Ничего не изменила и третья Сережина реплика-напоминание:
– Первый. Ваша смена. Ваша смена.
Ответ Будайкина предстал для Сережи очередной прямо-таки грамматической загадкой:
– В моей смене – П. нет. В твоей смене – П. нет. В его смене – П. нет. В наших сменах – П. нет…
Сережа выключил в этом месте рацию, подумал секунду и спросил, раскладывая итоговый вопрос по слогам:
– Хорошо. Но что делать? Что мне де-ла-ть?
И услышал в ответ:
– Ничего. П. нет – ничего нельзя делать. Ни-че-го!
Будайкин, будто подражая Сереже, разложил последнее слово на слоги и отбросил рацию в угол. В момент ее полета обыденное сознание на секунду вернулось к нему, и он дернулся было рации вслед, но мысль «Нет и не было» вернула его на место. Ничто, и рация в том числе, не имело перед ней значения, и она вдруг снова, как и в момент выхода из сна, успокоила Владимира Семеновича. Он вновь почувствовал себя молодым, сладкое тепло разлилось по его телу, дойдя до кончиков пальцев и макушки. Он блаженствовал, так хорошо ему давно не было, точнее сказать, так хорошо ему не было никогда…
Только к исходу часа Сережа решился покинуть пост и навестить первого номера. Он нашел его в том же положении, в котором тот озвучивал ему сложившееся положение дел по рации. Сережа, просунувшись наполовину в дверь, окликнул Будайкина от входа:
– Владимир Семенович, вы как? Вы здоровы?
Не получив даже намека на ответ, Сережа вошел внутрь целиком и, подойдя к топчану, понял, что Будайкин спит. Глаза его, правда, были только полуприкрыты и, наклонившись ближе, Сережа даже засомневался в своем первоначальном выводе. Он знал, что можно спать с открытыми глазами и даже видел, и не раз, это в армии, но за Будайкиным до этого дня такого не водилось, да и сон его был в высшей степени странным. Проведя рукой мимо лица спящего, Сережа заметил движение глазных яблок, не явное, не акцентированное, но движение. Между тем и на повторный его вопрос старший по смене не дал никакого ответа. Создавалось впечатление, что он видел, но не слышал его. Или слышал, но никак не мог ответить. Что-то подобное Сережа наблюдал у своей бабушки после инсульта, и рука его невольно потянулась к мобильному, чтобы вызвать скорую. Но руки Владимира Семеновича остановили его. До того момента они лежали пластами вдоль тела, но тут Будайкин ровным и более чем здоровым движением положил левую себе под голову, правая же, поднявшись к груди, пальцем поманила Сережу к себе, и тот услышал свою фамилию, произнесенную шепотом:
– Волохов…
Сережа послушно и заинтриговано склонился к манящему пальцу – шепотом его фамилию Будайкин еще ни разу не произносил – и был схвачен Владимиром Семеновичем за нос и притянут к его лицу вплотную:
– Не шуми. Нельзя шуметь, – не открывая целиком глаз, наставительно и таинственно прошептал Будайкин.
– Почему? – просипел Сережа в ответ и тут же в него впились глаза Будайкина, открытые им то ли от возмущения, то ли от удивления во всю свою их среднерусскую ширь.
– Нельзя. Его нет. Нельзя шуметь.
Сережа простодушно уточнил:
– П.?
– Его, – подтвердил Владимир Семенович и закрыл глаза, оставив, впрочем, нос напарника в своих пальцах. Сережа, не пытаясь освободиться, попытался еще раз уточнить:
– И как же мы теперь?
– А никак… Ни зачем и никак. Зря. Все зря. П. нет – и все зря.
Будайкин наконец отпустил нос Сережи и положил и вторую руку под голову. Сережа отступил на шаг, и его простодушие еще раз взяло вверх над здравым смыслом:
– А у шлагбаума кто тогда будет?
В ответ Будайкин улыбнулся щеками и произнес отчетливо, уже не шепотом:
– Никого. Не нужен шлагбаум. Нет П. – зачем шлагбаум?
Владимир Семенович вопросительно прищурил один глаз в сторону Сережи, который не нашел, что ответить, и взялся-таки за мобильный, что не укрылось от прищуренного глаза:
– Маме звонить хочешь?
– Да, нет… Я это…
– Позвони.
Будайкин закрыл глаз.
– Маме, папе всегда надо звонить. Есть П., нет ли. Мамы, папы – они… всегда…
Будайкин зачмокал губами и вдруг засвистел. Он насвистывал какую-то мелодию, а Сережа, положив руку на мобильный, все не решался позвонить. При этом он мучительно пытался разобрать песенку, озвучиваемую первым номером, что – несмотря на отчетливость и достаточную громкость звуков – ему никак не удавалось, так что Сережа не выдержал и спросил:
– А что это?
– Что?
– Что вы свистите?
– Гимн.
Владимир Семенович отвечал ему меж свиста, почти не прерываясь. Сережа уловил наконец мелодию и в очередной раз посмел уточнить:
– А он, ну, гимн теперь есть?
– Слов – нет. А звуки – музыка. А она, как мама с папой…
– Всегда?
– Точно.
Сережа боком двинулся к двери. Будайкин, не глядя, по скрипу половиц, остановил его:
– Ты куда?
– Я это… по надобности…
– А, ну, это можно…
– Я тоже подумал…
– Только…
Будайкин вдруг рывком сел и вновь перешел на шепот:
– Только ты там не говори пока никому, ну, что его нет.
Сережа ответил вопросом на вопрос и так же шепотом:
– Почему?
– А вдруг он появится?
Сережа, не глядя, набирал комбинацию цифр на мобильном и пятился к двери.
– Так его же никогда не было…
– Вот именно. Тот, кого никогда не было, всегда может появиться…
– А…
Сережа понимающе закивал и, нажав кнопку вызова, юркнул в приоткрытую дверь, услышав завершение мысли Владимира Семеновича уже за порогом:
– …и тогда он может остаться с нами навсегда…
Звонил Сережа, разумеется, не в скорую, а шефу – хозяину агентства. Даже его неширокого ума хватило для того, чтобы понять, что подобный сор из избы выносить не стоит. Другое дело, что толком сформулировать, что же случилось, он так и не смог, добившись, впрочем, главного – шеф выехал, точнее, ускорил свое движение, так как в момент звонка он как раз объезжал вверенные ему объекты. База, на которой первым номером был Будайкин, значилась под номером пять в списке. Теперь же она, в силу обстоятельств, стала третьей, хотя шеф, вплоть до своего прибытия, едва ли мог объяснить с точностью причину подобного превращения. Его разговор с Волоховым не отличался для него понятностью и содержательностью; его насторожило главным образом то, что звонил ему не первый номер, как того требовали правила и субординация, а второй, и что этот второй, судя по его речам, был явно не в себе, ибо на прямой вопрос: «Что случилось?», второй замялся, а потом выдал что-то абсолютно неудобоваримое, по разумению шефа:
– Вла… Первый номер говорит, что П. нет.
– Как нет? Есть он, – автоматически выбросил шеф и так же автоматически спросил. – Вы что там, перепились, что ли, а?
– Нет его, он говорит. И говорит, раз его нет, то ничего не надо, шлагбаум там и вообще… Не пили мы. Я не пил. И он, вроде…
– Вроде… Ладно, еду. Двадцать минут… Как, проживете там двадцать минут без П.?
– Проживем…
– То-то… Хм, охраннички, мать вашу…
Хмыкнул шеф напоследок и завершил разговор. Сережа понимал, что подставляет Будайкина, но что ему было делать? На объекте и так работало трое вместо пяти. Теперь вообще двое. Он почти сутки не спал. Простоять, даже на шлагбауме, еще какое-то время он, конечно же, мог – дело молодое – но всему есть предел. Тут еще и третий. Что он-то вообще думает? Тут только Сережа понял, что третий ничего еще на знает, так как информация, попавшая в эфир, не отличалась понятностью и могла сойти за шутку. Но в любом случае с ним нужно было связаться и предупредить о появлении шефа, которое шло вне обычного расписания и могло застать его врасплох.
На этот раз Сережа, прежде чем связаться с адресатом, обдумал возможные вопросы и ответы, но напрягаться сильно не пришлось – третий воспринял инфу о шефе спокойно, переспросив для порядка:
– Чей-то вдруг? Не как обычно…
– Не знаю. Дело хозяйское…
– Все выдумывают, суки. Лучше бы четвертого нашли, а то проверяют только… Ладно, понял. На связи.
Третий попросту – и тогда, и сейчас – дремал и действительно не придал словам Будайкина какого-либо значения. Сережа понял это по голосу. И теперь ему оставалось решить еще один вопрос: где встречать шефа? Ответ вроде бы был очевиден: на шлагбауме. Но смена-то была уже не его. А список смен у шефа был всегда с собой, и он строго следил за его исполнением. Да, ситуация была исходно неординарной: трое вместо пяти – и с первым номером что-то непонятное, но будет ли все это достаточным основанием для нарушения сложившегося порядка вещей? Может, стоит каким-то образом доставить Семеныча сюда, на КПП, и тем хотя бы частично отвести от него удар?
Сережа долго не мог придти к решению, продолжая на автомате работать, открывая и закрывая шлагбаум, но уже спустя пять минут Будайкин избавил его от сложного выбора – он сам вышел к шлагбауму. Сережа не заметил, как он оказался рядом и не смог остановить его. Владимир Семенович сел на шлагбаум верхом и, как малый ребенок на деревянной лошадке, поскакал вперед. Не обращая внимания ни на Сережу, ни на сигналы скопившихся к обеду машин, Будайкин неудержимо несся вперед, оставаясь на том же самом месте.
Через минуту после начала скачки Сережа снял Будайкина со шлагбаума – благо, тот не особо и сопротивлялся – и перевел, а где-то перенес его на КПП. Он усадил Владимира Семеновича в кресло. Положить его было просто некуда и не на что. Все свободное пространство, и топчан в том числе, было с толком и без толку занято какими-то ящиками, коробками, пачками и просто бумагами. Разобрать это все сейчас не представлялось возможным. Да и зачем? Чтобы уложить Будайкина? Что это даст? Что сидя, что лежа – одна беда…
Сережа посмотрел на первого номера все еще скачущего на кресле (вероятно, по инерции) и подумал: может, оно и правда, а? Не может же вот так просто человек уйти куда-то в другой мир?
На всякий случай Сережа включил телевизор и пощелкал каналы. Нет, все обычно. Ничего экстренного. Еще раз глянув на Будайкина, он оставил экран включенным. На выходе, в прихожей, Сережа замешкался, меняя обувь: днем пригрело, и ночные теплые ботинки, и так неделями не снимаемые, начали прямо травить ноги – и вдруг отчетливо услышал, как Владимир Семенович прекратил свою безумную скачку. Кресло перестало скрипеть. Сережа, стоя на одном колене, заглянул в комнату и увидел, что Будайкин уставился на экран. По комментарию Сережа понял, что как раз показывают того, из-за отсутствия которого Будайкин потерял покой. Сережу прямо передернуло: да, вот же оно! Все просто: Семеныч просто должен его увидеть и все, все пройдет! Но хватит ли этого одного раза, чтобы избавить первого номера от его наваждения вовсе?
Сережа взял пульт и сразу по окончании сюжета переключил на другой канал, и потом другой в поисках необходимых новостей, пока не наткнулся на репортаж о, кажется, том же совещании, которые в разных вариациях показывали, похоже, все каналы. Таким манером Сережа сменил пять или шесть каналов, в промежутках выбегая на сигналы к шлагбауму. Когда новостной порыв иссяк, он с надеждой уставился на Владимир Семеновича, и тот вскоре в каком-то, пусть и обратном смысле ее оправдал. Он посмотрел, в первый раз с момента бегства Сережи из вагончика, ему прямо в глаза и торжествующе заявил:
– Ну, видишь? Я же говорил тебе, что его нет…
Сережа вспыхнул:
– Да, как нет! Вот же его показывали! И там, и там, и там! Везде он! Везде!
Будайкин скривился:
– Э-э-э, какой ты… П. как раз потому и нет, потому что он везде… А, как думаешь, Сережа?
– Да, есть он, есть! – крикнул Сережа в отчаянии и вышел к шлагбауму. Теперь оставалось только ждать шефа, но и в его возможностях, после эксперимента с новостями, Сережа уже сомневался. Что он мог, собственно говоря, сделать? Семеныч же не кукла и не робот: не переключишь нужную кнопку и все – готово: П. есть, иди работай, старый хрен! Нет, тут человек. И если для человека П. нет, не так просто его вернуть ему обратно, если он вообще, конечно, когда-нибудь был…
На этой мысли Сережа замер. «Так, стоп! Это что такое?» – спросил сам себя Сережа и беспокойно туда-сюда зашагал вдоль шлагбаума. Этот бред Семеныча – зараза какая-то, решил про себя Сережа и поспешил избавиться от нехороших мыслей. Нет, П. есть, конечно. Есть. И шеф есть. И шлагбаум, вот, есть. И база эта. Вообще все есть, если П. есть. Это с Семенычем на старости лет чего-то случилось, но ему-то, в его почти двадцать, чего с ума сходить? Сейчас шеф приедет и все разрулит. Так думал Сережа, нарезая метры вдоль шлагбаума, но нотка беспокойства, вдруг появившаяся, не уходила и никуда по сути своей так и не ушла. И когда в ворота въехал джип шефа, он был вынужден долго сигналить заблудившемуся в своих мыслях второму номеру, который уже давно стоял на одном месте где-то посередине шлагбаума. Сережа вдруг понял, отчетливо и нерушимо, что хотя П. и был, и, конечно, есть – его может не быть, не быть совсем, может не быть…
Шефа тоже звали Сережа. Про себя Будайкин именовал обоих Сережа Большой и Сережа Маленький. Хотя и по росту, и по возрасту различий было не так уж и много. Шефу было вроде как двадцать пять с копейками. Но только он был генеральским сыном, и это все сразу меняло. Увеличивало рост – он реально казался и Будайкину, и Волохову очень высоким – и вес, в смысле влияния. В физическом смысле, шеф был в прекрасной, прямо плейбойской форме.
Сережа Большой, как, верно, и большинство сыновей генералов, любил две вещи: во-первых, как можно чаще упоминать в разговоре отца и, во-вторых, как можно реже с ним видеться. Упомянул отца Сережа Большой последний раз где-то за пару километров до шлагбаума, благополучно закончив тем разговор с не в меру ретивым гаишником, а не виделся с отцом – надо сказать, к взаимному удовлетворению – уже с месяц и надеялся продержаться еще неделю вплоть до самого дня рождения, на котором появление отца, вследствие его финансовой составляющей, пожалуй, единственный раз в году было очень даже кстати.
История с Будайкиным ни в малой степени не взволновала Большого. Под его непосредственным контролем было десять точек – бизнес этот был давним подарком отца на совершеннолетие – и случалось на них всякое. Подумаешь, П. нет. Бывало и похуже, груз там пропадал или драка, а то и стрельба из табельного. Тогда папу приходилось не только упоминать, но и даже ему звонить, чего Сережа Большой не любил. Папа сам генеральским сыном не был и вышел из простых участковых и говорил на очень, ну, очень конкретном языке, от которого у Сережи всегда выступал пот на спине и начинала болеть голова, а любой, даже самый малый дискомфорт он не любил и всячески его избегал. Отец же был сплошным дискомфортом, и не только для него, но с этим приходилось мириться и потеть. Но сейчас, сигналя будто заснувшему у шлагбаума второму номеру, Сережа Большой об этом не думал – поводов для дискомфорта не было и как бы совсем не предвиделось. Когда второй номер, наконец, вышел из штопора, Сережа, уже проезжая мимо, отметил его убитое состояние, что было более чем объяснимо, смена уже неделю работала без двоих. Вообще, интересно, как он на ногах стоит, хотя по идее его тут и быть не должно. Паркуясь, Большой бросил взгляд на список и удостоверился в своей цепкой памяти: на главном входе должен быть первый номер. А, ну у него же П. нет, какая работа, хмыкнул, выходя из машины Большой. Окинув хозяйским взглядом объект, он отметил, что других видимых причин для беспокойства нет.
Сережа Маленький встретил шефа у входа на КПП:
– Здравствуйте, Сергей Леонидович…
Но ничего дельного Волохов сказать не успел, так как шеф начал с места в карьер:
– Где первый? Здесь?
– Здесь.
– Угу. Разберемся… Смотри вон, что пялишься?
Большой Сережа прошел на пост, а Маленькому пришлось пропустить одну за другой три фуры, прежде чем он, спеша быть свидетелем, прибежал следом и застал шефа сидящим прямо напротив Будайкина в крайне озадаченном, близком к означенному выше дискомфорту состоянии. Он не то чтобы был удивлен, нет, он попросту был разбит аргументами первого номера и вроде бы только машинально кивал ему в ответ: