Они идут, меняясь. Впереди то Норгей, то Хиллари. На них три слоя перчаток и десять слоёв одежды. За спинами – шестнадцатикилограммовые кислородные приборы. Они идут между Сциллой и Харибдой. Справа – обрыв, слева – скала, или наоборот. Они думают: вот, осталось чуть-чуть, это уже последний сугроб, а он оказывается не последним, они перебираются через него и продолжают идти. Тут не о чем думать, тут нужно сжать зубы и идти, карабкаться, ползти, грызть камень, лёд и снег.
Они связаны двухметровой верёвкой, точнее, она закреплена таким образом, чтобы сохранять между ними постоянное расстояние. Ещё точнее, длина верёвки – не два метра, а шесть футов. Просто кому-то привычны стандартные меры, и я стараюсь пользоваться ими, а не традиционными британскими.
Когда перед альпинистами оказывается вершина, впереди идёт Хиллари. Именно он, новозеландец, первым вступает на самую неприступную вершину в мире. По крайней мере, если верить официальным источникам. Секундой позже наверху оказывается и шерп. Впоследствии журналисты спрашивали их: кто из вас был первым. Чьё имя должно быть в каждом заголовке. Они написали официальное заявление, в котором указали, что вступили на вершину почти одновременно. Журналисты прицепились к слову «почти». Тогда Норгей официально заявил, что первым был Хиллари – чтобы эта свора поутихла.
Хотя это, конечно, чушь. Если два альпиниста связаны одной верёвкой, они становятся сиамскими близнецами. Нет Хиллари и Норгея, есть Хилгей и Норлари, это один человек, это Сакко и Ванцетти, Роллс и Ройс, Орвил и Уилбур Райт.
Они провели на вершине ровно пятнадцать минут. Хиллари снимал гималайские виды, потом сфотографировал Норгея. Сам он отказался отдать аппарат шерпу. Он не хотел, чтобы его сняли на вершине. Ему достаточно было присутствия.
На фотографии Норгей стоит, опираясь на правую ногу, левую поставив на гребень. На нём бежевые штаны и ботинки на высокой шнуровке, синяя куртка, перчатки и кислородная маска. В правой руке он держит древко с четырьмя флагами – британским, индийским, непальским и ООН. Более или менее прилично виден только британский, остальные не разглядеть, потому что ветер дует от фотографа, пряча флаги за древко. Глядя на эту фотографию, ты понимаешь, что спрятать снимок Рут на вершине негде. Даже если Мэллори воткнул штангу с рамкой на полметра в снег, её всё равно бы смело.
Но я знаю кое-что, чего вы не знаете. Когда Хиллари шёл к вершине, он ужасно боялся увидеть там рамку с фотографией Рут, потому что это сделало бы его вторым. Он умел проигрывать – но не хотел этого делать. Когда он оказался на вершине – девственно белой, без единого следа человеческого вмешательства – он успокоился. Но он понимал, что ветер мог – да и не то что мог, а должен был – снести снимок вниз.
Тем не менее, он поискал снимок глазами. Он даже нагнулся и немного покопался в снегу – на серьёзные поиски просто не хватало сил. Он не хотел его находить, но просто должен был выполнить определённый ритуал, без которого восхождение стало бы фикцией. Он его выполнил. Снимка не было. Джордж Мэллори не добрался до вершины – доказано на практике.
Эдмунд Хиллари, великий альпинист, первым побывавший на вершине высочайшей горы мира, отправился вниз.
Со времён Хиллари на вершине побывали тысячи альпинистов. В последние годы вершину немножко утоптали – на ней можно вполне нормально стоять, явного гребня посередине не видно. Никто и никогда не видел фотографию Рут.
Не хочешь говорить – не говори, – отвернулась Матильда, когда на очередной вопрос Келли рассказал ей отвлечённую историю, ни словом не обмолвившись о том, как будет искать артефакт.
У меня есть металлоискатель, промямлил он. Она рассмеялась – а если рамка деревянная? Если там нет железа? Есть железо, ответил Келли, я уверен, что есть. У тебя будет мало времени, сказала она. Да, ответил он, около получаса. Но я успею.
На деле рекорд пребывания на вершине составляет тридцать два часа – полное безумие. Второе по длительности достижение – на десять часов меньше, около двадцати одного часа. Человек, даже находясь в добром здравии, не способен провести столько времени в условиях чудовищного кислородного голодания. Того, кто сумел выжить на вершине более суток, звали Бхакта Кумар Рай, и он был в первую очередь не альпинистом, а буддистским монахом, духовным учителем. И двадцать семь часов он провёл в медитации, сведя жизненно важные для организма процессы к минимуму.
И ещё одно: его рекорд официально не признан. Не хватает доказательств.
Но это неважно. Суть в том, что у Джона Келли действительно было очень мало времени на вершине. Но он почему-то совершенно не волновался. Он знал, что успеет.
И ещё кое-что. Вполне вероятно, что восхождение вообще не понадобится, сказал он Матильде. Почему? Он улыбнулся и промолчал.
Тело Мэллори нашли в 1999 году. Это не было случайностью. Поиски являлись личным проектом Эрика Симонсона, американского альпиниста, который хотел, наконец, разрешить загадку исчезновения легендарного англичанина. Он не собирался спускать тело Мэллори вниз, потому что знал: лучшей могилой для великого альпиниста могла быть только гора. Он хотел докопаться до истины. Информационной основой экспедиции послужили исследования немца Йохена Хеммлеба – по косвенным данным он рассчитал квадрат, в котором следовало искать тело Ирвина – именно Ирвина, а не Мэллори. Это было даже хорошо: хотя фотоаппараты были у обоих, основным фотографом считался Ирвин. Если бы англичане добрались до вершины, он бы наверняка снял напарника на фоне расстилающейся вокруг панорамы.
1 мая 1999 года, всего через несколько часов после начала операции, член поисковой группы Конрад Анкер заметил тело. Они полагали, что это Ирвин, – по всем расчётам именно здесь тот должен был спускаться. Но это оказался Мэллори. Он лежал на высоте 8155 метров, обнимая скалу руками.
Он и сейчас лежит так.
Камеры на теле не было. Зато команда нашла целый ряд других артефактов, способных пролить свет на тайну восхождения 1924 года. Смерть Мэллори наступила, скорее всего, от тяжёлой травмы черепа, полученной в результате падения. Также у него была сломана нога. Судя по всему, порвалась или была перерезана верёвка, связывающая Мэллори с Ирвином. Первый упал, второй – исчез. Если они действительно спускались, до лагеря им оставалось всего полтора часа ходьбы.
Тёмные очки нашли у Мэллори в кармане. Это могло означать лишь одно: они шли ночью. Подниматься ночью может только безумец – так что они, видимо, двигались вниз. Впрочем, у Мэллори могла быть вторая пара, слетевшая с него во время падения.
В блокноте Мэллори было записано, что для финального рывка, судя по всему, нужно три, а не два баллона кислорода.
И главное, что нигде – ни во внутреннем кармане у сердца, ни в ботинке, ни в сумке – не нашли самый главный артефакт – фотографию Рут. Мэллори где-то её оставил.
Впоследствии на поиски тела Ирвина отправлялось ещё несколько экспедиций, но все вернулись ни с чем. Напарник Мэллори пропал без следа вместе с фотоаппаратом.
Это же какой-то бред, сказала Матильда. Ну, хорошо, у тебя есть металлоискатель, который найдет снимок, впрочем, я в это не верю, но ладно. Допустим. А если фотографии там нет? Не потому что Мэллори её не оставил, а потому что там температура минус шестьдесят и ветер под двести километров в час. Потому что там всегда снег, снег, снег и ничего кроме снега. Эта железка, на которую Мэллори собирался насадить рамку, давно проржавела насквозь и сломалась, снимок унесло. Вероятность этого – девяносто девять процентов. Что ты будешь делать? Будешь подниматься снова и снова в надежде найти иголку в стоге сена?
Нет, Келли покачал головой.
А что? Вот, правда. Своей сказкой ты можешь обмануть Жана, потому что он наивный. И остальных, потому что они твой английский почти не понимают. И шерпов, потому что им безразлично. Но нормального умного человека ты не обманешь. Или у тебя другая цель, или у тебя есть козырь в рукаве.
Есть, сказал Келли.
Давай, колись, она толкнула его плечом. Чего скрывать-то. Ты же знаешь, мы все тут – одно целое. Хватит строить из себя Бонда.
Келли усмехнулся, но ничего не ответил. По его глазам Матильда понимала, что он знает больше, намного больше, чем говорит. И ещё она поняла, что он просто играет с ней. Что сейчас он всё скажет, просто потянет время ещё чуть-чуть.
Я жду, заметила она.
Я знаю, где лежит Ирвин, сказал Келли.
Глава 4. Кембридж
Первое же утро в лагере III на высоте 6800 омрачилось трагедией. Один из французов, Дидье Симонэ, проснулся в пять утра, растолкал товарищей и поздравил их с новым утром. Потом он оделся и вышел подышать свежим воздухом. Потом его не было пять минут, десять минут, пятнадцать минут. Потом его друг Матьё Берже выбрался следом, чтобы спросить Дидье о чём-то. Дидье сидел на уступе, оперев подбородок на руки, и смотрел вдаль. Дидье, позвал Матьё. Тот не откликнулся. Дидье, слышишь меня? Тот продолжал сидеть. Матьё выбрался из палатки, подошёл к Дидье и положил тому руку на плечо. Симонэ начал заваливаться на сторону. Он был мёртв.
Это называется деградация. Истощение, усталость, вялость – и остановка сердца. Тихая, мирная, аккуратная смерть.
Они сделали ошибку, говорю вам с полной уверенностью. Им следовало сделать ступеньки более равномерными. Спускаться на большие высоты. Аккуратнее распределять акклиматизацию. Но они стремились вверх и заночевали почти на пике дневного подъёма. Чаще всего это не оборачивается трагедией. Но бывает и по-другому.
Вместе с телом Дидье вниз ушли четверо французов и шестеро шерпов. Всего минус одиннадцать. Их осталось тринадцать, и этого вполне хватало.
Руководитель экспедиции, Жан, предлагал остановиться. Он готов был спуститься вниз, потому что винил себя в трагедии, случившейся с его другом. С одним из тех, кто ему доверял. Но его уговорили не сдаваться. Дидье уже ничем не поможешь, а вершина ждёт. У остальных со здоровьем полный порядок – насколько с ним может быть порядок на такой высоте. Келли был совершенно спокоен. Он общался с умершим разве что краткими приветственными кивками и не испытывал по поводу его ухода никаких чувств. Матильда плакала, хотя знала Симонэ всего месяц – они познакомились перед самой экспедицией. Слёзы замерзали на её щеках.
Из-за задержки они прошли мало, после чего решили спуститься в лагерь I, чтобы отдохнуть. Это нужно было сделать сразу после прохождения высоты, на которой они разбили лагерь II. Тогда Симонэ бы, возможно, остался жив. Шёл шестой день. До штурмового лагеря они планировали добраться на восемнадцатый.
Все ходили мрачными, в лагере почти не разговаривали. Келли тоже молчал. Всё равно ему было нечего сказать.
Вернёмся в 1934 год. Как уже упоминалось, шестнадцатого апреля я, вооружённый лишь ледорубом, отправился наверх. Я вышел рано утром, когда мои разгильдяи-шерпы ещё спали. Со мной был мой верный дневник – изготовленный в Японии блокнот с надписью Present Time Book. Я вёл его с двадцать первого марта, с момента въезда в Непал.
Это было трудно, по-настоящему трудно. Я постоянно терял тропу, иногда приходилось обходить трещины, делать огромные крюки, чтобы преодолеть препятствие, на которое я не мог забраться. Всё это – в чудовищных условиях, потому что было холодно, ветер пронзал до самых костей, зрение становилось всё хуже, я начал кашлять, голова болела, не переставая. Хотя я был ещё так низко, до лагеря Ратледжа оставалось порядка двух миль, а в пути я провёл целых пять дней! Несколько раз приходилось спускаться, чтобы найти хоть сколько-нибудь приличное место для установки палатки. В последний день я ставил её почти полтора часа – пальцы не слушались.
Тогда в первый раз на меня обрушилось отчаяние. Я понял, что не дойду. Умереть – не страшно, что вы. Я боялся не увидеть вершину.
Я спускался обратно четыре дня – двадцать четвёртого апреля я снова был на пороге монастыря. Я почти ничего не видел, потому что не догадался взять с собой тёмные очки: до того дня я слыхом не слыхивал о снежной слепоте. Мои военные раны открылись, лодыжки чудовищно ныли, особенно та, из которой много лет назад извлекли две пули. Я ведь был героем войны, не забывайте. Меня прошило пулемётной очередью.
Эти трое лентяев, Теванг, Ринзинг и Церинг, по-прежнему прохлаждались в монастыре. Надо отдать им должное – они правильно сделали, что пытались меня отговорить идти в одиночку. Но я считаю, что они должны были идти со мной. Вчетвером мы бы добрались.
Монахи окружили меня заботой. Я ел, пил и спал в своё удовольствие, и чем лучше становилось моё состояние, тем больше я грезил о горе, тем больше рвался отправиться туда снова. Шерпы продолжали меня отговаривать. Монахи отмалчивались.
Так или иначе, двенадцатого мая мы тронулись в путь, на этот раз втроём: я, Теванг и Ринзинг. Церинг, совсем расклеившийся и разболевшийся, пошёл в противоположную сторону, к своей деревушке. Шерпы хорошо знали дорогу – до третьего лагеря экспедиции Ратледжа мы добрались за три дня. Там пришлось остаться почти на неделю, потому что поднялся ветер, пошёл снег – погода ухудшилась настолько, что даже я при всём своём рвении понимал, что в подобных условиях мы не доберёмся.
Сперва я хотел срезать дорогу и двигаться сразу к пятому лагерю Ратледжа, но шерпы меня отговорили. Теванг нашёл точку, на которую нужно было давить. Он сказал: лучше мы будем идти медленно, но точно дойдём. Вам же важно добраться, не так ли? Да, сказал я, важно добраться. И согласился идти длинным путём.
А двадцать первого мая я пошёл вперёд – один, без шерпов, в надежде найти верёвки и лестницы, установленные Ратледжем за год до меня.
Матильде не давали покоя слова Келли. Она не знала, как их понимать. Собирался ли Келли на вершину? Может, он планировал сойти с маршрута в районе 8100 метров и отправиться в неизвестность на поиски тела Ирвина? Может быть. Но она не спрашивала англичанина ни о чём, потому что поняла: когда настанет время, он сам всё расскажет.
Но он не рассказывал. Он хитро улыбался и переводил разговор на менее интересные темы. Например, он любил говорить о литературе. Он восхищался Чайной Мьевилем, которого Матильда не читала, и пересказывал ей содержание романа «Вокзал потерянных снов». Матильда путалась в перипетиях сюжета, но повторить не просила, потому что ей было скучно. Тем не менее, тайна, окружавшая англичанина, была несоизмеримо привлекательнее таких милых, интересных, до самого дна изученных товарищей-французов. Поэтому Матильда слушала разглагольствования Келли и пыталась выловить в них хотя бы намёк на то, что её действительно интересовало.
Мышление альпиниста таково, что на маршруте ты начинаешь думать только о том, как дойти. Или как решить локальные задачи: установить лестницу, вставить френд, вбить крюк. На другие мысли просто не остаётся времени. Зазеваешься – прощай. Цеванг Палжор ждёт тебя в пещере. Но Матильда не могла не думать о Келли. Откуда он знает, где лежит Ирвин? Да вообще, где он, этот Ирвин, чёрт подери, лежит? Нет ответа. И Матильда шла дальше, продираясь через снежную вертикаль.
На десятый день они разбили лагерь IV на высоте 7200 метров. Пятый, предпоследний, планировался на Южной седловине, почти на восьми тысячах. А дальше – штурмовой, и всё, финал. За четыре дня Келли не сказал ни слова. Матильда пыталась разговорить его разными способами. К сожалению, женские чары тут не годились по двум причинам. Во-первых, выглядела она с красным облупленным лицом и в мешковатой одежде весьма сомнительно. Во-вторых, на такой высоте хочется только спать. Даже есть – далеко не всегда. Как уже упоминалось, женщины тут мужчинам не нужны.
Она понимала, что всё так или иначе узнает, если, конечно, маршрут Келли не ответвится от экспедиционного. Но в глубине души Матильда уже знала: если понадобится, она пойдёт с Келли, чего бы это ей не стоило. Она тоже хочет узнать, что же всё-таки случилось с Джорджем Гербертом Ли Мэллори.