Смерть. Острая боль заставила ее закрыть глаза, она чуть не потеряла сознание.
Смерть, думала она, смакуя самый звук слова. Смерть — состояние безболезненности, безразличия. Освобождение от рутины, от причиняющих страдание, бесполезно уходящих часов. Не будет мучить боль воспоминаний, ощущение горечи несбывшихся грез. Не будет пустоты, которая пришла на смену ушедшей радости, потерянному дому и семье, окончательно исчезнувшему миру счастья и любви.
Смерть — это отдых, ибо она постоянна, она прекращает страдание и бесполезное существование.
Когда взгляд ее остановился на чистом ноже у тарелки, она ощутила дрожь в теле. Как быстро можно получить этот дар — смерть…
Она встала, еще не в силах унять дрожь, убрала со стола. Она не могла пренебречь богом — слишком давно она его знала. Всем своим существом можно было рваться к смерти, черной призрачной незнакомке, но самой протянуть к ней руку — на это не хватало ни смелости, ни трусости.
Лучше выйти на улицу. Там, среди чужих людей, спасаются от подобных мыслей, там гордость поможет побороть отчаяние.
Она вышла из дома — в глаза больно ударил яркий свет дня. На другой стороне улицы бронзовым цветом цвело дерево, и при порывах ветра с него дождем сыпались крохотные золотистые лепестки. Они летели ей навстречу, и, переходя улицу, она отмахивалась от них сердито и брезгливо.
Она стояла на автобусной остановке, раздумывая, что делать дальше. Наверное, надо пойти в кино.
Автобус привез ее в центр города. Войдя в кинотеатр, она отыскала островок темноты в пустующем зале и приготовилась хоть на время забыть о своей, настоящей жизни. Безучастно смотрела, как герои фильма любили, пели, говорили, плакали, смеялись, и с каждой минутой все больше сознавала свою непричастность к событиям, происходившим на экране. Какое-то слово больно отозвалось в памяти (а она думала, что память давно похоронена в безопасной глубине сознания!), но это мимолетное воспоминание улетучилось, не успев вызвать новой боли. Она бесстрастной тенью сидела в темноте, слушая голоса призраков.
Яркий свет дня, шумная жизнь улицы снова ослепили ее, заставив искать убежища. Она вошла в ресторан, села, заказала что-то и, в ожидании заказа, стала рыться в сумочке в поисках каких-нибудь рекламок, старых счетов — чего-нибудь, что можно было бы читать и не смотреть ни на еду, ни на сидящих в зале людей.
Люди давно ее не интересовали. Если она и думала о них, они представлялись ей нереальными, инородными существами, любопытство которых могло быть опасным, равнодушие — обидным. Она чувствовала себя спокойно под надежной защитой бесцветности, характерной для женщины, которая уже не в силах любить, ибо слишком привыкла к одиночеству. Ее одежда лишь прикрывала наготу, но не украшала. Лицо было маской призрака, который уже никого не преследовал. Оно ничего не выражало, не просило, не хотело. Ела она так же, как дышала, производя необходимые движения-рефлексы.
Выйдя из ресторана, она некоторое время бесцельно шла пешком. Ей было некуда идти, но она шла, двигалась, ибо на улице считается естественным двигаться, и странно было бы остановиться и глазеть неизвестно на что среди вечной суеты и спешки прохожих.
Она шла и шла, пока не остались позади оживленные центральные кварталы, шла вдоль низкого парапета набережной. Несколько раз останавливалась передохнуть; облокотившись о парапет, долго смотрела на волны. Их гипнотическое движение могло поглотить любые думы, любые мысли.
Море давно перестало нести с собой ранящие душу воспоминания. Сейчас она могла смотреть на него, как смотрят на мертвое тело некогда любимого человека. Жизнь моря, движение воды не разрушали этого впечатления. Плеск волны о песчаный берег, морской ветер, игра оттенков воды и облаков — все это представлялось ей одной из форм вечности, счастливой смертью. Неизменно новая, безмятежно ясная картина отражала жизнь, в которой есть лишь свет и тени, и более ничего.
Именно в огромности, в безграничности моря она находила какое-то странное удовлетворение. Одиночество, казалось, было естественным компонентом моря, величие и мощь которого выходили за пределы человеческого понимания. Жалкие попытки смертных управлять своей судьбой, безуспешная борьба с силами природы в тщетном стремлении избежать конца — истинная ничтожность этого становилась очевидной рядом с всепобеждающим естественным великолепием моря.
Я ведь могу ощутить радость зыбких объятий моря, подумала она. Ласкаемая волнами, без борьбы погрузиться в его прохладу. Наконец-то уйти в глубину, куда никогда не проникал луч солнца. Неземное блаженство!
Вдруг ею овладело животное беспокойство — верный признак того, что она здесь не одна. Кто-то был рядом, собирался заговорить с ней. Зачем? Завязать знакомство? Пригласить к себе?
Она пошла дальше, не оглядываясь в сторону этого человека. Кто бы ты ни был, думала она, у меня ничего нет для тебя. Сердце мое давно иссякло, чувства угасли. Я ничего не могу дать другому человеку, да и мне никто не нужен.
Она продолжала свой путь. Ей хотелось дождаться здесь заката, но только в одиночестве. Одиночество, когда к нему привыкаешь, становится приятным и даже необходимым.
Идти домой она не хотела. Пустой дом не притягивал, не манил к себе. В нем не звучал детский смех, не пахло раскуренной трубкой. Все это было в прошлом, а от прошлого она бежала, ибо муж и дети ушли первыми.
Этот маленький домик стал ее берлогой — и усыпальницей. В нем она поселилась после смерти, внезапно, неожиданно настигшей тех, для кого она жила. Один удар, одно сильное потрясение. А потом — пустота. Бывает, думала она, что устает не только тело. Есть утомленность духа — она лежит за пределами сознания, в глубине самых потаенных хранилищ смерти. В этих глубинах душа не может испытать восторга, глаза способны смотреть только в темноту, уши немеют от молчания, нос ощущает лишь запах тления. Гаснет согревающее пламя самолюбования, и вскоре уже для человека нет самого себя, есть только ничто, застывшая пустота, забвение.
Погруженная в себя, она не заметила, как ушла довольно далеко. Очнувшись, увидела, что спустились мягкие сумерки. Море было по-прежнему близко, его величие уже не пугало. В свете сумерек волны как будто стали круче, прибой — громче и веселей. Горизонт был объят пламенем, и в самом спокойствии появилось что-то радостно-возбуждающее.
Она вся наполнилась теплом, давно забытым ощущением жизни, молодости, влюбленности. Мир, море, небо уже не казались ей кладбищем, куда ползут умирать.
Она огляделась. Бескрайний простор пьянил. Она почувствовала себя свободной от уз, которыми опутали ее любовь, предательство и смерть в тот давний день, когда ее муж, ее дети и, как она думала, ее ближайшая подруга вместе тайно покинули ее и в пути погибли в автомобильной катастрофе. Пока этого не случилось, вера пронизывала каждый миг ее жизни. Она не была слепой, но обладала способностью видеть и в себе, и в других только хорошее.
Она схватилась руками за голову. Что со мной происходит? — спрашивала она себя. Ей послышалось, кто-то позвал ее по имени. Обернулась — никого. Только море, уже не отделенное стеной, плескалось у ее ног, и звук прибоя был приятен слуху. Она беззвучно засмеялась. Уже много лет она не была так счастлива. Я свободна, думала она, ощущая какую-то непонятную легкость в голове. Я могу раскинуть руки и полететь. Она чуть не зарыдала от восторга.
Хватит ей пугающих пробуждений, бессмысленных томительных часов, чувства бесполезности, пустоты! Хватит сворачиваться от страха в клубок в темном чреве постели, дрожать в одиночестве, согреваясь своим жалким теплом!
Сумерки сгущались. Небо и море, темнея, сливались воедино, и в этой синей громаде ярко вспыхивали серебристые блики пены.
Я возвращаюсь домой! — чуть не кричала она, скидывая туфли, отбрасывая сумку. Она засмеялась, когда волны защекотали ей ступни, охватили лодыжки.
С распростертыми руками, освещенная лучами заката, она медленно шла к волне, которая неслась ей навстречу.
Она почувствовала, как холод ползет вверх по ногам, окутывая ее водяным плащом. Она ощутила мощное объятие волн и захохотала так громко, что смех ее достиг облаков.
Скоро настанет ночь, с ликованием подумала она, и я наконец-то смогу уснуть.
Перевод Т. Каргановой-Мальян