— Я часто чувствую усталость, иногда меня клонит в сон, но грустно мне не бывает.
— Тогда, наверное, у вас есть тайная мечта, которая придает вам сил и радует, нашептывая о будущем?
— Нет, ничего такого. Я мечтаю только об одном: накопить денег, чтобы когда-нибудь арендовать домик и открыть собственную школу.
— Такой пищи для духа недостаточно. А сидя у стеклянной двери, — видите, я знаю ваши привычки…
— Вы узнали их от слуг.
— Ах, считаете себя такой проницательной? Что ж, возможно, и от слуг. С одной из них я вожу знакомство. Миссис Пул…
Услышав это имя, я вскочила на ноги.
«Ах вот оно что! — подумала я. — Значит, дело все-таки нечисто».
— Не тревожьтесь, — продолжило тем временем странное создание. — Миссис Пул надежная помощница. Замкнутая и неразговорчивая. Любой ей может доверять без страха. Но все же, сидя у той двери, неужели вы не думаете ни о чем другом, кроме своей будущей школы? Неужто вас не привлекает никто из сидящих перед вами на диванах и в креслах? Неужто вы не присматривались ни к одному из лиц? Ни к одной фигуре, движения которой вызывают у вас хотя бы любопытство?
— Я люблю смотреть на все лица и наблюдать за всеми фигурами.
— Но неужели вы не выделяете кого-то одного? Или, возможно, двух?
— Да, такое часто бывает, когда мне кажется, что я вижу у пары какие-то особенные, говорящие взгляды или жесты. Тогда мне интересно за ними наблюдать.
— Какие рассказы вам доставляют наибольшее удовольствие? Какие сцены вы наблюдаете охотнее всего?
В памяти тут же всплыла тайная игра в шарады, но рассказать цыганке об этом я не могла. У меня не было желания навлекать дурную славу на дом мистера Рочестера или же признаваться в том, что я люблю подсматривать.
— Обычно говорят они об одном и том же: ухаживанье, флирт и, как результат, катастрофа, то есть брак.
— И вам это кажется скучным?
— Мне до этого нет дела. Мне все равно.
— Нет дела? Когда барышня, юная и полная жизни, с прелестной внешностью и наделенная всеми благами происхождения и богатства, улыбается джентльмену, которого вы…
— Я — что? Я не знакома здесь ни с одним джентльменом. Ни с одним из них я и парой слов не перебросилась. А что касается моего мнения о них, то некоторых я считаю почтенными, других — молодыми, неотразимыми, красивыми и веселыми, но каждый из них волен сам решать, на чьи улыбки смотреть. Мне и в голову не приходило, что для меня это может иметь какое-то значение.
— Не знакомы ни с одним джентльменом? Не перебросились и парой слов? Это относится и к хозяину дома?
— Он уехал.
— Гениальное замечание! Великолепная увертка! Он уехал в Милкот этим утром и вернется не сегодня, так завтра. Это обстоятельство исключает его из списка ваших знакомых? От этого он перестает существовать?
— Нет, но я не понимаю, какое отношение мистер Рочестер имеет к тому, о чем вы говорите.
— Я говорю о барышнях, улыбающихся джентльменам. А в последнее время в адрес мистера Рочестера расточалось столько улыбок, что его глаза переполнились ими, как налитые до краев чаши. Вы этого не замечали?
— Мистер Рочестер имеет право наслаждаться обществом своих гостей. Разговор не о его правах.
— Но разве вам никогда не бросалось в глаза, что в разговорах о браках здесь чаще всего и больше всего обсуждается мистер Рочестер? Разве, заглядывая в будущее, вы не представляли его счастливо женатым и любящим свою супругу?
— Гм. Не совсем. Ваше искусство порой подводит вас.
— Так что же вы видели, черт возьми?!
— Это неважно. А сюда я пришла для того, чтобы спрашивать, а не исповедоваться. Уже известно, что мистер Рочестер должен жениться?
— Да. На прекрасной мисс Ингрэм.
— Скоро?
— Все указывает на это, и, несомненно (хоть вы и отказываетесь понимать это с упрямством, которое нужно бы из вас выбить), они станут по-настоящему счастливой парой. Он не может не полюбить такую красивую, знатную, остроумную и достойную барышню, и она, вероятно, тоже его любит. Если не его самого, то по крайней мере его состояние. Я знаю, эта дама считает поместье мистера Рочестера весьма выгодным приобретением. Хотя, когда я час назад, прости Господи, сказала что-то на этот счет, она сделалась мрачнее тучи — рот так и искривился. Нужно будет посоветовать ее кавалеру поостеречься. Если ей подвернется кто-то другой, у кого список земель и доходов будет подлиннее, она отвернется от Рочестера в ту же минуту.
Это известие показалось мне в высшей степени интересным, поскольку оно в определенной степени объясняло странное поведение Бланш после ее возвращения из библиотеки. Однако я не хотела под влиянием старухи совершить ошибку.
— Я пришла сюда для того, чтобы узнать о своем будущем, а не о будущем мистера Рочестера. А вы пока что мне ничего об этом не рассказали.
— Ваше будущее еще не определено. Когда я рассматривала ваше лицо, одни его черты противоречили другим. Судьба дала вам возможность обрести счастье. Это единственное, что я знаю. И знала я это еще до того, как пришла сюда сегодня. Я сама видела, как она положила его рядышком с вами, совсем близко, нужно только протянуть руку и взять его. Сделаете вы это или нет — вот что меня занимает. Встаньте еще раз на колени.
— Только ненадолго. Огонь печет.
На этот раз она не стала склоняться надо мною, а рассматривала, откинувшись на спинку кресла.
— Глаза блестят, как утренняя роса, во взгляде горит огонь. Взор спокоен и полон чувств. Глаза улыбаются моей болтовне, хотя неосознанная грусть отягощает веки, что подчеркивает глубинную тоску, вызванную одиночеством. Они отворачиваются от меня, дабы избежать моего внимания, — на это указывает насмешливый взгляд, как будто отрицающий правоту сделанных мною открытий. И все же, несмотря на подобную горделивость, эти глаза благосклонны.
Что касается рта, иногда он с наслаждением предается смеху, хотя, сдается мне, редко следует велениям сердца. Подвижный, выразительный, он не должен быть запечатан вечным безмолвием одиночества. Этот рот должен много говорить и часто улыбаться, он был создан для того, чтобы вызывать у других чувства и принимать поцелуи.
Я вижу лишь одного врага вашей судьбы — лоб. Я вижу, он говорит мне: «Я проживу и в одиночестве, если того потребуют самоуважение и обстоятельства. Мне не нужно продавать душу, чтобы покупать поцелуи. Внутри меня заключено тайное сокровище, данное мне от рождения, которое поддержит во мне жизнь, даже если мне будет отказано во внешних радостях или если за них потребуется платить цену, которую я не смогу себе позволить».
Старуха чуть наклонилась вперед.
— Мне кажется, я в каком-то сладостном бреду, — продолжила она. — Я хотела бы растянуть это мгновение на целую вечность, чтобы лицезреть этот лик до конца времен, но я не смею. До сих пор я управляла собою, всегда поступала так, как приказывала себе поступить. Но еще немного — и я могу утратить власть над собой. Встаньте, мисс Эйр. Представление окончено.
Голос старухи изменился. Встревожившись, я быстро поднялась. И тут ее говор, ее движения и весь ее облик показались мне знакомыми — так же можно внезапно узнать свое отражение в зеркале или звучание собственного голоса.
Освещенная пламенем рука ее протянулась ко мне, и я тут же узнала эту руку. Она была похожа на иссушенную старушечью лапку не больше, чем моя собственная рука. Я увидела крепкое, молодое предплечье и ровные, симметрично расположенные пальцы. На мизинце блеснуло широкое кольцо. Наклонившись, я воззрилась на это кольцо и увидела камень, который видела уже сотни раз. Потом снова посмотрела на лицо, и оно уже не ускользало от моего взгляда.
— Ну что, Джен, вы узнаете меня? — спросил до боли знакомый голос.
— Если вы снимете этот красный плащ, сэр…
— Тесемки завязаны на узел. Помогите развязать.
— Разорвите, сэр.
Он дернул за тугой узел, спрятанный под капюшоном.
— Ну вот. Готово.
Красный плащ упал на пол, и передо мной предстал мистер Рочестер.
— А ведь и правда, я мог бы смотреть на ваше лицо всю ночь, — сказал он. А потом ступил ко мне, приложил ладони к моим щекам, и вся накопившаяся страсть едва не выплеснулась из меня, когда я посмотрела в его глаза. Мне захотелось, чтобы он поцеловал меня, как тогда, в его комнате.
— Простите меня, Джен, дорогая моя Джен! — промолвил он, убирая прядь волос с моего лица. — Мне нужно было придумать что-нибудь, чтобы побыть с вами наедине.
Мое сердце сладко заныло от этого признания.
— Что за странная идея!
— Зато как мастерски воплощена! Не правда ли?
Я неуверенно хмыкнула.
— С дамами у вас, наверное, удачнее получилось.
— А с вами нет?
— Со мной вы изображали не цыганку.
— А кого же? Самого себя?
— Нет. Какого-то неопределенного персонажа. Если коротко, я думаю, вы старались вызвать меня на разговор. Говорили чепуху, чтобы заставить меня говорить чепуху. Так нечестно, сэр.
— Вы простите меня, Джен? — произнес он с улыбкой.
Уже несколько недель прошло с того мгновения, когда он украдкой поцеловал меня, и все это время больше всего на свете я хотела остаться с ним наедине. Однако после всего, что я увидела и узнала о его гостях, теперь, оказавшись рядом с ним, я смутилась, как никогда раньше.
— Я должна подумать, — пролепетала я.
За дверью что-то скрипнуло, в коридоре раздались голоса. Он посмотрел через мое плечо на дверь.
— Мне нужно идти, — спохватилась я, вспомнив о своем положении. — Я и так пробыла здесь уже дольше остальных.
— Задержитесь на минуту. Расскажите, чем занимаются гости.
— Я думаю, обсуждают цыганку.
— Что они говорят обо мне?
— Мне лучше не задерживаться, сэр. Уже, наверное, почти одиннадцать.
Он придвинул небольшую оттоманку к креслу, потом подошел ко мне и взял за руку. Оказавшись у жаркого огня в камине так близко к нему, я вспомнила все те опьяняющие вечера, которые мы провели вместе до приезда гостей, и, признаюсь, срочная необходимость просить у него разрешения съездить к тетушке в тот же миг вылетела у меня из головы. Напротив, возродившаяся надежда накрыла меня волной. Я едва устояла перед желанием броситься ему на грудь.
— Чем все занимались сегодня?
Но я не могла вспомнить. Я могла только смотреть на него.
— Ничего особенного не происходило. Ах да, разве что приехал новый гость.
— Новый гость! Кто бы это мог быть? Я никого не ждал. Он еще здесь?
— Да. Он сказал, что давно с вами знаком и поэтому позволит себе задержаться здесь до вашего возвращения.
— Дьявол! Он назвал свое имя?
— Его фамилия Мейсон, сэр, и приехал он из Вест-Индии. Кажется, из Спаниш-Тауна на Ямайке.
Мистер Рочестер стоял рядом со мной, держа меня за руку, словно для того, чтобы подвести к креслу. Но после этих слов судорожно стиснул мою ладонь. Улыбка застыла на его губах, он замер.
— Мейсон! Вест-Индия! — промолвил он, и эти простые слова прозвучали так глухо, будто их исторгла какая-то машина. — Мейсон! Здесь? — повторил мистер Рочестер. Лицо его сделалось пепельно-серым. Он пошатнулся. — Только не Мейсон. Только не сейчас. Если Мейсон здесь… мне конец.
— Вам нехорошо, сэр? — спросила я.
— Джен, когда-то вы уже предлагали мне свое плечо, позвольте опереться на него сейчас.
— Да, да, конечно, сэр! Беритесь за руку. Что я могу сделать для вас?
Я отвела его к креслу, и мистер Рочестер, тяжело опустившись, заставил и меня сесть рядом. Держа мою руку в своих ладонях, он посмотрел на меня полными тревоги глазами.
— Как бы я хотел сейчас быть на необитаемом острове только с вами! Чтобы все заботы, опасности и страшные воспоминания сгинули без следа.
— Могу ли я что-то сделать для вас, сэр? Я жизнь свою отдам, чтобы вам помочь!
— Джен, если мне понадобится помощь, я приму ее из ваших рук, обещаю. Потому что никто другой не должен об этом знать.
— Так скажите же, что мне делать. Я хотя бы попытаюсь! — горячо воскликнула я, хотя, сказать по правде, представления не имела, как могу ему помочь, если он настолько возбужден и ничего не объясняет.
— Джен, принесите мне стакан вина из столовой. Они, наверное, сейчас ужинают. Потом расскажете, с ними ли Мейсон и чем он занят.
Я вышла. Как и полагал мистер Рочестер, вся компания собралась в столовой на ужин. Но за столом не сидели: тарелки с угощениями стояли на буфете. Гости брали что им хотелось и с тарелками и стаканами в руках собирались группками в разных концах помещения. Царило всеобщее веселье. Отовсюду слышались оживленные разговоры и взрывы смеха. Мистер Мейсон стоял у камина, беседуя с полковником Дентом, и был весел не менее остальных. Я наполнила стакан (мисс Ингрэм, увидев это, нахмурилась, очевидно подумывая указать мне место) и вернулась в библиотеку.
Необычная бледность исчезла с лица мистера Рочестера, и он снова стал казаться спокойным и уверенным. Взяв у меня стакан, он проглотил его содержимое и вернул мне.
— Чем они заняты, Джен?
— Смеются и разговаривают, сэр.
— Они не выглядят подавленными или удивленными, как если бы услышали что-нибудь необычное?
— Ничуть. Наоборот, они веселы и шутят.
— А Мейсон?
— Он тоже смеялся.
Мистер Рочестер обхватил пальцами лоб, и мне вдруг захотелось погладить его по волосам, успокоить, узнать, что его так взволновало.
— Вы так добры, так чисты, Джен. В людях вы замечаете только хорошую сторону. Но что, если все эти люди сейчас придут сюда и плюнут мне в лицо, как вы поступите тогда?
— Выставлю их из комнаты, сэр, если смогу.
По губам его скользнула полуулыбка.
— А если я выйду к ним и они встретят меня холодными взглядами, начнут насмешливо перешептываться, а потом покинут меня один за одним, что тогда? Вы уедете с ними?
— Думаю, что нет, сэр. Мне доставит большее удовольствие остаться с вами.
— Чтобы утешать меня?
— Да, сэр. Утешать вас по мере моих сил.
— А если вам запретят приближаться ко мне?
— Я бы не стала обращать внимание на запрет.
Мистер Рочестер взял мое лицо в ладони и заглянул в глаза.
— Мой милый ангел! — ласково прошептал он, а потом обычным голосом добавил: — Возвращайтесь в столовую. Незаметно подойдите к Мейсону и так, чтобы никто не услышал, скажите ему, что мистер Рочестер вернулся и хочет с ним повидаться. Проведете его сюда, а потом выйдете.
— Да, сэр.
Я в точности выполнила его просьбу. Когда я шла по столовой, на меня глазели со всех сторон. Найдя мистера Мейсона, я передала ему послание, провела его за собой в библиотеку, после чего поднялась наверх к себе.
Поздно ночью, несколько часов пролежав в кровати без сна, я услышала, что гости с веселым шумом начали расходиться по своим комнатам. Очень отчетливо прозвучал голос мистера Рочестера. Он произнес:
— Сюда, Мейсон. Это ваша комната.
В его голосе я услышала веселые интонации, и это с одной стороны сразу успокоило меня, но с другой — озадачило. Я так и не спросила у него, можно ли мне уехать, а теперь мне меньше всего хотелось уезжать. Разве он сам не признался мне, что придумал всю эту затею с переодеванием в гадалку только ради того, чтобы остаться со мной наедине?
Мое сердце преисполнилось гордости, а оно меня никогда не обманывало.
15
Я забыла задернуть занавеску, как делала обычно, и опустить жалюзи. И это привело к тому, что, когда луна, полная и яркая (а ночь была безоблачной), заняла положенное ей место на небе и заглянула в мою комнату, ее волшебное сияние, не найдя преграды, разбудило меня.
Проснувшись посреди ночи, я открыла глаза и увидела ее, серебристо-белую и хрустально-чистую. Луна была прекрасна, но слишком торжественна. Я привстала на локте и протянула руку, чтобы задернуть занавеску, как вдруг…
Боже правый! Что это был за крик!
Ночь, ее тишину, ее покой разорвало пополам диким, пронзительным, истошным воплем, который прокатился через весь Тернфилд-Холл.