Посреди картины мы услышали с моря сирену, и несколько человек выскочило из зала посмотреть, что за корабль входит в бухту.
В конце концов стиляга сиганул с моста в воду, чтоб доказать, что он не стиляга, и вдруг еще оказалось, что он даже потихоньку сделал какое-то изобретение на производстве, но только я что-то не очень в это поверил, глядя на его морду. А главное, смешно было глядеть, как тот парень бултыхается в тихой водичке и пыхтит, а мы должны за него переживать, когда тут с моря идет такой гул и все прислушиваются к сирене.
Последних слов в картине никто не слушал, потому что вернулись те, кто выбегал после сирены. Все стали спрашивать, в чем дело. Оказалось, что это вошел морской буксир «Мга» вместе с «Бакланом». Никто не потонул, все пассажиры с «Баклана» сейчас уже сушатся! Картина кончилась, и все, весело переговариваясь, стали выходить в соседний зал. Там заиграла радиола, и несколько пар начали танцы. Мы с дедушкой сели на лавочку и стали смотреть, потому что нам рано было возвращаться домой и тут было весело. Дедушка улыбался, глядя на танцующих, и некоторых похвалил. Плохое настроение у него прошло.
— Замечаешь вон ту, в полосатой юбочке? Правда, лучше всех танцует? — шепнул мне дед.
Здравствуйте. Я раньше его заметил.
— Просто тебе хорошенькие нравятся, — сказал я деду. — Не забыть бы бабушке рассказать!
— Расскажи, не забудь, сделай милость, — потешался дед. — Полосатенькая — эта как раз ее напоминает. Честное слово, что-то такое похожее в ней есть.
Я подмигнул:
— Ловко выкручиваешься! — Мне хотелось его как-нибудь раззадорить, чтоб опять не напала на него хандра.
Наглядевшись на танцы, мы вышли на улицу и спросили, как пройти к буфету-столовой.
Там у нас была условлена встреча с нашими туристами. Мы все еще не теряли надежду, что они до ночи придут в Рыбачий.
Мы сели за столик в уголке и стали есть как можно медленнее. Сначала мы съели винегрет, посидели некоторое время без дела и тогда взяли котлеты. После котлет мы опять отдохнули, взяли чаю со сдобными плюшками и остались сидеть, отщипывая по кусочку от черствых плюшек и прихлебывая, через пять минут по глоточку, чай.
Человек семь матросов с разных сейнеров сидели за одним столом, не спеша курили, пили пиво и разговаривали. Видно было, что это своя компания, и они ни на кого не обращали внимания. С ними была собака, которую они звали Клотик. Когда один матрос, которому пора было идти на вахту, встал, собака обрадовалась и побежала к двери. Все засмеялись и стали рассказывать, до чего это заядлый морской пес, что даже не любит надолго отлучаться на берег и с первым попутчиком всегда бежит обратно к себе на корабль.
На улице громко заиграл баян.
— Вот является Васька Упрягин со своим мотористом, — объявила буфетчица.
Дверь распахнулась настежь, и ввалилась новая компания. Впереди, ухмыляясь, шел Васька Упрягин, за ним его моторист с баяном и несколько отдыхающих, которые тонули с ними вместе на баркасе.
Васька шел будто против воли и все отваливался как-то назад и набок. Будто его вели под руки да еще и подталкивали. Оказывается, что это отдыхающие привели его угощать за подвиг.
Матросы на них даже не обернулись. Отдыхающие суетились, сдвигая два столика, а баянист играл во всю силу, стоя в проходе за спиной Васьки Упрягина.
— Тыреодор, смелее в бой!.. — сказал матрос с сейнера, и все за их столиком усмехнулись. Конечно, им было завидно. С ними ничего не случилось, а эти пережили почти что настоящее кораблекрушение. Тут любой позавидует.
Отдыхающие были все пожилые. Похожи на работников умственного труда. А может быть, работники прилавка. Или какого-нибудь управления делами. В общем, смирные такие, сухопутные люди. Рядом с Васькой они совсем терялись и смотрели на него как на своего спасителя. Ясное дело, без него пропали бы ни за грош.
Они натаскали себе на стол закусок и разных бутылок и, когда баян на минутку переставал играть, поднимали торжественные тосты за Ваську Упрягина, а он в ответ только усмехался, пожимал плечами и насмешливо мотал головой.
Один лысый отдыхающий сказал самый длинный тост про то, какой Васька мужественный и еще какой-то, не помню уж точно, вроде негнущийся, что ли, человек. Он припомнил, как они боролись с бурными волнами и над ними нависла гибель, и нос у него покраснел, а щеки побелели от этих воспоминаний.
Васька замотал головой в ответ, засмеялся и сказал, что они делают из мухи слона, что все это самые обыкновенные будни морской жизни и говорить об этом не стоит.
За их столом был большой шум и все говорили разом, так что все слова я не мог расслышать, но в общем Васька отвечал здорово. Я слушал и воображал, как я стану таким, как Васька, и буду так здорово отвечать и называть пустяками свой подвиг. Почище чем у Стивенсона или Джека Лондона…
Я взглянул на деда и увидел, что он восхищается еще больше моего. Лицо у него стало радостное, даже какое-то ребячье. Ну просто вроде как у маленького пацанчика. Стоит босиком, смотрит, как ребята гоняют футбол, и весь сияет от восторга, даже и не мечтает, что его самого примут в игру.
— Володька, бесчувственная душа, — сказал он мне. — Ведь надо же понимать, до чего это замечательно: люди от смерти спаслись и вот радуются, а? Такое не каждый день увидишь! Это надо понимать!..
Предложили тост за «Баклана».
Дедушка ухватил меня за руку, он так волновался, прямо-таки на месте не мог больше усидеть.
— Володька, — зашептал он торопливо, тиская мою руку. — Ведь как оно получается. Эти моторы-то нашего завода производство. Самая наша первая серия, послевоенная… Все они пошли на суда с такими птичьими наименованиями: «Баклан», «Альбатрос» или «Гагара»… «Нырок» тоже… Наши! Все в нашем цеху собраны… Завод был разрушен, чуть не вручную работали… Пятнадцать лет прошло — и вот пожалуйста: еще выручает людей… семейных даже… и радость… Это и мне вроде праздника, честное слово… Ребятам, Кузьме бы показать…
— Ну конечно здорово! — Я поддержал деда, хотя мне это все показалось не очень-то интересным. Я знал, что завод выпускает двигатели к большим кораблям, а что было в старину, мне было сейчас неинтересно. Я даже как-то не очень понимал, чего это дед так уж восторгается, ерзает на месте, привстает и каждое слово ловит с того стола.
— Как ты думаешь, это не будет как-нибудь… нетактично, если я к ним подойду? Ведь они как раз сами поднимают тост за «Баклана»?..
— Да они уже выпивши, дед, — сказал я. — А ты еще там наговоришь лишнего. — Я знал его характер.
Дед слушать ничего не стал.
— Я только вставлю всего несколько слов к месту. Я ведь не про себя… Для них будет интересно, это как бы взаимосвязь нашей жизни…
Дед встал и пошел к стойке. Буфетчица два раза меняла по его просьбе рюмки и наконец, улыбаясь, достала какую-то самую маленькую и налила ее до половины. И дед, волнуясь от радости, подошел к Васькиному столу.
Он торжественно держал рюмочку в поднятой руке, улыбался и раза два принимался откашливаться и открывал рот, но за шумом и суматохой никто его не замечал.
Наконец моторист с баяном обратил на него внимание, обернулся и спросил:
— Ну, что такое?
За столом чуть притихли. Дедушка вдруг весь напрягся, точно выступал на торжественном собрании, и начал неживым голосом:
— Извините, друзья… В настоящее время я пенсионер!..
— Поздравляю… — дурацким голосом сказал отдыхающий. За столом засмеялись.
— Не робей, давай веселее!.. — ободряюще сказал Васька.
— Можно веселей, — покладисто улыбаясь, согласился дед. — Хотя в настоящее время я пенсионер, дорогие товарищи…
Васька разглядел наполовину налитую рюмочку у него в руке и обрадованно крикнул:
— Папаше тоже охота клюкнуть. Налей папаше!
Дедушка отдернул руку, но Васька схватил его за руку и притянул к себе, подставляя рюмку к наклоненной бутылке, из которой водка уже лилась на стол.
Дедушка побагровел и с силой выдернул руку, и рюмочка покатилась по столу.
Васька Упрягин вдруг уставился на матросов, которые все не обращали на него никакого внимания. Он отодвинул дедушку рукой, встал, подошел к матросам и полез через плечи сидящих наливать всем из бутылки. Они и не мешали ему наливать и не подставляли стаканов, и Ваське это было обидно.
— Ах, тыреодор!.. — с насмешливым восхищением сказал один матрос, глядя, как Васька льет ему в стакан водку.
— И ничего подобного! — обидчиво ответил Васька.
— Нет, ты все-таки герой! — с такой же притворной похвалой добавил другой матрос. — Вон на экой посудине — и прямо в шторм. Ай Вася!
Васька засмеялся:
— А что? Ведь чуть-чуть бы — и дошли!
— Ну правильно. А еще чуть-чуть — и пустил бы «Баклана» со всеми пассажирами в подводное плавание!
— Это точно! — с удовольствием согласился Васька. — А почему? Потому что он есть двугорбый верблюд, утильсырье!.. Волны во!.. А у него мотор чихает и вовсе стал глохнуть. Хочешь такого?
— Ой нет, — с притворным испугом сказал матрос. — Не хотим! Мы же не герои. Мы плавать поверху привыкши, а не то чтобы вглубь!
— Да. А после и вовсе начисто заглох!
— Приятное ваше положение. Кабы тут «Мга» вас не подобрала…
— Им-то на таком броненосце легко!.. А нашего «Баклашку», я председателю все время говорю, давно пора списать, камнем нагрузить да посередь моря утопить от греха… Ей-богу, я так ему и говорю, вот люди подтвердят!..
— Веррно! — крякнул моторист с баяном и мотнул головой.
— Чего хлопотать! — мягко заметил матрос. — Другой раз ты его и сам утопишь!
Васька окрысился:
— Ты бы не потоп, если в море мотор стал?
— Оправдываться будешь перед морским царем с русалками, на дне.
— Говорят тебе, мотор… барахло!.. — кричал Васька.
— То ли дело Васе реактивный бы двигатель! — мечтательно подперев щеку, вступил в разговор еще один матрос.
Васька злился все больше, у него даже рот перекашивать начало, но матросы сидели как каменные. Такие серьезные и дружные и так пошучивали вскользь, но очень обидно. Ваське не хотелось с ними заводиться.
Дедушка все это время стоял в стороне, он очень растерялся. Я подошел к нему, и стал тянуть за руку, и говорить, что нам пора уходить, наши ребята уж сегодня не придут. И тут как раз Васька наткнулся на нас, возвращаясь к своему столу.
— А зачем тут мальчишки в кабаке? — крикнул Васька. — Это разве мальчишкам место?
— Мальчик со мной, — сказал дедушка.
Васька сделал вид, что только что его разглядел, и крикнул:
— A-а, это ты с рюмочкой по столам ходишь?
— Ты глупый!.. — сказал дедушка. — Груб и глуп… Вот ты кто… — Губы у него так тряслись от обиды, что он неясно стал выговаривать. Мы пошли поскорей к выходу.
— Давай, давай отсюдова со своим поводырем! — с торжеством говорил нам вслед Васька. — Нечего по столам ходить!
— Что ж ты, на нас обижаешься, а на старом постороннем человеке зло срываешь? — насмешливо, врастяжку спросил Ваську матрос, когда мы уже были в дверях.
Больше мы ничего не слышали. На улице стало темнеть, море по-прежнему шумело, и ветер налетал и толкал нас, точно со злости.
— Пускай ты герой, а все-таки свинья! — сказал дедушка.
Около мола мы увидели большой черный буксир. На палубе шла какая-то работа. За его корпусом, у воды, виднелось яркое пятно электрического света. Мы подошли поближе и увидели, что это прожектор светит на воду, туда, где плавает привязанный канатами полузатопленный маленький баркас. Он бессильно мотался вместе с волнами. Было похоже, что он захлебывается. Это и был «Баклан».
Мы не стали долго смотреть и молча пошли домой.
— Что ж, каждой вещи свой срок, — немного погодя сказал дед. — И всему на свете свой срок…
Дома он сел на неудобную табуретку у темного окна. Все смотрел в темноту и томился. Даже слегка покачивался из стороны в сторону. Тоска его одолевала.
Несколько раз он заговаривал о том, что хорошо бы наши пришли поскорей, а когда я его расспрашивал, как он себя чувствует, он сознался, что неважно, и объяснял, что это, наверное, от котлет. Жир какой-нибудь кладут туда, а мы избалованы на домашнем питании, вот и получается тяжесть на желудке, так что даже на сердце отдает.
— Ясно дело, котлеты. Когда что-нибудь рубленое, никогда не знаешь, чего туда напихали, не разбери-поймешь!..
Мы припомнили все котлеты, какие мы в жизни ели в разных столовых, и всех их поругали. Нам стало немного вроде легче на душе, когда мы все свалили на котлеты.
Дед попросил меня почитать Станюковича вслух.
В том месте, на котором мы остановились прошлый раз, корабль как раз подходил к Гонолулу, и наступала ночь. Дедушка прилег на постель и, закрыв глаза, стал слушать, а я читал про то, какая там была тишина, нарушаемая только гулом океана из-за барьерного рифа, как слышались гортанные звуки песни с невидимых шлюпок, сновавших по рейду в виде огоньков, и как сыпались с весел алмазные брызги насыщенной фосфором воды, про миллионы ярких звезд и про красавицу звезду Южного Креста, как она лила свой нежный свет и какая в воздухе стояла прохладная нега тропической ночи… И тут вдруг я заметил, что дедушка, отвернувшись лицом к стене, тихонько плачет.
Я сконфузился и замолчал, потому что никогда не видел, чтоб дедушка плакал. Я даже не знал, что он это умеет.
— Ты слушай-ка дальше, дед, — говорил я, стараясь ничего не замечать. — Как этот парень съехал на набережную со своего корабля, а там под зелеными навесами из листьев, освещенными цветными фонариками, темнокожие туземки в живописных одеждах продают разные фрукты… Брось ты, дед, расстраиваться…
— Обидно, — слабо выговорил дед. — Так мне обидно…
Ветер тряс окна у нас в комнатке, и море сердито шумело в темноте.
— Все мне обидно вдруг стало… Ведь я этих Гавайских островов не увижу никогда. И огонька… Пожалуйста, мне про них больше не читай.
Я стал говорить деду, чтоб он плюнул на это дело, стоит ли обижаться, тем более на какого-то пьяницу. Про Гавайские острова он уже позабыл говорить, а я дальше ничего не мог придумать и только долбил: «брось расстраиваться» да «брось расстраиваться»…
Дедушка перестал вздыхать и тихо заговорил:
— Ты пойми, тут какое дело, Володька… Вот я проделал всю работу моей жизни. Закончил и сложил руки. Пускай работа моя была малозаметная. Пожалуйста, я спорить не стану… А душа-то ведь вся в ней осталась? А?.. Вот в чем дело… Который человек работает во имя ОТК, а мы ведь как во спасение жизни каждую гайку нарезали. Который это до первого поворота, а мы ведь каждый болтик затягивали, чтоб на двадцать лет. И тут вся наша гордость и совесть… В общем, ты, главное, поскорее ложись, Володя, давай спать… Я уже успокоился. Я сам сознаю, что я комичный старичок, да другой раз сделается немножко обидно… до того, знаешь, хоть ворот на себе рви. А ты спи, спи, Володенька… Будем отдыхать. Была жизнь, и прошла жизнь. Я вот чего-то бунтуюсь и не желаю признавать, а чего уж храбриться-то?.. Спи, спи и не приставай ко мне больше…
Наутро, когда я вышел умываться во двор, вчерашнего шторма не было и в помине. Ветер не свистел и не бесновался, как вчера, а только весело трепал флажки на мачтах и, балуясь, сгибал струйку воды в умывальнике и брызгал мне в лицо холодной водой.
Четыре одинаковых сейнера отдыхали рядом посреди залива, по очереди запуская на всю округу мексиканские пластинки с гитарами.
«Мга», как утюг, застыла у причала, а на том месте, где вчера еле виднелся из-под воды «Баклан», плескались маленькие волны.
Я достал сухой спирт и походный котелок и собрался кипятить чай между двух камней во дворе, но дедушка сказал, что это смешно, потому что у хозяйки топится плита. Я не стал с ним спорить. Что спорить и доказывать, когда у человека такое настроение, что ему на свете все не мило. На плите мы и дома могли готовить.
После завтрака дедушка отправил меня на разведку, узнать, не пришли ли наши ребята, и дал с собой карандашный огрызок и бумажку, чтоб я списал расписание автобусов в обе стороны. Похоже было, что он задумал возвращаться домой, чего доброго.