На сей раз он повелел устроить традиционные смотрины – свезти красавиц со всей Руси, дабы избрать из них наилучшую… И вот уже не по годам согбенный, облысевший, опирающийся на посох, Иван обходил ряды невест – молодых, стройных, пышущих здоровьем – и, точно коршун, выискивал себе добычу. Наконец царь остановился перед юной белокурой красавицы.
– Как звать тебя? – спросил он девушку.
– Марфой, государь, – чуть слышно ответила та.
Иван Грозный стукнул посохом об пол и повелел объявить, что царицею Московской называет он боярышню Марфу Васильевну Собакину, оказавшуюся волею случая дальней родственницей Малюты Скуратова. Боярышню с великим бережением отвезли в Кремль, нарекли «государыней-царевной» и стали спешно готовиться к свадьбе. Недели не прошло, как состоялось пышное венчание, но…
Марфа занемогла прямо на свадебном пиру, из-за стола новобрачную увели не в опочивальню, а в отдельную светелку. Вместо брачной ночи началась ночь «розыска», длившегося несколько недель. Третья жена Ивана Грозного, фактически так и оставшаяся только его невестой, скончалась спустя полмесяца после свадьбы, а на плаху по обвинению в «сведении со света» царской избранницы угодило двадцать человек. Главным виновником был объявлен брат покойной царицы Марии, князь Михаил Темрюк, якобы угостивший «государыню – царевну» отравленными засахаренными фруктами. Его без затей посадили на кол.
В гневе и неистовстве, государь повелел созвать церковный собор, и послушные ему иерархи признали брак с Марфой недействительным. Законными считались только три брака, так что решение церковников давало царю возможность жениться еще раз. Правда, от государя потребовали покаяния и наложили на него легкую епитимью – совершать каждый день сто поклонов перед иконами в течение одного года. Но это был последний раз, когда отцы церкви смогли что-то потребовать от Ивана Васильевича.
Через год после смерти Марфы царь снова решил вступить в брак и выбрал Анну Колтовскую, красивую и умную девушку, чем-то напоминавшую Анастасию. Анна по понятиям того времени была уже «перестарком», ей исполнилось восемнадцать лет, но бояре быстро смекнули, что новая царица – «настоящая». Она сумела подчинить Ивана Васильевича своему влиянию. Массовые пытки и казни прекратились, а в покоях царицы Анны всегда было достаточно красивых женщин, чтобы супруг проводил там все свое время. Молодая царица искусно повела борьбу против опричнины. Она ненавидела их, замучивших ее любимого, князя Воротынского. Благодаря ее влиянию на царя, за год были казнены или сосланы почти все главари опричнины. Оставшиеся опричники люто ненавидели Анну.
И им удалось отомстить царице, оклеветав и опорочив ее в глазах супруга. Основным обвинением, правда, было то, что царица «неплодна». В апреле 1572 года ее привезли в Тихвинский монастырь. Там царицу насильно постригли под именем Дарии; церемонией пострижения руководил Малюта Скуратов-Бельский. В удел ей, отныне «старице царице и великой княгине Дарье» назначался город Ростов «с волостми и с пустми, и с селы и со всеми пошлинами», а также 14 сел «с деревнями и со всеми угодьями». Несчастная женщина прожила в монастырском заточении более полувека.
Прошел год после удаления Анны. Бояре прятали из Москвы и округи своих молодых жен и дочерей, царю приходилось рыскать по окрестностям для удовлетворения своих страстей. Тогда он снова решил жениться, причем обошелся без разрешения церкви, просто в ноябре 1573 года обвенчался с княжной Марьей Долгоруковой, признанной на Москве «первой красавицей». Свадебный пир был очень веселым и на улицы Москвы были выставлены столы, заполненные хлебом, мясом и рыбой, а также десятки бочек пива и браги.
Но на следующее утро после пышной свадьбы царь был хмур и неразговорчив. В тот же день он увез царицу в Александровскую слободу, где приказал вырубить на своем пруду огромную полынью. У края полыньи поставили высокое кресло. Из дворца на коне выехал царь, за ним следовали сани, в которых лежала в одной ночной сорочке связанная и обеспамятевшая царица Мария.
Царь сел в кресло, а сопровождавший его дьяк громогласно объявил:
– Православные! Ныне узрите, как карает великий государь измену. Князья Долгорукие обманным воровским обычаем повенчали государя с девкой, коя до венца слюбилась с неким злодеем и пришла во храм в скверне блудодеяния, о чем государь не ведал. И за то злое, изменное дело повелел великий государь девку Марийку в пруду утопить.
Скуратов ткнул ножом лошадь, запряженную в сани, и испуганное животное метнулось в полынью, где и утонуло. Когда вода успокоилась, Грозный поднялся со своего кресла, снял шапку, перекрестился и сказал:
– Воля Господня свершилась.
Брата Марии, Петра Долгорукова, подвергли жестокой пытке «за введение царя в обман и попустительство разврату сестры» и убили.
Тело несчастной княжны-царицы так и осталось в пруду Александровской слободы, бывшим, на самом деле, самым настоящим кладбищем. В нем топили врагов престола, «хоронили» казненных, сами тонули по пьянке. Иностранные послы сообщали своим суверенам, что в сем пруду развелись крупнейшие и жирнейшие карпы да караси. На пирах и дипломатических приемах эти подводные стервятники были самым лакомым блюдом.
После этого события царь опять «пресыщался» в гареме дворца слободы. А однажды заехал к князю Петру Васильчикову и увидел его 17—летнюю дочь—красавицу Анну. Неизвестно, кто их венчал, но царицей Анну Васильчикову никто не признавал. Царь прожил с ней три месяца, и молодая непризнанная царица как-то таинственно скончалась, вроде бы от «грудной болезни». Осталась только запись в книге Иосифа Волоцкого монастыря, что царь пожертвовал «по Анне Васильчиковой дачи за упокой государские 100 рублёв». Тенью мелькнула несчастная юная жертва царского сластолюбия, неизвестно даже, как она выглядела.
Несколько лет прошло относительно спокойно, государь тешился разными девицами, да женами, не пытаясь заключить новый брак. Он даже стал милосерднее: если приглянувшаяся ему красавица не противилась, была кротка и покорна, то наутро она могла спокойно покинуть царскую опочивальню и дворец, иногда даже с каким-нибудь подарком: перстнем или серьгами. Но если жертва сопротивлялась… Удовлетворив свои желания, Иван Васильевич приказывал бросить несчастную на растерзание собакам, утопить, повесить, живьем зарыть в землю. Фантазия у царя была богатая.
Так продолжалось до той поры, пока на глаза царю не попалась супруга его стремянного Никиты Мелентьева. Василиса действительно была красавицей, знала об этом и вела себя так, что в ее присутствии любого мужчину бросало то в жар, то в холод. Не стал исключением и сам Грозный. Верный слуга Малюта Скуратов и тут не оплошал: угостил доброй чаркой вина Никиту, а тот возьми после этого, да и отдай богу душу. Чтобы вдова не убивалась по супругу, Скуратов перевез ее в царский дворец – прямо в опочивальню, где Иван Васильевич ее и узрел. Да так изумился этакому чуду, что сам не заметил, как согрешил, и не единожды. Прекрасная Василиса оказалась достойной парой царю и успокоилась только к рассвету. Да и то, как выяснилось – ненадолго.
Хотя известно, что Иван Васильевич с Василисой обвенчался, неизвестно, было ли то подлинным венчанием или государь устроил очередное представление. Так или иначе, царицей Василису считала только она сама, прочие же ее никогда так не величали. И все же на два года она смогла полностью завладеть царем: во всяком случае, после объятий Василисы у Ивана Васильевича сил оставалось только на то, чтобы помолиться, да и то – не всегда.
В Москве почти прекратились казни, а во дворце – разнузданные оргии. Но однажды, во время беседы со шведским послом, Иван Грозный внезапно прервал разговор и направился в покои Василисы. Та казалась смущенной. Вызванный царем Скуратов, обыскав терем, нашел спрятавшегося за пологом кровати царского сокольничего Ивана Колычева, которого разгневанный государь тут же проткнул острым концом посоха. На следующий день в могилу опустили два гроба: в одном был убитый Колычев, в другом – живая, но связанная и с кляпом во рту Василиса Мелентьева. Все родственники Колычева отправились на плаху. Потоки крови лились несколько месяцев.
А потом царь снова принялся за… поиски невесты. Он выбрал Наталью Коростову, но встретил неожиданное препятствие: дядя Натальи, новгородский архиепископ Леонид, приехал в Москву и заявил царю, что он скорее убьет свою племянницу сам, чем отдаст ее на поруганию царю. Эти смелые слова архиепископ произнес открыто, на приеме. Все ждали, что государь, как обычно, придет в ярость, но, к общему изумлению, Иван Васильевич сохранил спокойствие и даже обласкал Леонида.
В тот же день на дворцовой площадке состоялась оригинальная потеха. С заднего крыльца дворца, вынесли какой-то тюк, зашитый в медвежью шкуру. Этот тюк положили среди площадки. Затем псари привели около десятка огромных злых псов и натравили их на тюк. Псы в несколько мгновений разорвали медвежью шкуру, а потом разорвали и зашитого в ней человека. Это был архиепископ Леонид. После приема его пригласили в стольную палату, накормили, а затем…
Наталья Коростова, несмотря на ее сопротивление, должна была поселится во дворце. Она стала добычей царя, но не получила звания царицы. Дядя невольно оказал ей плохую услугу. Наталья пользовалась расположением царя всего несколько месяцев. Затем она бесследно исчезла. Неизвестно даже, сколько лет было очередной «царской невесте». Возможно, ее скелет скрыт в стенах кремлевских подземелий, где Грозный любил заживо хоронить людей, которых почему-либо неудобно было казнить публично.
Исчезновение Натальи совпало с появлением в Москве боярина Федора Нагого. Боярин много лет прожил в ссылке и, неожиданно для него самого, вдруг получил от Грозного приказ немедленно вернуться в столицу. Нагой не мог объяснить себе, благодаря чему царь снял с него опалу. Между тем, дело обстояло очень просто.
В вотчине опального боярина случайно, проездом, был князь Одоевский, один из послов, постоянно ездивших из Москвы к польскому королю. Вернувшись в Москву, князь придумал способ расположить к себе царя. Он в ярких красках описал ему красоту боярышни Марии Нагой. Иван Васильевич так увлекся этим описанием, что немедленно приказал вернуть в Москву боярина со всем его семейством.
Мария Нагая, действительно, была идеалом русской красавицы.
Высокая, статная, с большими выразительными глазами и густой косой ниже пояса, она пленяла всех, кому приходилось ее видеть.
На другой день после приезда Нагого, царь вызвал его к себе, обласкал, пожаловал ему подмосковную вотчину и, в знак особой милости, объявил, что на днях посетит его. Действительно, через два дня у дома Нагого, на окраине Москвы, появился царский поезд. Иоанн приехал верхом. К этому времени он уже настолько одряхлел, что ему трудно было держаться в седле, но он старался казаться моложе своих лет. Он въехал во двор и без посторонней помощи соскочил с коня. Свита, соблюдая обычаи вежливости, спешилась у ворот.
Боярин Федор Нагой встретил царя на крыльце с глубокими поклонами. В обширной, богато убранной стольной горнице высокого гостя ждала боярыня с подносом, на котором стояли две золотые чарки: для царя и хозяина. Царь вошел, оглянулся, поморщился и, не отвечая на поклон боярыни, сказал:
– Не ладно принимаешь, боярин. Я к тебе со всеми милостями, а ты меня обижать задумал.
Нагой растерялся.
– Помилуй, Великий Государь, – сказал он. – Можно ли мне и помыслить чинить тебе обиду? В чем ее усмотреть изволил?
А в том, – ответил Грозный, – что не кажешь мне дочь свою. А она, сказывают, красоты неописанной.
Эти слова объяснили Нагому, чему он обязан снятием опалы.
Надо сказать, что боярышня Мария была просватана за сына одного из бояр, живших по соседству с вотчиной, в которой Нагой провел более десяти лет. Боярышня поэтому не приехала в Москву. Сознаться в этом было опасно, потому что царь приказал Нагому явиться в Москву со всем семейством. Несколько секунд боярин раздумывал, потом решительно заявил, что боярышня хворает и потому не может покинуть своей светелки. Но царь не любил изменять своих намерений. Он приехал к Нагому, чтобы увидеть его дочь, и должен был увидеть ее во что бы то ни стало.
– Ничего, боярин, – весело сказал он. – Хоть и недужна боярышня, а видеть ее я хочу. Веди меня к ней.
Боярыня настолько испугалась, что уронила поднос. Чарки со звоном покатились по полу, вино разлилось. Момент был критический. Боярин упал в ноги и покаялся, что обманул его, что Марин нет в Москве.
Против ожидания, царь не разгневался. Добродушно усмехнувшись, он сказал:
– То-то, Федор! Нелегко провести меня. А теперь – сейчас же посылай за боярышней. Послезавтра опять приду к тебе. И если тогда ее здесь не будет, не прогневайся…
Царь повернулся, вышел, сел на коня и уехал.
Нагой сейчас же поскакал в свою вотчину и вернулся в Москву с дочерью. Мария плакала, умоляла убить ее, но не разлучать с женихом, но честолюбивый боярин решил во что бы то ни стало исполнить волю царя.
В назначенное время Иоанн приехал к Нагому. На этот раз вино поднесла ему боярышня Мария. Она произвела на него сильное впечатление. Вопреки всем обычаям, он при ней сказал Федору:
– Ну, боярин, сам я себе у тебя сватом буду. Полюбилась мне твоя дочь, быть ей московской царицей.
Мария упала в обморок. Нагой низко поклонился. Он ждал этого.
Царь усмехнулся и, взглянув на лежавшую без чувств девушку, сказал:
– Видно, не по нраву пришелся я боярышне. Да ничего. Стерпится – слюбится.
Через неделю была отпразднована свадьба. Конечно, и на этот раз церковный обряд совершался без участия патриарха и епископов. Но свадебный стол был обставлен очень торжественно. Подавались «сахарные кремли», вино лилось рекой. Посаженным отцом царя был его сын Федор: дружкой со стороны жениха – князь Василий Иоаннович Шуйский; дружкой со стороны невесты – Борис Федорович Годунов. Все будущие московские цари.
На другой день после свадьбы царя его сын Федор женится на Ирине Годуновой, которую Иоанн незадолго до этого наметил себе в невесты.
Какое-то время в московском дворце жизнь шла мирно.
Царица Мария покорилась своей участи и относилась к супругу хорошо. Сам царь был доволен своей новой женой. Одно лишь ему в ней не понравилось: она часто, без видимой причины начинала плакать. Это его раздражало. Однажды, застав ее в слезах, он до того рассердился, что обещал «отдать ее псам», если она не станет веселой.
Конечно, Мария от этого не стала веселее и между ней и царем началось охлаждение. Грозный вернулся к прежним привычкам. Снова ночью дворец оглашался пьяными песнями, опять в нем воцарился дикий разгул. Но у Ивана Васильевича силы были уже не те. Случалось, что он среди оргии вдруг засыпал, забывал имена своих любимцев; иногда называл Годунова Басмановым, удивлялся, почему за столом нет Вяземского, казненного им много лет назад, и тому подобное.
Его старший сын Иоанн, унаследовавший от отца все дурные качества, принимал деятельное участие в оргиях. Но в то же время, он как наследник престола, интересовался всеми государственными делами. В этой области он был ярым противником царя. Зная, что государь ищет мира с Польшей, он переписывался с польским королем Баторием и обещал ему после смерти отца, всевозможные уступки, если король прекратит войны до воцарения его, Иоанна Иоанновича. Зная болезненную впечатлительность отца, Иоанн надеялся довести его до окончательного состояния безумия и, таким образом, скорее занять его место. Первое ему удалось, второе – нет.
Как говорится, яблоко от яблони недалеко падает. Царь Иоанн Васильевич только официальным браком был женат не менее семи раз. И молодой царевич старался от отца не отставать. Первой его супругой была Евдокия Сабурова, насильно постриженная в монашки, второй – Феодосия Соловова, с которой приключилась та же судьба, свою жизнь она окончила в монастыре. А к 1583 году он был женат на Елене Шереметьевой.
Ее-то, зашедшую в покои к мужу, что делать женщинам даже царского рода не полагалось, случайно и встретил там свекор. Беременная Елена вышла к тому же «распояской», то есть в одежде нараспашку, а такой вид для замужней женщины считался зазорным. Увидев такой срам, Иван Грозный отвесил невестке пару крепких оплеух. Она упала, ударилась, и уже следующей ночью у нее случился выкидыш.