Слово «тупада» распространилось по плантациям Оаху с быстротой ветра, пробегающего по кисточкам камыша. Во время коротких перекуров и после работы коричневые баяу, плантационные рабочие-эмигранты, собирались группами и вполголоса на своем диковинном языке взволнованно обсуждали слухи о чудесном бойцовом петухе из Мехико, который, как говорили, должен был появиться на петушиных боях в это воскресенье. Рассказывали, что у этой птицы ноги покрыты золотыми чешуйками, оперение чеканного серебра, а гребешок на голове горит ярким пламенем. Ради такого чуда здешний люд мог побросать работу, рискуя навсегда потерять надежду обеспечить себя собственным клочком земли на родине, ради чего трудились столько лет.
Каждый вечер Матео прислушивался к разговорам в хижине своего дяди, пользуясь не столько ушами, сколько глазами, чтобы освоить получше тот невообразимый говор, который старшие позаимствовали на родине и за который они держались с упорством безграмотных и безземельных людей. Мальчик догадывался о значении слов по жестам, движениям головы, красноречивому взлету бровей. Медленно, одно непонятное, странное слово за другим, жест за жестом, он восстанавливал картину благородной отваги, неповторимой красоты и непревзойденной храбрости — картину происходящего на площадке не шире расставленных рук человека.
— Говорят, что привезти этого петуха сюда обошлось дороже, чем платят за билет на пароход до Филиппин, — проговорил однажды вечером дядя Матео, — и что он стоит этого, и даже больше.
— Да, он стоит этого, и даже больше, — подтвердил один из мужчин. — Я его сам видел.
Все прочие поглядели на него так, будто ему удалось увидеть что-то невероятное.
— Это настоящий король среди других птиц, — продолжал мужчина. — Приделай ему шпоры, и он сможет выпустить кишки любому петуху на Гавайях.
На некоторое время воцарилось молчание, потом один из собравшихся сказал:
— Нужно будет в воскресенье прийти туда пораньше. Иначе не протолкнемся.
— Да и путь отсюда немалый, — подхватил другой. — Надо отправиться поутру, как только перекусим.
Все согласно закивали головами. Матео вылез из своего угла и подошел к календарю, пришпиленному на одной из стен. Воскресенье — до него оказалось всего лишь два листочка.
— А ты пойдешь с нами, Матео? — спросил один из них с улыбкой.
— Тупада — это не для маленьких, — ответил за Матео дядя.
— Он сразу повзрослеет и станет мужчиной, если посмотрит хоть один раз, — не то в шутку, не то всерьез сказал другой. Остальные засмеялись.
Дядя взглянул на горевшее надеждой лицо мальчика и неодобрительно сдвинул брови.
— Петушиные бои — это не для маленьких мальчиков, — повторил он снова. — Нам не следовало бы даже в шутку говорить о том, что он может пойти. Там, на петушиных боях, всегда опасно, и Матео пусть даже думать об этом не смеет.
Его гости почему-то опять засмеялись, но видно было, что они устыдились своих слов, потому что сразу же поспешили перевести разговор на то, как проходят петушиные бои тут и дома. Матео сделал вид, будто ничего не понял.
Воскресенье выдалось с самого утра безоблачным. В лагере плантации множество глаз, едва открывшись, обрадованно устремились к небу — оно обещало теплый солнечный день. Даже горы, возвышавшиеся невдалеке, сбрасывали вуаль багровой туманной дымки. Гребни гор застыли в свете раннего утра, их вершины четко вырисовывались на фоне голубого неба.
Матео прислушивался к тому, как пятеро взрослых, собравшись в хижине его дяди, говорили о погоде, о том, как тепло будет там, на зеленой поляне, где состоятся сегодня петушиные бои. Настроение у всех было хорошее; закусывая перед дорогой, они со смехом вспоминали, как вспарывали подушки, в которых хранились их скромные сбережения.
Мальчик вел себя в это утро спокойнее, чем обычно. Он не хотел привлекать к себе внимание. Вскоре после завтрака ему удалось незаметно исчезнуть и спрятаться в тайном убежище среди огромных листьев позади домика. Темная голова, коричневое тело и зеленая рубаха позволили ему почти совершенно слиться с тенистой зеленью. Ему не хотелось снова и снова выслушивать наказ оставаться дома, не отходить от него далеко, не бегать на шоссе и на море во избежание несчастья. «Ты должен вырасти и уехать домой, — часто говаривал дядюшка. — Ты последний из нашей семьи, поэтому тебе нужно будет в один прекрасный день воротиться на землю твоих покойных родителей, чтобы рассказать там нашим, что в этой гавайской ссылке мы кое-что заработали».
Земля родителей как-то не облекалась ни во что конкретное в мозгу Матео, и возвращение на родину, которым то и дело бредил дядя, не представлялось ему реальным даже в отдаленном будущем. Когда-нибудь потом, может быть, когда он станет совсем взрослым… Но это будет так не скоро. А сегодня во что бы то ни стало он должен посмотреть тупаду во всем ее великолепии, пусть даже это опасно.
Он проследил, как дядюшка и его друзья вышли из дому и, наскоро посовещавшись, двинулись в тот проулок, который всегда считался тупиком. Следуя за ними на безопасном расстоянии, он увидел, как они один за другим пролезли в небольшое отверстие в живой изгороди из гибискуса, отгораживавшей от дороги поля сахарного тростника. Мальчик потерял их из виду, как только дядя и его спутники углубились в заросли высоченного тростника, уже пожелтевшего на солнце, но он шел дальше, внимательно прислушиваясь к их голосам. Идти пришлось долго, казалось, этому тростнику и конца никогда не будет, но вот неожиданно поле осталось позади, и все направились прямо в горы.
Тропинка, которая шла в гору, вывела их наконец на узкую грунтовую дорогу. И тут перед ними открылась такая красивая поляна, что Матео даже замигал глазами от невыразимого восторга. Окаймленная со всех сторон желтым тростником, эта поляна, зеленая и свежая, выглядела словно гигантский изумруд, сверкающий посреди горной ложбины. Нежная зелень травы, какой мальчику еще не доводилось видеть, опоясывала по краю большой круг коричневой земли под сенью огромного мангового дерева. Его ствол раскинул далеко в стороны свои ветви, которые в свою очередь разрастались вниз, к земле, и вверх, к небу. Плотно сомкнутая листва образовала некое подобие навеса, прикрывавшего площадку утрамбованной земли от солнца и дождя.
Вокруг дерева уже собралось множество людей. Матео подождал, пока дядя и его друзья присоединились к одной из групп на самом краю манговой тени, где шел оживленный обмен мнениями, и осторожно пробрался к стволу. Он постоял там, прячась за спинами, пока все взгляды не устремились к появившимся здесь людям с петухами на руках. Тогда он, не раздумывая более, быстро взобрался на дерево. Мальчик карабкался вверх до тех пор, пока не примостился на одной из веток, достаточно густо покрытой листьями, чтобы укрыть его, и прочной настолько, чтобы не сломаться под тяжестью его тела.
Со своего насеста он хорошо видел все, что происходило внизу. Люди сгрудились вокруг четырех субъектов с петухами в руках. Птицы нервно кудахтали и время от времени пытались освободиться из рук, лишивших их свободы, несмотря на то, что они ласково поглаживали их. Гребешки птиц вздрагивали, а сережки тряслись при каждом стремительном движении головы. Хозяева пробовали ставить петухов на землю, демонстрируя силу их ног. Какие-то люди с деньгами в руках обходили группы зрителей, собирая ставки.
Внезапно наступила непривычная тишина, и Матео, раздвинув пошире листья и пренебрегая опасностью, с затаенным дыханием стал наблюдать за происходящим, как и все люди внизу. Вперед вышел человек, в руках у него был белый петух. Он поднял петуха высоко над головой и гордо показал всем, поворачиваясь из стороны в сторону.
Длинные перья белого блестели как серебро, отбрасывая маленькие радужные блики солнечных лучей, проникавших сквозь густую листву. Покрытые чешуйками ноги казались двумя молотками в руках хозяина, а когти глубоко впивались в коричневую кожу. Гребешок у петуха был такой огненно-красный, что будто источал искры над полными презрения глазами, сверкающими как бриллианты, а розоватые сережки мелко подрагивали при каждом движении благородно посаженной головы. Грациозный хвост, покрытый красивыми перьями, довершал великолепие гордого подъема груди и прямой спины. Словом, это действительно был король птиц.
Человек выпустил белого петуха, и тот, легко и красиво вспорхнув, приземлился на площадке. Петух прошелся с гордым видом, как будто измерял шагами землю, — голова его то и дело поворачивалась направо и налево, а тело важно покачивалось в такт шагам. Он бил ногой и скреб землю, кудахтал низким тоном, перекрывая невнятное благоговейное бормотание восторженной публики.
Немного погодя хозяин приподнял белого петуха и приладил ему на одну ногу блестящий кусок стали. Другой птице благородного вида с красновато-коричневым оперением тоже прикрепили на ногу такую же шпору. Затем противников поднесли поближе друг к другу. Белый и красный петухи свирепо воззрились один на другого, перья у них поднялись дыбом.
Матео смотрел словно зачарованный, как двух птиц сдвинули еще ближе, так, что их клювы уперлись один в другой и головы слегка пригнулись. Затем петухов поставили на землю, ярость вспыхнула в них пламенем, обдавшим каждого стоявшего на поляне.
Птицы замахали крыльями и налетели друг на друга, зазвенели скрестившиеся стальные шпоры. Ко всеобщему удивлению, красный пустился было наутек, но белый умело кинулся в погоню. Бегство красного взбесило белого петуха, и вскоре они уже опять стояли, столкнувшись гребешками, сережки их дрожали от ярости, а глотки издавали громкий боевой клич. Неожиданный стремительный выпад, торопливый лязг шпор, и окончательно пришедшие в неистовство птицы взлетели в смертельном прыжке. Упав на землю, они сцепились в яростном объятии, красный петух оказался внизу. Брызнула кровь, из-под клювов и шпор полетели перья, когтистые лапы снова и снова все глубже и глубже погружались в тело под мокрым от крови оперением.
Танец смерти прервался протяжным воплем агонии; красный в последний раз принялся неистово бить крылом, подметая землю. Когда белый петух снова поднялся на ноги, он уже стоял один.
Хозяин осторожно поднял на руки победившую птицу и погладил ее. Сквозь грязные перья сочилась кровь и капала на землю. И хозяин и зрители как будто прозрели, поняв, что это была ее собственная кровь.
Благородный гребешок оказался разодран надвое, кровь густо окрасила один глаз. Приподняв испачканные в земле перья, хозяин белого увидел на его теле глубокие раны — красный петух сражался доблестно.
Матео приник к шершавому стволу мангового дерева, чтобы не свалиться вниз. Он почувствовал какую-то тяжесть в животе, наверное оттого, что поел зеленых плодов манго рано утром. Руки и ноги покрылись холодным потом, дыхание застревало в горле. Глаза, казалось, готовы были выскочить из орбит.
Внезапно раздался резкий звук ружейных выстрелов в воздух и топот бегущих ног. «Никто ни с места! — прокричал кто-то. — Полиция!»
«Облава! — заорали в толпе. — Бежим! Спасайся!»
Матео, застыв на дереве, смотрел, как жестоко разгоняли людей. Ему был хорошо виден хозяин белого петуха, который явно колебался, поглаживая окровавленные перья, а затем схватил птицу за ноги и изо всей силы закинул ее в заросли сахарного тростника подальше от поляны. Потом он вытер испачканные в крови руки носовым платком и остался спокойно, даже с каким-то безразличием, ждать, когда полицейская сеть загребет их всех.
Раздалось беспорядочное кудахтанье петухов, которых засовывали в один большой мешок, — «вещественное доказательство», как сказал кто-то. Его потащил здоровенный детина в униформе. Послышалось шарканье босых ног по земле и мягкой траве. Матео был доволен, что поднявшийся ветер заглушал все это шелестом листвы. Это помогло ему унять волнение.
Вскоре в долине снова наступила тишина. Матео спустился вниз со своего насеста, постоял немного под деревом, чтобы перевести дух. Ему казалось, что он остался совсем один в этом странном зеленом мире. Ничто не говорило о том, что всего полчаса назад неистовство и смерть царили здесь, в этой зеленой чаще, если не считать темных пятен, испещривших коричневую землю, покрытую мозаикой солнечных бликов и листьев.
Солнце приятно согревало мальчика, когда он вышел из тени мангового дерева и медленно побрел по зеленой траве. На краю тростникового поля он остановился. Раздвинув высокие стебли тростника, ступил в пугающее глубиной переплетение растений, ноги утопали в сухих листьях, заполнивших все внизу.
Матео продвигался осторожно сквозь эту буйную растительность, покуда не наткнулся глазами на то, что разыскивал — сверкающие белые и красные пятна. Он опустился на колени и медленно пополз дальше.
За шаг от упавшей птицы он остановился, его руки уперлись во что-то влажное. Крошечные радужные блики играли на белом оперении там, где лучи солнца проникали сквозь плотно растущие стебли. Рассматривая птицу, мальчик старался не глядеть на небольшую лужицу крови, образовавшуюся под ней. Вдруг крылья неистово застучали по земле — он даже подпрыгнул от неожиданности. Жизнь упорно не хотела покидать израненное, агонизирующее тело. Некоторое время спустя он набрался храбрости и погладил умирающую птицу. Все еще красивые перья излучали тепло, а ноги, теперь беспомощно торчавшие в воздухе, по-прежнему выглядели упругими и сильными. Ему становилось как-то не по себе, когда птица шевелилась, открывая большую рану на голове, полученную, наверное, от падения на твердые стебли тростника. На изуродованный гребешок и жалко вздрагивавшие сережки страшно было смотреть.
Матео осторожно поднялся — ноги плохо его слушались — и подобрал с земли птицу. Он держал в руках дрожавшее тело петуха и нежно гладил окровавленные перья. Ему бросилась в глаза шпора, красновато сверкнувшая на ноге, потом его взгляд снова вернулся к безвольно поникшей голове. Он осторожно поворачивал эту голову до тех пор, пока ему не удалось заглянуть в полузакрытые глаза петуха.
Он не выдержал, отвернул голову птицы, чтобы не видеть больше ее глаз, горло его сдавили рыдания.
Перевод Т. Каргановой-Мальян