не спросив меня и ничего не сказав?
— Я должен дождаться твоего позволения? — вскрикнул его отец. — Да, дю Барри установил контакт со мной и полагаю, что это будет недёшево. Семья Клер стоит немного, она почти что несостоятельна, но у них всё ещё есть её хорошее имя. Старое наследственное дворянство! Они не прочь получить наши деньги, даже если речь идёт только о наследстве вашей матери и нашей перчаточной фабрики. И самый важный пункт: у её родственников из Парижа есть контакты с несколькими министерствами и с королевским двором. Связь с её семьей дала бы нам преимущества, которые наше родословное дерево не может нам предложить. Ты мог бы получить даже должность в военном министерстве, нам …
— Отец!
Несколько секунд они только пристально смотрели друг на друга, оба со сжатыми губами, судорожно старясь не потерять самообладание. Под толстым слоем пудры на лбу его отца пульсировала артерия. Но, естественно, он не забывал, где он был.
— Ты можешь подумать один раз обо мне и нашей семье? — шептал он. — Только один раз?
— Возможно, вы подумаете о том, что я не буду шахматной фигурой на вашей шахматной доске? — также едва слышно ответил Томас.
— Нет, и ты знаешь, почему нет? Так как мир, в котором мы живем – это шахматная доска. Мы должны хорошо выбирать наши стратегии, чтобы продвигаться вперёд. И если мы не имеем никакой страны и никакого титула, в конце концов, мы нуждаемся в хорошей женитьбе. Как вообще ты представляешь себе свою жизнь? Твоя стипендия для отличников в академии это, конечно, прекрасно и хорошо. Всё-таки этот контракт тебе подарил дю Буффон. Но вечно убивать время с науками? Почему ты мечтаешь о том, чтобы прыгать с дикарями и людоедами вокруг огня, если сможешь однажды танцевать в Версале в королевском дворе?
Томас молчал, потому что теперь, когда он немного возразил отцу, вместе с яростью в сердце, он не мог дальше владеть собой.
— Я предостерегаю тебя, сын! Ты можешь вести себя как распутник, и читать тайком так много сочинений этого Вольтера и других бумагомарателей, которые пытаются встряхнуть оплоты нашей веры и королевский дом, но ты забываешь одно: кто-то может не делать ставку на естественный порядок вещей, кроме силы. Ты так горд, что понимаешь природу вещей, и при этом не хочешь допускать, что мы – люди, тоже подчиняемся естественному порядку вещей. Церковь, король, дворяне, местные граждане, крестьяне – мир делится как раз на эти категории. Невозможно это также немного встряхивать, как ты мог бы женить птицу и рыбу. Итак, прекращай желать чего-то иного, а живи по этим законам: единственное, чем ты можешь продвинуться в жизни, подняться по общественной лестнице, которая приведёт тебя ко двору. Тебе необходимы правильные связи, которые появятся у нас при женитьбе.
— Это ваше мнение, отец. И я совершенно его уважаю, даже если не могу разделить его во всех пунктах.
Шарль Ауврай вздыхал и вытирал лоб носовым платком.
— Я тебя не понимаю, — бормотал он, покачивая головой. — Иногда я верю, что ты бы продал свою душу, только бы отсюда уйти. Твой...
Он внезапно умолк, всё же Томас чувствовал колющую боль, как будто отец закончил предложение.
— Мой брат сделал бы это правильно, — сказал он очень отчётливо. — Арман поддержал бы ваши планы без Если и Однако. Вы это хотели сказать.