После пышной свадьбы царская чета пешком отправилась на богомолье в Троице-Сергиев монастырь. Молодая царица была набожна и благочестива, а влюбленный супруг, казалось, только и думал о том, как бы угодить своей «голубке». Но когда вернулись в Москву, Анастасия поняла: сказка закончилась, а ее мужем стал непонятный, загадочный человек, который то осыпал жену подарками, то зло подшучивал над ней.
Мог зазвать в царскую опочивальню кого-нибудь из ближних бояр и от души веселиться, глядя, как боярин боится голову от земли поднять, да ненароком на царицу взглянуть, а царица под одеялом укрывается, да от стыда плачет. Один раз посмела сказать:
– Ой, негоже, государь Иванушка, чтобы мужчина заходил к царице в спальню…
– К кому? – зло прищурился царь. – К царице? Это ты, что ли – царица? Да я мигну – тебя тут же в монастырь запрут. Была ты Настькой Захарьиной, ею и осталась. Смотри, разгневаюсь…
Повернулся на каблуках и выбежал – вон. Потом ближние боярыни сказали: на охоту государь отправился, потешить себя играми молодецкими. А когда вернется, то никому неведомо.
Весь день Анастасия проплакала в своей горнице. А к вечеру супруг богоданный вернулся, да такой нежный, такой ласковый, что слезы у молодой царицы враз просохли. Неделю государь не выходил из покоев царицы, нежил да голубил свою ненаглядную, надарил дорогих подарков, наговорил слов всяких… Ну, как на такого сердиться? Горяч, молод, норовист…
Впрочем, свой норов царь Иван Васильевич вскоре стал сдерживать. Анастасия понесла дитя чуть ли не с первой ночи, носила тяжело, мучилась тошнотой, да дурнотой. А тут еще на Москве великий пожар случился, долго горел город, едва не дотла выгорел. Анастасия тогда так испугалась (не за себя, а за чадо еще нерожденное), что сердце болеть начало.
Дочка Анна родилась на две недели раньше срока. Едва успели окрестить – прибрал Бог невинную душеньку. Анастасия так убивалась, что смотреть было жалко. Только муж, хотя и печалился о смерти младенца, сказал, что это им – наказание от Господа за грехи их. Что новый царский любимец и духовник Сильвестр прямо сказал: в блуде дитя было зачато, потому и не зажилось на свете. Мол, по воскресеньям, во все праздники, да по средам и пятницам от плотского греха воздерживаться надо.
Анастасия-то воздержалась бы, но сам государь никакого воздержания не признавал, хотя потом земные поклоны клал, молился, да каялся. А что толку: еще двух дочерей – Марию и Евдокию – родила царица за три года, да обе вскоре за своей сестрицей старшей ушли. Не благословил Бог царскую чету потомством. Анастасия не роптала, только все чаще удалялась в свою светелку – отлеживаться, так сердце болело.
А царь Иван Васильевич Казань воевать решил. Дважды выступал в поход и дважды с бесславием отступал, а по его следу осмелевшие казанцы разоряли и грабили русскую землю. Лишь третий поход увенчался успехом. Может быть, потому, что перед ним царь дал обет поставить в Муроме каменный собор в честь святых Петра и Февронии. И Казань пала. На обратном же пути царь получил известие, что царица в день святого Дмитрия Солунского благополучно разрешилась от бремени сыном, которого и нарекли Дмитрием.
Жить бы, да радоваться, только через год пронеслась по Москве и по всей Руси весть: государь при смерти. Анастасию к мужу почему-то не допускали, она истово молилась в своих покоях. Но царю становилось все хуже и он повелел собрать у своего одра самых именитых бояр, дабы присягнули те на кресте малолетнему царевичу Дмитрию.
Кто-то из бояр, не мешкая, поспешил к присяге, но князь Владимир Старицкий и его матушка, вдовая княгиня Ефросинья, родная тетка царя Ивана, целовать крест Дмитрию отказались наотрез, смутив тем самым многих присутствующих.
– Тебе, государь, и сыну твоему всегда служить рады, а Захарьиным нам не служивать. Сам ведаешь: сын твой еще в пеленках, а мы и прежде от тех бояр беды многие видели, зачем нам новые жернова?
Поднялся шум и гвалт, бояре люто спорили друг с другом о том, кто знатнее, да кто больше для державы сделал. Совсем забыли, для чего были званы. И тут послышался твердый голос царя Ивана Васильевича:
– Значит, не желаете сыну моему присягать? Смерти моей дожидаетесь, мечтаете нового государя на трон возвести? А вот я возьму, да и не помру! Ступайте все вон отсюда, смрадно от вас…
Только тут Анастасия поняла, что болезнь мужа была притворной, что решил он так испытать верность своих бояр. Сердце прихватило так, что царица побелела, охнула и сползла по стеночке на ковер царской опочивальни. Хорошо, что рядом немецкий лекарь Линзей рядом оказался, помог царице в себя прийти и приказал с великим бережением отнести ее в светлицу. Следом за ней стремительными шагами бросился чудесно выздоровевший царь.
А бояре смирнехонько разъехались по своим домам да вотчинам, чувствуя неминуемую беду: не выдержали они испытания, устроенного им хитроумным царем.
Анастасия отдышалась и заснула уже глубоким и спокойным сном. Эту ночь Иван Васильевич, как и всегда, провел в опочивальне супруги, только не ложился, сидел в высоком кресле и берег сон своей голубки. Что бы там ни болтали злые языки по Москве, царь по-настоящему любил свою царицу и других женщин не замечал. Ну, разве девка какая теремная глянется, так то дело обычное, на то в теремах пригожих девок и держат.
Чуть оправилась царица от припадка, Иван Васильевич повелел всем отправляться вместе с ним, его супругой и малолетним царевичем в паломничество в Кириллов монастырь, что на Белом озере. Такой обет дал он еще под стенами Казани, когда молился о победе над врагами. Царский поезд растянулся на несколько верст: родня царевича Дмитрия со стороны матери, бояре Романовы сопровождали Грозного и в дни путешествия бдительно следили за неукоснительным соблюдением церемониала, подчеркивавшего их высокое положение при дворе.
Где бы ни появлялась нянька с царевичем на руках, ее неизменно поддерживали под руки двое бояр Романовых. Царская семья продолжила путешествие по реке на стругах. Боярам случилось однажды вступить вместе с кормилицей на шаткие сходни, те не выдержали – все оказались в воде. Для взрослых купание в реке не причинило вреда. Младенец же Дмитрий захлебнулся и откачать его так и не удалось. Тут и настиг царицу новый сердечный припадок, едва до монастыря довезли, уж и не чаяли, что выживет.
Анастасия так никогда и не оправилась от гибели сына. Ни родившийся через год после этого Иван, ни появившийся еще год спустя Федор не могли заполнить образовавшейся в ее сердце страшной пустоты. И не смогли излечить надорванное сердце царицы ни народные средства, ни иноземные врачи. Только ненавидевшие ее бояре все никак не могли дождаться, когда же государыня изволит преставиться.
Почему – ненавидевшие? Да потому, что слишком уж крепкой была любовь к ней царя, а потому слишком сильной – та власть, которую она над ним имела. И вот однажды – дождались. Пополз по Москве слух, что царица Анастасия, ангел во плоти, заступница всех сирых и убогих занемогла сильно. Что ни пить, ни есть уже не может и с ложа не поднимается. Что иноземного лекаря Линзея, который признался в своем бессилии, государь Иван Васильевич собственноручно острым посохом пригвоздил к стене. Что привозили царице целебную воду откуда-то из – под Вологды, но и та вода не помогла. Что жить государыне осталось – всего ничего.
Последняя надежда оставалась на недавно появившегося в Москве немецкого лекаря Элоизиуса Бомелиуса, который, по слухам, чуть ли не с того света людей вытаскивал. Иван Васильевич повелел сего лекаря немедля во дворец доставить и принял его почти приветливо. Но только и «доктор Елисей», как прозвали немца русские, оказался бессилен. Сказал только государю, что жить царице осталось – считанные дни. И что болезнь ее – от злых людей, а не от Бога.
– Порчу навели? – побелел и сжал губы Иван Васильевич.
– Отравили, – просто ответил врач.
Он достаточно много странствовал по Европе, чтобы с первого взгляда обнаружить странные зеленоватые тени на щеках и шее царицы. Такие же он видел на жертвах интриг французской королевы Екатерины Медичи. Яд, от которого не было спасения. И который мог дать царице лишь очень близкий к ней человек.
Впрочем, зачем – дать? Можно было подарить пропитанный отравой платок, вымоченные в нем украшения, банку с ароматическими притираниями. Яд убивал медленно, но верно, и распознать его можно было только по этим зеленоватым теням.
Царица тихо скончалась в Коломенском дворце – Москва опять горела. Перед тем, как закрыли крышку гроба, царь вдруг бросился вперед с криком:
– Куда ты от меня? Как обойму отныне?
Его унесли почти беспамятного… А когда Иван Васильевич очнулся – это был уже другой человек. Он сам часто говорил, что Анастасия была его ангелом-хранителем. Она сдерживала его звериную натуру и пыталась сгладить внутренние противоречия. Она была ему и матерью, и женой, и любовницей, и другом, и советником. Смерть Анастасии ожесточила его. Первая и последняя любовь царя стала первой жертвой жестокой войны между ним и мятежными боярами. Только враги царицы просчитались.
Сразу после ее смерти был распущена Избранная Рада, долгие годы служившая верой и правдой царю. За годы ее деятельности были приняты реформы, направленные на укрепление самодержавия. Иван, теперь уже Грозный, решил, что теперь он способен справиться со всем в одиночку.
Отстояв заупокойную на девятый день, он следующим же утром явил миру совсем иной лик – жестокого и подозрительного насильника, чуждого какой-либо привязанности. Анастасия умерла в августе 1560 года, после тринадцати лет счастливого, в общем-то, брака, а две недели спустя «безутешный вдовец»… объявил, что женится снова. На сестре польского короля Сигизмунда II Августа принцессе Екатерине Ягеллонке, дабы не просто вторую супругу взять, но и политические выгоды получить.
Сигизмунд отказал ему: добра от союза с Московией он не чаял, а отдавать сестру за «полоумного еретика» – боялся. Вместо родственных отношений возникла взаимная ненависть, да такая, что несколько десятилетий спустя привела к войне с поляками и страшной смуте на Руси. Но это случилось уже после смерти Ивана Грозного.
Тем временем в Москве объявился черкасский князь Темрюк с дочерью «неписанной красоты». Князь сам искал дружбы с русским царем, а в залог предлагал руку своей единственной дочери. Увидев ее, Иван Грозный на время забыл все на свете. Княжна и впрямь была необыкновенно хороша собой, хотя была полной противоположностью русоволосой и светлоглазой Анастасии: тонкая, смуглая, с копной густых, черных, как смоль, волос и с огромными черными глазами. Иван Васильевич впервые увидел такую женщину – и ровно год спустя после смерти своей первой жены женился на прекрасной черкешенке, получившей при крещении имя Мария.
Этот брак продлился восемь лет. Царица родила сына, но мальчик прожил всего пять недель. После смерти младенца проявился во всей красе бешеный нрав молодой царицы, охочей не только до чисто мужских развлечений (верховой езды, пиров, соколиной охоты), но и до кровавых зрелищ.
Мария с удовольствием присутствовала на медвежьих травлях и наблюдала с кремлевских стен за публичными казнями, хотя в те времена женщины на казни не допускались. Заикнувшийся о том, что неприлично царице смотреть на жестокие расправы, боярин Адашев был сослан, а вся его родня – брат и 12-летний племянник, тесть, три брата жены, племянник с двумя детьми и племянница с пятью – были казнены на Красной площади.
Бояре царицу откровенно ненавидели, а та, получив поначалу огромное влияние на мужа, в долгу не оставалась и не упускала случая настроить царя против бояр. Она придумывала бесконечные «заговоры» против своего державного супруга и так его этим напугала, что царь беспрестанно учинял жестокие пытки и расправы, а затем и вовсе удалился из Москвы и поселился в Александровской слободе под охраной тысячи избранных им так называемых «опричников».
Царский дворец в Александровской слободе превратился в жуткую пародию на монастырь. Ночью царь звонил в колокол. В церковь съезжались опричники в рясах. Потом во время двух-трехчасовой службы царь беспрерывно клал земные поклоны. После службы царь читал жития святых, а во время обедни опять бился лбом о каменный пол. Но уже за обедом все были без ряс, вино лилось рекой, появлялись женщины. А глубокой ночью оргия опять сменялась молитвой.
Мария не меньше своего супруга любила плотские утехи, причем зачастую искала их на стороне, о чем царю очень скоро стало доподлинно известно. Но он уже охладел к Марии, завел целый «гаремный дворец» в Александровской слободе и пропадал там неделями.
Злые языки в Москве поговаривали, что супруги, случалось, и дерутся. То, что государь тяжел на руку и скор на расправу, было не новостью: он и Анастасию Романовну, голубку свою нежную, случалось, и за косу таскивал, и посохом охаживал. Но если кроткая Анастасия смиренно сносила мужнины побои, то злющая и вспыльчивая Мария бросалась на супруга с кулаками, норовя в кровь расцарапать лицо. Однажды в пылу ссоры царь хватил свою супругу об стену так, что та полегла замертво, выкинула неживого младенца и более уже детей не имела.
Об этом она, правда, не шибко печалилась. Со временем поползли слухи о том, что в Кремль заманивают молодых, пригожих мужчин, после чего они бесследно исчезают, Иван Васильевич поручил своему новому любимцу, Малюте Скуратову «провести дознание». Скуратов очень быстро выяснил, что это – дело рук царицы, которая меняла любовников едва ли не еженощно, после чего приказывала их убить или… убивала сама, а трупы потом тайно вывозили из Кремля и зарывали в глухом лесу. Обо всем этом он доложил государю, который равнодушно обронил:
– Узнаю царицу. Пусть веселится. А мы за нее Господу помолимся.
Молился государь, видно, усердно. Через какое-то время царица стала чахнуть, потом слегла – и больше не поднялась. Ее отравили менее изощренно, нежели Анастасию, потому и мучилась Мария недолго. И царь-государь недолго страдал от одиночества, тем паче, что почти все время проводил в обществе лихих молодцев-разбойничков. Дня не проходило без диких набегов на города и села, усадьбы и деревни… Грабежи, убийства, насилия и пожары повсюду сопровождали царя и его опричников на их страшном пути.
Но страшнее всего было видеть самого царя. Иван Васильевич стал уже полусумасшедшим. Он приходил в необузданную ярость по малейшему поводу, а то и без всякой причины. Он бился в падучей, на губах у него выступала пена, глаза закатывались. Он хрипел, потом загнанно дышал и в конце концов затихал, впадая в тяжелый сон. Жениться он не желал, да и нужды не было: десятки наложниц вились вокруг него, носили его от стола в баню, а из бани в опочивальню. Век этих «прелестниц» был недолог, самые «везучие» становились наложницами верховных опричников.
Но бывало и куда хуже. Как-то один боярин не согласился отдать свою шестнадцатилетнюю дочь в царский гарем. За это его повесили вверх ногами, облили голову кипятком, а потом главный царский страж и палач Малюта Скуратов отрезал ему уши и нос. После того другие опричники—палачи медленно отрезали боярину обе руки. И только когда они достаточно «насладились» зрелищем окровавленного страдальца, его перерубили пополам. А затем до смерти замучили жену и надругались над дочерью строптивого боярина.
Сколько таких случаев еще было – никому неведомо, только Москва, да и вся Русь жила в великом страхе. Никто не знал, суждено ему увидеть новый день, или государю придет в голову оборвать его жизнь немедля. И хорошо еще, ежели без мучений…
Ведь была у Ивана Васильевича и еще одна забава, которая называлась «выбором жены». Он с опричниками делал набеги на вотчины своих подданных. Его встречали по-царски, но, придравшись к мелочи, венчанный гость приказывал опричникам «пощупать ребра» у гостеприимных хозяев. Начинались страшных избиения, которым не подвергались только молодые красивые женщины и девушки. Царь выбирал одну из них, остальные доставались опричникам. Иногда бесчинства «гостей» продолжались два-три дня.
Наконец, в голову Ивана, неизвестно почему, пришла мысль сыграть еще одну свадьбу. Может быть, он все еще мечтал найти вторую «голубку», еще одну Анастасию? Кто знает…