С этими словами ее высокая фигура в пышных одеяниях подплыла к двери так близко, что мне пришлось резко отклониться, отчего я чуть не сломала себе спину. Поначалу в пылу она меня не заметила, но, когда увидела, скривила губы и отошла к окну. Почтовая карета остановилась, кучер позвонил у дверей, и из экипажа вышел мужчина в дорожном костюме. Незнакомый.
— Какая досада! — воскликнула мисс Ингрэм. — Ах ты, несносная мартышка! — бросила она Адели. — Кто тебя просил глазеть в окно и обманывать? — И она обожгла сердитым взглядом меня, как будто в этом была моя вина.
В холле послышались шаги, и вскоре в гостиную вошел незнакомец. Он поклонился мисс Ингрэм.
— Похоже, я явился не вовремя, сударыня, — сказал он. — Моего друга мистера Рочестера нет дома. Но я проделал долгий путь и надеюсь, что могу на правах старого и близкого друга остаться, чтобы подождать его возвращения.
Манеры его были вежливы, но акцент, с которым он разговаривал, показался мне довольно необычным. Не иностранный, но и не совсем английский. Лет ему могло быть примерно столько же, сколько мистеру Рочестеру, между тридцатью и сорока, и внешность его казалась довольно привлекательной, по крайней мере при первом взгляде.
Звук колокольчика, призывающего к обеду, заставил гостей рассеяться. Снова его я увидела только после трапезы. Он, похоже, уже освоился в Тернфилде и чувствовал себя как дома. Этот красивый и, судя по виду, радушный человек в сравнении с мистером Рочестером решительно проигрывал. В его правильном овальной формы лице с гладкой кожей не чувствовалось силы, от ястребиного носа и маленьких вишневых губ не веяло твердостью, низкий, плоский лоб не указывал на ум, а в пустых карих глазах было нечего найти.
Сидя, как обычно, в своем укромном уголке у стеклянной двери и украдкой присматриваясь к гостю при свете жирандолей, стоявших на каминной полке и ярко освещавших его лицо (а он придвинул кресло к самому камину), я все больше и больше убеждалась, что он уступает мистеру Рочестеру во всем.
Рядом с ним сидели еще два-три джентльмена, и время от времени я слышала обрывки их негромкого разговора. Поначалу я не могла разобрать их слов, потому что беседа сидевших ближе ко мне Луизы Эштон и Мэри Ингрэм мешала мне. Дамы обсуждали незнакомца. Они обе называли его «милым». Луиза даже сказала, что он «само очарование» и что она «восхищена», а Мэри настаивала на том, что «эти дивные небольшие губы и великолепный нос просто неотразимы».
— А какой чудный лоб! — воскликнула Луиза. — Такой гладкий. Никаких хмурых складок между бровями, которые я терпеть не могу. А какие спокойные глаза… А улыбка!
Но потом, к моему величайшему облегчению, мистер Генри Линн позвал их из другого конца комнаты к себе, чтобы обсудить какие-то подробности отложенной экскурсии в Хей.
Теперь я могла сосредоточить внимание на разговоре группы у камина, и в скором времени уже знала, что приезжего зовут мистер Мейсон. Фамилия эта мне показалась знакомой. Не упоминалась ли она во время тайных шарад? Полковник Дент выкрикнул тогда это слово, будто оно было кодовым. Но в конце концов я решила, что ошиблась, особенно после того, как узнала, что мистер Мейсон лишь недавно приехал в Англию из жарких краев.
Через какое-то время всплывшие в разговоре слова Ямайка, Кингстон, Спаниш-Таун указали на Вест-Индию, и вскоре выяснилось, что с мистером Рочестером гость встретился и познакомился именно там. Он рассказывал о том, как не полюбились его другу характерные для тех краев жара, ураганы и сезоны дождей. Со слов миссис Фэрфакс я знала, что мистер Рочестер много путешествовал, но почему-то решила, что его путешествия ограничивались Европой. До той минуты я не слышала и намека на то, что бывал он и на более далеких берегах.
Вдруг нечто неожиданное прервало нить моих рассуждений. Кто-то случайно открыл дверь, и мистер Мейсон, зябко поежившись, попросил подбросить топлива в камин, который уже почти погас, хотя раскаленные угли все еще светились красным. Принесший уголь лакей, уходя, остановился возле мистера Эштона и вполголоса сказал что-то ему на ухо. Я разобрала только: «старуха» и «никак не отделаться».
— Так скажите ей, что ее посадят в колодки, если она не уберется, — ответил судья.
— Нет, подождите! — вмешался полковник Дент. — Не прогоняйте ее, Эштон. Давайте-ка лучше посоветуемся с нашими дамами. — И громко, чтобы было слышно на другом конце комнаты, прибавил: — Сударыни, вы хотели ехать в Хей, чтобы посетить цыганский табор. Сэм говорит, что одна из старых гадалок сама к нам пожаловала. Сейчас она сидит в людской и ждет, когда ее пропустят к господам, чтобы погадать. Вы желаете с ней встретиться?
— Господин полковник, — отозвалась Мэри, — вы же не станете верить этой мошеннице? Гоните ее прочь.
— Прошу прощения, миледи, но я не могу ее выдворить, — сказал лакей. — И никто из слуг не может. Миссис Фэрфакс осталась с ней и в эту самую минуту пытается убедить ее уйти, но та заняла кресло у камина и заявляет, мол, ничто не заставит ее сдвинуться с места, пока ей не будет позволено сделать свое дело.
— Чего она хочет? — осведомилась мисс Эштон.
— Говорит «погадать господам», сударыня. И клянется, что сделает это непременно.
— А какая она?
— Жуткая, отвратительная старуха, мисс.
— Значит, она настоящая гадалка! — воскликнул Фредерик Линн. — Конечно, нужно ее пустить.
— Да, — подхватил его брат, — потом ведь будем жалеть, что лишили себя такого веселья.
— А мне любопытно узнать про свое будущее, — добавила Бланш. — Потому, Сэм, велите ей прийти.
— Да, да, да! — разом затараторили остальные. — Пусть приходит. Это будет презабавно.
Лакей все еще колебался.
— Но она так груба, что…
— Ступайте! — велела мисс Ингрэм, и лакей ушел.
Всю компанию охватило веселое возбуждение. Перекрестный огонь шуток и насмешек продолжался, когда Сэм вернулся.
— Она отказывается идти, — доложил он. — Говорит, она здесь не для того, чтобы появляться перед «чернью» (это она так сказала). Я, мол, должен отвести ее в отдельную комнату, а те, кто захотят спросить ее совета, пусть являются к ней по одному.
— Тогда ведите ее в библиотеку, — сказала Бланш. — Я тоже здесь не для того, чтобы слушать ее перед чернью, и буду говорить с нею наедине. В библиотеке натоплено?
— Да, сударыня.
Сэм опять исчез, и ощущение тайны, возбуждения и предвкушения снова охватило собравшихся.
— Теперь она готова, — сообщил слуга, внезапно появившись в комнате. — Она желает знать, кто пойдет первым.
— Пожалуй, будет лучше, если я взгляну на нее прежде, чем пойдут дамы, — вызвался полковник. — Сэм, передайте ей, что придет джентльмен.
Сэм ненадолго вышел.
— Сэр, она говорит: «Я не стану принимать джентльменов. Пусть не затрудняются», — поведал он, с трудом сдерживая смех. — Она хочет говорить только с молодыми незамужними дамами.
— Клянусь дьяволом, у нее есть вкус! — воскликнул Генри Линн.
Мисс Ингрэм поднялась с торжественным видом.
— Я пойду первой, — сказала она и величественно проплыла через всю комнату к двери, которую открыл для нее полковник Дент. Мы услышали, как она вошла в библиотеку.
В комнате сделалось тихо. Лишь Эми и Луиза Эштон что-то говорили друг другу немного испуганным шепотом.
Минуты тянулись очень медленно. Их прошло пятнадцать, прежде чем дверь библиотеки снова открылась и мисс Ингрэм вернулась к нам через арку.
Рассмеется? Преподнесет все как шутку? На нее устремились любопытные взоры, которые она встретила холодно и даже с вызовом. Ни взволнованной, ни веселой она не выглядела. Держась очень прямо, дама прошествовала к креслу и молча опустилась в него.
— Ну что, Бланш? — нарушил тишину лорд Ингрэм.
— Что она сказала, сестренка? — спросила Мэри.
— Как вам? Она действительно умеет гадать? — одновременно произнесли сестры Эштон и леди Фулбрайт, которая недавно присоединилась к группе.
— Довольно, довольно, люди добрые, — заговорила наконец мисс Ингрэм. — Не давите. Я увидела обычную цыганку. Ничего особенного она не делала. Рассмотрела мои ладони и сказала то, что говорят обычно такие люди. Мое любопытство удовлетворено, и теперь, я думаю, мистер Эштон поступит правильно, если завтра же утром посадит ее в колодки, как и грозился.
Мисс Ингрэм взяла книгу, уселась в кресло и отказалась продолжать разговор. Я наблюдала за ней около получаса, и за все это время она даже не перевернула страницы. На мрачнеющем лице ее все явственнее проступали разочарование и недовольство. Она несомненно услышала от гадалки не то, что хотела, и охвативший ее продолжительный приступ угрюмой молчаливости говорил о том, что, несмотря на показное безразличие, она придает очень большое значение услышанным предсказаниям.
Тем временем Мэри Ингрэм, Эми и Луиза Эштон заявили, что боятся идти к цыганке поодиночке, но очень хотят. С гадалкой были проведены переговоры с использованием посредника, и в результате многократных походов посла Сэма в библиотеку и обратно (от которых у него наверняка заболели икры) вещунью с невероятным трудом все же удалось убедить принять троих барышень вместе.
Их визит проходил не так тихо, как в случае с мисс Ингрэм. Нам были слышны нервные смешки и короткие вскрики, то и дело раздававшиеся в библиотеке. Через двадцать минут дверь распахнулась и женщины стремглав бросились по коридору, точно что-то напугало их до смерти.
— Она ведьма! — кричали они наперебой. — Она такое нам рассказала! Она про нас все знает! — И они, задыхаясь, попадали в кресла, которые поспешили придвинуть им джентльмены.
Когда их забросали вопросами, дамы поведали вот что. Цыганка рассказала им о том, что они делали и говорили, когда были еще детьми, описала, как выглядят их будуары дома, причем в мелочах, вплоть до того, какие на полках стоят книги и сувениры. Они клялись, что старуха даже мысли их прочитала, потому что каждой на ухо прошептала имя того, кто ей любезней всех на свете, и назвала самое заветное желание.
Тут в рассказ вмешались джентльмены, требуя уделить особое внимание последним двум пунктам, но в ответ барышни лишь еще больше запричитали, задрожали и залились краской.
Посреди всего этого переполоха от наблюдения за происходящим меня оторвало прикосновение к локтю. Я обернулась и увидела Сэма.
— С вашего позволения, мисс, цыганка говорит, что осталась еще одна молодая незамужняя барышня, и уверяет, что не уйдет, пока не увидит всех. Я решил, что старуха имеет в виду вас. Больше никто не подходит. Что ей передать?
— О, я непременно схожу к ней, — ответила я, радуясь нежданной возможности удовлетворить снедавшее меня любопытство. Я выскользнула из комнаты незаметно для всех — остальная компания сгрудилась вокруг дрожащей от пережитого троицы — и тихонько закрыла за собой дверь.
— Если хотите, мисс, — сказал Сэм, — я подожду вас в холле. Если она испугает вас, крикните, и я войду.
— Нет, Сэм, возвращайтесь на кухню. Мне совсем не страшно.
И я действительно не боялась, но была очень заинтригована.
14
Когда я вошла, в библиотеке все было спокойно. Прорицательница довольно уютно устроилась в кресле у камина. Она была в красном плаще и черной шляпке, вернее, в широкополой цыганской шляпе, подвязанной под подбородком.
На столе стоял погасший свечной огарок. Цыганка наклонилась к огню и при свете пламени читала какую-то маленькую, похожую на молитвенник черную книжечку, бормоча под нос, как это делают большинство старых женщин. Мое появление не заставило ее отвлечься — видимо, она очень хотела дочитать абзац.
Я подошла к камину, чтобы согреть руки, которые довольно сильно замерзли из-за того, что я так долго просидела в гостиной далеко от огня. Чувствовала я себя обыкновенно. Во внешнем виде цыганки не было ничего, что могло бы обеспокоить или испугать. Закрыв книгу, она медленно подняла голову. Поля шляпы покрывали тенью половину лица, и все же мне было видно, что лицо это очень незаурядно. Оно было необыкновенно смуглым, каким-то коричневым, почти черным. Из-под белой ленты на щеках, точнее на скулах, и под подбородком торчали пучки жестких черных волос.
Ее глаза тут же впились в меня прямым, открытым взглядом.
— Что же, вы хотите, чтобы я и вам погадала? — произнесла она голосом таким же грубым, как ее наружность.
— Мне все равно. Гадайте, если желаете. Только я должна предупредить вас: я в это не верю.
— Как это похоже на вас. Но я ожидала, что вы окажетесь такой дерзкой. Я поняла, какая вы, как только вы переступили порог — по вашим шагам.
— В самом деле? У вас отменный слух.
Как старуха могла понять это по моим шагам, я не представляла.
— Да. А еще у меня отменные зрение и ум.
— Они необходимы, чтобы заниматься вашим ремеслом.
— Да. Особенно когда приходится иметь дело с такими, как вы. Почему не дрожите?
— Я не замерзла.
— Что не бледнеете?
— Я не больна.
— Отчего не просите погадать?
— Я не глупа.
Из-под тени шляпы послышался скрипучий смешок. Потом старуха достала короткую черную трубочку, раскурила ее и стала пускать дым. Минуту-другую она с наслаждением предавалась этому занятию, потом распрямила согбенное тело, устремила задумчивый взгляд на огонь и с глубоким убеждением произнесла:
— Вы замерзли, больны и глупы.
— Докажите.
— И докажу. В нескольких словах. Вам холодно, потому что вы одиноки. Чужой огонь, соприкасаясь с вами, еще не сумел разбудить вашего. Больны вы, потому что лучшие из чувств, самые высокие, самые сладостные чувства, дарованные человеку, обходят вас стороной. А глупы вы, потому что, страдая, не желаете поманить счастье, и не сделали даже шага, чтобы найти его там, где оно вас ждет.
Цыганка снова вложила в губы трубку и увлеченно затянулась. Откровенно говоря, ее слова задели в моем сердце невидимые струны, но я твердо решила не идти у нее на поводу.
— Это можно сказать почти о каждом, кто живет на иждивении один в большом доме.
— Я могу сказать это почти каждому, но будет ли это верно для каждого?
— В моих обстоятельствах — вероятно.
— Да. Вот именно, в ваших обстоятельствах. Но найдите мне еще кого-нибудь, кто находится в таком же положении, как вы.
— Таких тысячи.
— Вы вряд ли сыщете и одного. У вас положение особенное. Вы очень близки к счастью, рукой подать. Все ингредиенты для него уже готовы, осталось только сделать движение, чтобы смешать их.
— Я не понимаю.
— Если хотите, чтобы я говорила понятнее, покажите ладонь.
— И позолотить руку, надо полагать?
— А как же без этого?
Я дала ей шиллинг. Старуха замотала монету в старый чулок, который достала из кармана. Завязав его узлом и вернув в карман, она велела мне раскрыть ладонь. Я раскрыла. Гадалка наклонилась над нею и стала рассматривать, не прикасаясь.
— Слишком гладкая ладонь, — сказала она. — По таким ладоням я ничего не могу определить. На ней почти нет линий. К тому же что такое ладонь? Судьба написана не на ладони.
— Этому я верю, — согласилась я.
— Нет, — продолжила цыганка, — судьба человека написана у него на лице. Она в очертаниях лба, в глазах, в линии рта. Встаньте на колени и поднимите лицо.
Я встала, как было сказано, в полушаге от нее. Она помешала кочергой в камине — из потревоженных углей выпорхнул язычок пламени. Однако огонь, когда она села рядом со мной, только способствовал появлению еще более густой тени на ее лице. Мое же он осветил.
— С какими чувствами вы пришли ко мне сегодня? — спросила она, рассматривая меня. — Какие мысли тревожат ваше сердце, в тот час, когда вы сидите в гостиной, а все эти знатные люди мелькают вокруг вас, как картинки в волшебном фонаре? Между вами так же мало понимания и сочувствия, как если бы они действительно были всего лишь тенями, а не живыми людьми.