Известный советский писатель Федор Федорович Кнорре — талантливый мастер прозы. Его всегда и прежде всего отличает интерес к проблемам морально-этическим, к сложной психологии человека.
Острый сюжет, присущий большинству его произведений, помогает писателю глубоко раскрывать внутренний мир наших современников, гуманный строй их чувств и мыслей. Мягкий юмор и лиризм сочетаются в его повестях и рассказах с эмоционалгяюй напряженностью. Интересны сложные, самобытные характеры его героев и их, подчас очень непростые, судьбы и взаимоотношения.
В настоящий сборник включены произведения, дающие представление о различных периодах творчества писателя, о различных тематических его интересах. Федор Кнорре пишет и о войне, и о послевоенном периоде, и о сегодняшних днях.
Наряду с недавно опубликованными повестями «Каменный венок» и «Весенняя путевка» в этот сборник вошли также уже широко известные произведения: «Родная кровь», «Ночной звонок», «Соленый пес», «Шорох сухих листьев», «Кораблевская тетка» и другие.
Однажды, после того как дедушка окончательно вышел на пенсию, он объявил нам, что теперь он стал совсем старенький старичок. Он перестал спорить с бабушкой, начал разговаривать тихим голосом. С самого утра он надевал мягкие туфли и, постукивая по ступенькам палочкой, спускался во двор.
Там под жестяным грибом-мухомором собирались все дворовые старички. Они все вежливо величали друг друга по имени-отчеству, играли в шашки, вспоминали про старинные времена, когда еще был Днепрострой, а Магнитогорска вообще, кажется, не существовало. Делились своими переживаниями от разных лекарств и поднимали шум, как маленькие, когда кому-нибудь удавалось запереть на доске дамку…
Дедушка, однако, недолго ходил в старичках. В один прекрасный день он, вместо того чтобы идти, по обыкновению, под мухомор, вдруг преспокойно развалился в кресле, заложил ногу за ногу, совершенно бесстрашно, прямо на глазах у бабушки, закурил папиросу и взял читать мою книжку про морских пиратов.
Бабушка подошла и стала против него с грязными тарелками в руках, а он как ни в чем не бывало продолжал читать и даже усмехаться и прищелкивать языком. Настроение у него было просто отличное.
— Бунтуешь? — грозно спросила, немного подождав, бабушка. — Почему это ты не идешь во двор дышать свежим воздухом? Ну-ка, собирайся!
— И не подумаю даже! — дерзко отвечал дед. — Я пришел к выводу!.. Такому слегка пожилому человеку, как я, постоянно вращаться все среди стариков — это все равно что селедке каждый день купаться в рассоле, когда она и без того соленая. Общество этих жизнерадостных пиратов мне гораздо больше по душе!
Бабушка все мрачнела и молчала, и дедушка заговорил вполне серьезно. Оказывается, он задумал отправиться в поход. С группой туристов из его бывшего цеха. Ребята с удовольствием соглашаются взять его с собой. Тем более что старшим в группе будет Кузьма, дедушкин ученик и помощник. И вообще все ребята подобрались знакомые и удивительно хорошие. И по маршруту ходят автобусы, так что часть пути дедушка всегда может проехать, если вдруг почувствует усталость.
Он с большим подъемом все это расписывал, чтобы уговорить бабушку не противиться его замыслу. Папироску он давно уже бросил, она ему была только для бодрости.
Бабушка пожала плечами и ушла на кухню мыть посуду. Она мыла ее, наверное, целый час. Потом вернулась и сказала, что ожидала чего-нибудь похуже. Например, что дед запишется в футбольную команду. Или в кружок любителей подводной охоты. А в туристском походе, в конце концов, если очень повезет, дедушка может отделаться легким солнечным ударом или приступом ревматизма.
Видно было, что она очень злилась, когда это говорила, но дедушка заискивающе хихикал на ее шутки, чтобы задобрить. И тут вдруг бабушка сказала:
— Если ты действительно решился себя погубить именно этим нелепым способом, забирай с собой и Володьку. Он, по крайней мере, после первого же перехода даст мне сразу телеграмму, чтоб я хоть знала, в какую именно больницу ты попал.
Володька — это я. И я тут от радости повалился на пол, зажмурился, завизжал и задрыгал руками-ногами, а бабушка принялась приводить меня в чувство, как она это всегда делает, встряхивая и постукивая по затылку. В общем, разговор окончился так благополучно, как я и мечтать не смел.
Мы еле дождались, когда бабушка уйдет в магазин, и сейчас же начали отбирать необходимые вещи в поход. Мы решили предвидеть все случайности, которые могут подстерегать нас в пути: жару, холод, ночевки в пустынной местности без воды и топлива, нападение диких зверей, легкие землетрясения и небольшие наводнения. Все необходимое мы отбирали и складывали в кучу.
Когда бабушка вернулась с покупками, она осмотрела отложенные вещи и только спросила, почему мы забыли мебель. Мы возились до самого вечера, пока разобрали обратно подушки и одеяла, отыскали зубные щетки, мыло и чайник, чтоб можно было помыться, выпить чаю и лечь спать. Но все равно настроение у нас было самое веселое от ожидания похода.
Несколько дней мы с дедушкой делали тренировочные переходы по улицам и возвращались каждый раз усталые как черти, валились сразу рядом на диван и задирали вверх ноги, как делают опытные мастера пешей ходьбы.
Накануне выхода в поход мы весь день отдыхали, и легли спать в шесть часов вечера, и старались глубоко и ритмично дышать, но все время забывали, потому что начинали переговариваться насчет завтрашнего дня и от волнения не смогли заснуть до часу ночи.
Под мухомором еще никого не было видно, когда мы ранним утром промаршировали через двор с рюкзаками за спиной. Бабушка помахала нам с пятого этажа, и мы на первом автобусе проехали через весь город и у конечной остановки сели па лавочку и стали поджидать наших туристов. Они пришли из города пешком, издали крикнули нам «ура», потом все нас окружили и перездоровались за руку с дедушкой все до одного, хотя некоторые из них были в цеху новички и пришли на работу уже после ухода дедушки на пенсию. Но таких было мало. Самый главный тут был Кузьма. Он давным-давно, еще фезеушником, попал к дедушке в ученики и теперь работал вроде как на его месте, и вообще они были большие приятели. Но и другие относились с уважением к моему старичине, и мне за него было ужас до чего приятно. Дома он у нас, бедняга, никогда не считался на первом месте, хотя жили-то мы всего втроем.
Вика заиграл на губной гармошке торжественный марш. Он здорово играл на чем угодно, я его на заводском вечере слышал. Мы построились и двинулись по маршруту в первый переход. Дед наш был, как пишут, в центре внимания. Видно было, что все за него радуются, какой он молодец, рванул в поход вместе с молодыми. И настроение у всех было особенно хорошее из-за того, что они за него радовались. Я, конечно, тоже радовался. Мы с дедом дружим. Такого другого деда поискать. Ничего в нем нет такого нудного стариковского, какой-нибудь там жадности или чтоб ворчать, что в старину было лучше, вообще как у стариков проявляется, особенно в литературных произведениях…
Мы прошли немного вдоль шоссе, свернули в сторону и дальше двинулись через поля по компасу. Скоро мы увидели первое стадо коров, и Вика на ходу сыграл в их честь «Коровий вальс». Потом наш путь пошел по широкой просеке, среди леса, где стояли башни высокого напряжения, и там куковали кукушки.
Уже под вечер мы перешли вброд речку и стали ставить палатки и варить пищу на костре. Дед объявил, что определенно чувствует, что помолодел на десять лет, самое маленькое на восемь.
На другой день мы встретили зайца. Он подождал, пока мы не подошли к нему на несколько шагов, и тогда неторопливо отбежал в кусты, точно собачонка, которую согнали с места. Симпатичный толстый заяц.
Наверное, если бы мы тут остались подольше, он бы приручился и приходил бы в палатку за морковкой. Он всем понравился, и мы долго про него говорили.
Вечером дедушка почувствовал, что помолодел еще никак не меньше чем на пять лет, и похоже было, что так оно и есть.
На третий день мы пересекли шоссе и вышли к берегу моря, но увидели его только на одну минуту, потому что хлынул дождь. Мы все промокли, пока с криком и визгом ставили палатки. Стало темнеть, и идти дальше не было смысла, а после ливня остался дождь, не очень сильный, но упорный такой, точно зарядил навсегда.
Мы в палатках зажгли сухой спирт, согрели чай и консервы и поужинали, пригрелись, и Кузя зажег фонарик. Он светился сквозь мокрую палатку, и в других палатках нам завидовали. У них фонариков не было.
Дедушка достал наши книжки и сказал, что сегодня морские рассказы Станюковича читать не станет — и так кругом слишком много воды, и я стал читать вслух комедию Шекспира «Как вам это понравится».
Сперва на нас в других палатках не обращали внимания, но когда мы начали смеяться, девушки стали хныкать и нам кричать: «Черти!.. Устроились!.. У них и фонарики и веселье!.. Чего хохочете, расскажите!..» В общем, кончилось тем, что в нашу палатку (она одна самая большая) набилось народу столько, что все лежали вповалку, а у некоторых ноги торчали наружу.
У меня книгу отобрали и дали Люсе, которая лучше всех умела читать вслух, начали опять с самого начала и не позволили останавливаться, пока не дочитали до самого конца. Там есть такое место, когда придворного шута, попавшего в лес, пастух спрашивает: «Ну, как вам нравится эта пастушеская жизнь, господин Оселок?» И тот отвечает:
«По правде сказать, пастух, сама по себе она жизнь хорошая; но поскольку она пастушеская, она ничего не стоит. Поскольку она жизнь уединенная, она мне очень нравится; но поскольку она очень уж уединенная, она преподлая жизнь. Видишь ли, поскольку она протекает среди полей, она мне чрезвычайно по вкусу; но поскольку она проходит не при дворе, она невыносима. Так как жизнь эта умеренная, она вполне соответствует моему характеру, но так как в ней нет изобилия, она не в ладах с моим желудком…»
Это место заставили прочитать еще раз, все хохотали и говорили, что это прямо про некоторых наших девочек, которые первые рвались в поход и расхныкались, когда промокли.
После чтения все наперебой стали удивляться, что, оказывается, Шекспира так интересно читать, а не только смотреть в театре. Оказывается, никто почти ничего прежде не пробовал читать из Шекспира, разве только отрывки в школе, по заданию, а от этого уж конечно радости мало.
Дедушка говорил всем: «Ага, вот видите!», очень гордился, что именно он захватил эту книжку, и рассказал, как спорил с бабушкой. Она говорила, что мне Шекспира читать рано, а дедушка ей возражал, что всегда так бывает: сперва рано, потом некогда, а потом уже поздно, и так человек за всю жизнь не поспеет прочитать самого удивительного, что на свете написано… Все решили читать по вечерам перед сном по одной пьесе из нашего сборника…
Дождик все шелестел по кустам, светил фонарик, освещая сырую стенку палатки, и в общем это был самый лучший вечер нашего похода.
Утром мы, ежась под дождем, двинулись дальше, шлепая по лужам, и, перекликаясь, кричали друг другу: «Как тебе нравится эта пастушеская жизнь?» И кто-нибудь нарочно дрожащим голосом отвечал: «Поскольку она протекает среди полей, она мне очень по вкусу, но поскольку тут мне протекает за шиворот, это преподлая жизнь!» И так без конца на все лады, кто как умел придумать посмешнее.
Нам пришлось выйти на твердую дорогу, где ходили машины и автобусы. Дедушка шел молча, видно было, что ему не по себе. Над морем висели грозовые хмурые тучи, и мы уже давно заметили, что в такую погоду его ревматизм устраивает ему всякие пакости. Он бодрился, говорил, что скоро разогреется на ходу, но ноги у него болели, плохо гнулись, он упал духом и еле шел.
Кузя к нему все время приглядывался и вдруг объявил привал под навесом у самой автобусной остановки. Дедушка слабо сопротивлялся, но позволил себя усадить в попутный автобус. Мы условились, что проедем с дедушкой вперед до Рыбачьего, куда все остальные придут только к вечеру или даже на следующий день. За это время дедушка сможет как следует прийти в себя и набраться сил.
Еще по дороге, в автобусе, среди пассажиров только и было разговоров про шторм на море. На открытых местах ветер ударял в машину так, что нас даже слегка покачивало.
Кондукторша спросила, до какой остановки нам ехать, а потом расспросила, зачем и почему нас столько народу провожало на остановке, и мы ей все рассказали, и она сразу дала нам адрес своей тетки-рыбачки, у которой нам можно остановиться, чтобы не таскаться по такой погоде в поисках пристанища. Она даже остановила автобус не доезжая Рыбачьего, высадила нас и показала дорогу. Тетка действительно сразу пустила нас в дом и сказала: «А, живите себе на здоровье, хоть день, хоть год, у нас помещение свободное». Она расспросила, как здоровье племянницы-кондукторши. Потом рассказала, что муж ее плавает, ловит рыбу, сын тоже плавает и теперь вроде начальника над отцом, а дочка в техникуме, так что дом пустой, даже у нее является мысль достать себе какого-нибудь сиротку, а пока сиротки нет, можем пожить хоть мы с дедом, хоть кто другой, она не против…
Дедушка все старался бодриться, но видно было, что ему плохо. Он то присаживался у окошка, которое все время дребезжало от ветра, и смотрел в море, то уходил в дальний угол, закутывался с ушами в одеяло и пробовал задремать.
Хозяйка несколько раз выбегала на пригорок и все высматривала что-то в море. Потом она заходила к нам, вздыхала и ругательски ругала какого-то Ваську Упрягина и проклинала его «ослячью дурь». Оказалось, весь поселок сейчас волнуется из-за того, что пропал баркас, которым командует Васька.
— Баркасик старый, — объясняла нам хозяйка. — Он в нашем колхозе на разных посылках работает. Мелкий груз таскает. Овощи в город на базар возит. В такую погоду ему в море делать совершенно нечего. Вон, глядите, даже сейнеры заходят в бухту. Главное дело, из дома отдыха нам в правление звонили; Васька, оказывается, самовольно подхватил каких-то отдыхающих катать, да теперь с ними вместе и пропал…
— Что ж вы думаете, они погибнуть могут? — спросил я.
— Типун тебе на язык! — прикрикнула хозяйка. — Если Васька с мотористом оба не пьяные, и горючего хватит, и, главное дело, у них мотор не заглохнет, они вполне могут выбраться, окаянные…
Она немного подумала и добавила:
— Конечно, если Васька выпивши, он в крайнем случае еще может выбраться. А уж если мотор!.. Поминай как звали и Ваську, и пассажиров, и «Бакланчика» нашего.
— Ему «Баклан» название? — вдруг живо спросил дед. — «Баклан» — это я знаю!..
Видно, он был очень уж не в себе. Ну что он мог знать про суда и названия, кроме того, что мы с ним вместе вычитали у Станюковича. Я ему так и сказал, и он не стал спорить. Объяснил только, что бывают такие серии одинаковых судов, которые называют именами городов, а другие — птичьими именами: «Альбатрос», «Баклан», «Чайка» и так далее.
Весь этот день у нас ничего не клеилось, мы сидели в комнате и томились, пока хозяйка не посоветовала нам сходить в кино, в рыбачий клуб. Мы и этому обрадовались.
Когда мы отворили дверь, ветер чуть не втолкнул нас обратно в дом. Мы пошли, согнувшись, держась за шапки. В бухте ходили большие волны, и сейнеры низко клевали носами, а за каменным молом в море было мутно, там все двигалось и кипела пена. Волны со стороны моря ударялись о каменный мол, взлетали веером вверх и далеко мчались, скользя вдоль стенки.
Мы боялись даже, что сеанс в кино отменят из-за погоды, но его не отменили. Правда, народу собралось немного. Картину я плохо запомнил. Какой-то стиляга с нахальной мордой пил чай и грубиянил матери, а в это время ветер с моря свистал и завывал так, что плохо было слышно и казалось, что море ревет прямо за экраном. Наверное, от этого все эти мелкие неприятности, какие нам показывали на экране, казались ужасно глупыми. Тут такое творится, — может, по радио передают сигналы о помощи, люди пропадают в шторме, а мы будем расстраиваться, что он маму не уважает и огорчает коллектив.