В это воскресенье митинг был в центре Москвы.
Начинался на Октябрьской в три часа дня.
Данил стоял в центре зала. Было полно народу, но ему казалось, что он стоит один. Он прижался к колонне и громко включил музыку на телефоне. Люди шли мимо. Кто-то тоже шёл на митинг - Данил видел свёрнутые плакаты в руках.
Он ждал Диму.
В ушах звучало:
Ночь
Стучит в окно и наступает передышка.
Всё принимаю близко к сердцу, даже слишком,
И до утра
Будут мелькать
Страницы сайтов, чашки с кофе, сигареты,
И я не первый кто с тоской и без ответа -
Она стара...
И я не знаю,
Какие результаты и проценты
Видны из окон всех московских телецентров
И из Кремля,
Но за моим
Окном два в жопу пьяных человека
Друг друга бьют уже почти что четверть века
Из-за рубля...
Дима пришёл один. Он вёл себя очень нервно - всё время смеялся, как-то странно озирался вокруг, как будто чего-то ждал или искал кого-то.
Данил вытащил наушники.
Музыка резко оборвалась.
- Такого шанса больше не будет, - говорил Дима быстро-быстро, пока они поднимались по эскалатору, - если получится сейчас засветиться, то всё, дело сделано, можно создавать свою группу, своё подразделение, всё, что угодно. Эта уже не Марьино, не Болотная. Эта реальная борьба, понимаешь?
И на эту борьбу они ехали не одни.
Данил оглянулся - весь эскалатор был заполнен людьми. Мужчинами, женщинами, молодыми, не очень. Совсем ещё девчонки и пацаны. Постарше. Взрослые. Даже старики. Все. Со свёрнутыми плакатами, с кучей листовок в руках.
Они уже не были такими хмурыми, как в тот раз. Они улыбались, смеялись, шутили.
Но Даниле казалось - как-то неестественно. Натянуто и страшно. Точно смех от безысходности, когда человек знает, что это конец, но не верит.
Эскалатор кончился. Все пошли к выходу. И они с Димой за всеми.
Дима всё говорил и говорил.
- Если бы мне удалось что-то сделать. Пробраться ближе к сцене... Ты как думаешь?
Данил ничего не отвечал.
Вместе с толпой они вышли на улицу.
И Даниил замер.
Вся улица была залита людьми. На ней не было живого места. Люди были повсюду. У метро, в переходах, в сквере у памятника Ленина.
Они ходили, стояли, сидели, говорили, молчали.
Они были с плакатами, без плакатов, одни, группами, толпой.
Казалось, целый город вышел на эту площадь.
Люди стояли на балконах в домах напротив.
Кто-то пытался залезть на Ленина и что-то кричать оттуда, но тут же подошла полиция и сняла его.
Полиция тоже была повсюду. Они стояли по периметру вдоль оцепленной улице. И тут же - машины. Автозаки, или автозЭки, как называл их Дима. Их тоже было много.
Дима присвистнул.
- Ничего себе!
Дима достал из рюкзака плакат и развернул.
Во весь лист был нарисован портрет президента. Тот самый портрет, который висел во всех классах. На который Данил смотрел всю свою жизнь.
Но теперь этот портрет был мятый. Не такой красивый и важный. И прямо посреди лица большой загиб.
А сам президент был перечёркнут двумя жирными красными линиями.
Данил смотрел и не мог понять - неужели это тот самый президент? И теперь он здесь - на этом плакате. Как это возможно? И что теперь будет с теми, кто понесёт это плакат, кто встанет под него и пойдёт под ним?
Но ведь это именно он, Данил, встанет под него и пойдёт под ним.
Данил разгладил плакат руками. Но он не изменился. Всё также сквозь перечёркнутые красные линии смотрели глаза президента. И казалось, смотрели неотрывно.
Большая Якиманка была перекрыта - по ней должны были идти до Болотной площади. Потом - митинг.
Они встали в конце колонны - но конца не было - и за ними тут же выстроились новые люди.
Дима стоял с плакатом. Данил - рядом.
Хотели раздать листовки, но передумали. Кому было раздавать? Тут все свои, все одинаковые.
Колонна медленно двинулась.
И двинулись флаги. Самые разные - красные, оранжевые, жёлто-чёрные, чёрно-красные, чёрно-жёлто-белые. Данил никогда не видел столько флагов сразу. Ему всегда казалось - их ничего не может объединить. Но они здесь, вместе. Значит, что-то их объединило.
Лозунги были тоже самые разные.
"Если власть несменяема, то революция неизбежна"
"Кажется, нас не посчитали"
"Требуем отмены итогов выборов"
"Требуем регистрации оппозиционных партий"
"Требуем проведения свободных и честных выборов"
"За свободу узников"
"Сфабрикованная дума не нужна народу"
"Русские не сдаются"
"Мой президент - в этой толпе"
"Сегодня - начало великих событий"
"Делай то, во что веришь"
"За честную власть"
"Мы здесь власть"
"Пока кто-то в оковах - никто не свободен"
"Фальшивые выборы - фальшивые законы - фальшивая власть"
"Нет тоталитарному государству"
Но и их всех что-то объединяло.
И Данил уже знал что - они все хотели перемен.
А он? Чего хотел он?
. . .
После того случая с директором маме всё-таки позвонили.
Когда Данил пришёл домой, мама была уже там.
Он сразу понял - что-то не так. Мама пришла раньше обычного.
Такое же ощущение было, когда умер дед Данилы - мамин отец. Даниле было тогда десять лет.
Мама пришла с работы рано, села на кухне и сказала только одно:
- Дедушка умер.
И было понятно - какой.
Другого - по отцовской линии - давно уже не было.
- Как? - спросил Данил.
На памяти Данилы в их семье ещё никто не умирал. И это казалось невозможным. Дед не мог умереть, он должен был жить вечно. Но он умер - и мама сидела на кухне, молчаливая и тихая.
"Этого не может быть, - повторял он про себя, - этого не может быть".
Что люди умирают - Данил, конечно, знал с детства. Но дед - прошедший войну, доживший до девяноста лет - он не может, нет, это неправильно.
И Данил держался, чтобы не потрясти деда за плечи и не закричать, как кричал ещё ребёнком, когда с мамой приезжал к нему домой - "дед, вставай, вставай, давай. Утро уже!"
Но дед лежал - жёлтый и застывший.
И такая же застывшая была тогда мама - она сидела около гроба и молчала.
И сейчас мама сидела на кухне. И молчала. Не включала телевизор.
- Мам, ты чего? - спросил Данил.
Данил растерялся и даже не снял куртку, прошёл так.
- Ты откуда? - мама подняла на него глаза. - Телефон не брал.
Данил посмотрел на экран - он был чёрный.
- Наверное, разрядился.
На столе Данил заметил свои листовки.
- Мам, - позвал он.
- Звонили из школы, - сказала она.
- Мам, - опять позвал Данил, всё ещё не решаясь пройти на кухню.
- Ты не был сегодня?
- Не был.
- А вчера?
- Вчера был. Мам...
Мама сидела в темноте. Данил только сейчас заметил, что мама даже не переоделась - так и сидит в юбке и блузке. Как ходит на работу.
- Мам!
- Где ты был? Дома?
- Дома.
- Что делал?
- Ничего.
- А институт?
Они не были с мамой особенно близки - никогда не разговаривали ни о чём, кроме бытовых дел.
"Как школа"?
"Нормально".
"Что тебе приготовить?"
"Не знаю. Чего-нибудь"
"Во сколько придёшь?"
"Часов в девять. Позвоню, если что"
И так далее. Ничего особенного. Даже никогда не ужинали вместе. Данил - у компьютера, мама - на ходу.
Они вообще редко пересекались дома. Общались или записками на столе, или смсками.
Они жили в одной квартире, но это была как будто не одна жизнь. Это были две разные жизни. Так казалось Даниле.
Но тут мама спросила.
- А институт?
Про институт мама спрашивала редко. Данил даже растерялся.
- А что институт? - сказал он, - никто там не умрёт, если я не приду один день.
Мама вытирает кончиком фартука глаза.
Мама всегда плакала тихо. Так, что никто не слышит. Сидит, голову чуть наклонила, в руках платок. А если присмотреться - слёзы. Лицо неподвижно, замерло, никаких эмоций - только слёзы. Словно не от обиды или боли, а от безысходности. Словно она хочет сказать - "я знаю, что ничего не изменится". Это какие-то бессильные слёзы. Бывает, человек плачет - и что-то сразу меняется. Мама плачет - ничего не меняется и не может поменяться.
Данил боится этого. Когда мама плачет - жутко. Не знаешь, что и делать.
Данил кладёт руку на плечо мамы. Вроде как обнял.
Темно уже на улице, а мама только пришла.
Мама работает в Балашихе. Это на метро до Комсомольской. От Комсомольской перейти на Казанский вокзал. От Казанского на электричке доехать до Перово. А от Перово на автобусе до Балашихи.
Уезжает каждое утро в семь часов, приезжает тоже в семь. Иногда, если опаздывает на электричку, то в девять.
Данил садится на диван рядом. Кухня маленькая. Места для двоих почти нет. Посередине - слишком большой для такой кухни деревянный стол с толстыми ножками. У стены - диванчик. На котором можно спать - он раскладывается. Двери на кухню нет - отец её снял, чтобы было больше места. Половину дверного прохода занимает холодильник.
- И вообще, - говорит он, - я не знаю насчёт института. Артём предлагает в шиномонтаж пойти...
Мама от неожиданности перестаёт плакать.
- Какой Артём? С третьего проезда? Нашёл с кем советоваться. Какой ещё шиномонтаж?
- Сейчас в институт не все идут.
- Артём пусть и не идёт.
- У меня ещё друг не идёт. Он в колледж пойдёт. Строительный.
- Какой ещё друг? Какой строительный? Ты что, - она обняла Данила, прижала к себе. - Ты что? Тебе чего не хватает? Учись, пока я работаю.
От мамы пахнет луком. Рядом на диване лежит мамин фартук - клеёнчатый, потёртый - весь в пятнах, которые уже не отстирать.
- Артём получает пятьсот рублей в день. - Говорит Данил. И ему кажется, говорит убедительно, как взрослый. - Потом больше будет. В колледже тоже стипендия. Тебе не надо будет так много работать.
- Перестань! У меня работа лёгкая. Иногда работы нет - я сижу там целый день, книжки читаю.
Мама работает на складе лекарств. Разбирает коробки, проверяет по списку, собирает коробки, опять проверяет по списку. Если надо отправить лекарства в аптеку - отправляет.
Даниле она каждый раз говорит, что дел там почти нет, лекарства приходят редко, и почти всё время они сидят и читают книжки.
- Тебе деньги нужны? - лицо мамы застыло. И слёзы тоже застыли. - Сколько? Ты что, занял у кого-то?
- При чём тут деньги. Просто на бесплатное сложно пройти.
- А Олег тебя не может с собой взять?
- Ну как он возьмёт? - Данил разозлился. - Он же не приёмная комиссия.
- Ну у него же отец!
- И что, отец? Это же его отец, а не мой.
Данил встаёт. Он уже знает, чем закончится этот разговор.
Он встаёт и идёт к себе в комнату.
Отец Олега был совсем не такой, как отец Данила. Так же, как и Данил - не такой как Олег.
Но они были похожи - как похожи Данил и Олег.
Они учились в школе вместе. И были как все. Потом поступили в институты. Отец Данилы - на инженера. Отец Олега - на учителя физики. Потом - работа. Отец Данилы - на Станколит, отец Олега - нет, в школе он никогда не работал. Сразу занялся предпринимательством, как сейчас бы сказали. Организовал центр научно-технического творчества молодёжи. Их было там три человека. В основном, продавали. Компьютеры, джинсы, алкоголь. Всё, что было модно и нужно тогда. Предлагал и отцу Данилы - но он отказался. Станколит ещё неплохо платил в то время.
Потом родился Данил.
И многое стало не нужно. И литейный цех, и джинсы.
Но появился бизнес.
И отец Олега открыл первый фитнес-клуб. Качалку.
И вокруг этого "фитнес-клуба" в то время ходили легенды. И что отец Олега с помощью тех же качков разобрался с прежним хозяином. И что в этой качалке идут подпольные бои без правил. И что за клубом часто находят тела, которые уже невозможно опознать. Много всего.
Сейчас бы это называли - бизнес. Но тогда это казалось чем-то страшным и незаконным. Поэтому кличка "бандит" навсегда осталась за отцом Олега.
Хотя сейчас его отец - это пузатый солидный мужик, с машиной, квартирой и кучей репетиторов для сына.
А отцу Данилы повезло меньше.
Он тоже занялся модным тогда бизнесом - ремонтами.
Тогда только стали появляться новые дома, двухэтажные квартиры, отдельные участки. И отец стал делать "евро". Платили долларами.
Но бизнес есть бизнес. Пришли ребята из качалки. Возможно, качалки отца Олега - а платить никому не хотелось. Бизнеса не стало. Пришлось работать не в Москве. Но и денег стали платить тоже не как в Москве.
- Ну спроси ты у Олега, - опять просит мама.
- Мне помощь этого бандита не нужна, - кричит Данил через дверь.
- Да чем Олег бандит? Он умный. Подсказал бы. Он же хорошо учится.
- Ещё бы. Столько репетиторов.
- Ну и что. В институте не спросят - сколько у тебя было репетиторов.
С этим было не поспорить.
И Данил не спорит. Только злится:
- Ладно. Всё.
У отца были такие сильные руки, сильнее, чем у любого качка из "фитнес-клуба". Данил в детстве мог висеть на них - и мышцы всё равно не сгибались.
Отец родился и вырос в этом же районе, что и Данила, но район тогда был совсем другой.
В советское время - промышленный район рабочей молодёжи. Завод "Борец", комбинат твёрдых сплавов, "Станколит", где позже работал отец. Вечерние школы, танцы, рабочие специальности, которые сейчас кажутся дикими - "из прошлого века".
Потом - 90-е - типичный спальный район Москвы. Подвалы-клубы, улицы, ларьки, качалка, которую держал отец Олега. Железная дорога. Метро ещё не было.
Теперь - нулевые. Построили метро, огромный торговый центр Райкин-плаза, новые дома.
Данил любит смотреть на этот сверкающий торговый центр. Из окон своего дома - и из окон дома Оли, когда приходит к ней. Этот торговый центр стеной разделяет их дома - дом Данилы по одну сторону, дом Оли - по другую.
Мама идёт в комнату Данила.
- А что это? - в руках листовки.
Но Данил уже злится. Злиться он начинает быстро - в отца.
- Листовки. Друг дал.
- Какой друг? Артём?
- Нет, не Артём. Другой.
- А кто? Олег?
- Нет.
- А кто?
- Ты не знаешь.
- И что ты с ними делаешь?
- Ничего. Храню.
Данил обернулся. Мама стоит в дверях - невысокая, худая. Белые длинные локоны падают вниз. Она очень красивая на старых фотографиях. Данил видел. И сейчас красивая. Если бы не эта немодная блузка.
Мама внимательно смотрит на Данилу.
- Ты что... - она ищет слово, - скинхед?
Данил разозлился ещё больше.
- Какой ещё скинхед?!
- А кто?
- Я же сказал - друг дал.
- Ты что, наркоман?
- Мам, ну ты чё! Конечно, нет. Ну какой наркоман?
- Тогда что? Куда ты ездишь? Где бываешь? С кем?
- Ну я же говорю - в институт ездил.
- Я звонила в институт. Нет у них такой программы. И курсы все платные.
Данил сел. Он не мог представить, что мама догадается позвонить туда.
Мама так и стоит в дверях.
- Значит, нет никакого института. И курсов нет. Только это, - она посмотрела на листовки.
Они выпали у неё из рук и рассыпались по полу.
- Ты что, из этих? Которые на митингах?
Для мамы это, видимо, было самое страшное. Хуже, чем скинхед или наркоман.
- Может быть, - сказал Данил. - А что в этом плохого? А, - он махнул рукой, - ты не поймёшь.
- Я никогда у тебя ничего не понимаю. Никогда мне ничего не рассказываешь. Как отец. Уехал - и всё. Полгода нет. А где, с кем - "ты не поймёшь". Он знаешь, что мне говорил. "Если помру, тебе скажут". И ты также? Мне скажут?