Иногда, если тебе все равно, почему-то играешь лучше, и со мной так и вышло. Я по-настоящему рвался к мячу, и все получалось. В первом тайме мне удалось обойти Доджина, но я попал в штангу. А потом послал мяч головой в верхний угол, и Келси еле успел отвести его выше ворот. Зрители вроде бы отвязались от меня, а может, просто я их не слышал, потому что играл хорошо, да и вообще мне было все равно.
В первом тайме счет открыт не был, мы выкладывались полностью. И во втором тайме за пять минут до конца все еще не было забито ни одного гола. Тут наш левый край Чарли Лоув обошел защитника и послал мяч вдоль ворот очень сильно и низко. Я нырнул рыбкой и принял его головой чуть не у самой земли. На меня словно трибуны рухнули, и все черно стало.
Прихожу в себя — Джекки прыскает мне в лицо водой из губки, а зрители неистовствуют. Я поглядел на него и спросил:
— Джекки, я забил?
— Да, — говорит, — забил.
Он помог мне встать, а ребята жмут мне руки и хлопают по спине.
"Арсенал" начал с центра, и они на нас насели, но защита выстояла, мы выиграли 1:0 и вышли в полуфинал. Когда я уходил с поля, зрители меня приветствовали, а в проходе все хлопали меня по плечу и норовили погладить по голове. Деннис Грейвз пришел следом за мной в раздевалку, обнял меня за плечи и сказал:
— Молодец, малыш! Ну, теперь-то ты останешься с нами, а?
А я поглядел на него и сказал:
— Останусь? После этого? Ну нет, — говорю, — ни за миллион фунтов.
Это меня очень расстроило
Не хочу я говорить об этом, даже слушать больше ничего не хочу — все такой тон взяли, будто я в чем-то виноват. Я предъявил уже три иска, три иска за клевету: два газетам, а третий Морису Кермену — после того, как он сказал по телевидению, что этого матча вообще ни в коем случае не следовало допускать. Да кем себя Кермен воображает? Человек, который отсидел срок. Я с боксом сорок лет дело имею. Почти тридцать организую матчи. Это я устроил Боевому Джеку Коуэну матч в "Олимпии" в тысяча девятьсот тридцать шестом, когда его никто знать не хотел. Он нокаутировал Ленни Бейкера, а через полгода стал чемпионом мира.
Ну а с этим парнем так все произошло потому, все произошло только потому, что я ему одолжение сделал. Его менеджер, Сэм Кей, звонит мне и говорит:
— Джонни, я тебя прошу мне помочь. Я прошу тебя оказать мне услугу. У меня есть мальчик, Эдди Мэтьюз, но, потому что он цветной, потому что он нигериец, ему ходу не дают. Он в полусреднем весе дерется.
Я говорю:
— Эдди Мэтьюз? Тот, что ли, которого месяц назад нокаутировали в Шордиче?
— Тот самый, — говорит он. — Но почему это случилось? Его только потому нокаутировали, что он дрался с противником выше классом, он дрался с куда более опытным боксером. Я знал, что его выбьют, но что я мог поделать? Он не выходил на ринг пять месяцев и все печенки мне выел. Ему много не надо. Дашь пару сотен, и он будет доволен. А тебя он не подведет, слово даю. Задору в нем хоть отбавляй, и публике он нравится.
Я как раз составлял программу состязаний в Манчестере — ну, ту, в которой гвоздем был бой за звание чемпиона Англии в среднем весе; никто больше связываться с этим не захотел, а я установил приз в восемь тысяч! Ну, я и говорю:
— Ладно, Сэм, только не заносись. Если он будет драться в моей программе, то будет драться за сотню.
Тут он начал откашливаться, хмыкать и гмыкать, так что в конце концов я сказал:
— Слушай, Сэмми, хочешь — соглашайся, хочешь — откажись.
А он спрашивает:
— Ну, может, полтораста?
А я говорю:
— Сто, и это мое последнее слово.
А он говорит:
— Я огорчен, Джонни, честно тебе скажу.
— Ну и огорчайся, — говорю. — Если он хорошо себя покажет, так в следующий раз поглядим.
Вот ходят про меня эти истории, и я просто понятия не имею, откуда они берутся, будто я экономничаю. Выдумают тоже! Костюмы у меня от лучших портных, и обувь я шью на заказ. А в прошлом году так ездил в круиз, и обошлось мне это без малого в тысячу фунтов.
Ну, я поставил этого парня с Аланом Резерфордом из Хаддерсфилда. Он, собственно, не боксер, а так, на американский манер, только одно умеет — наскакивать и бить, раз левой, два правой, бьет и пропускает, бьет и пропускает, а потому я решил, что с этим парнем Мэтьюзом, если он такой, как его расписывают, они будут неплохой парой для затравки. Когда надо составить программу, тут меня учить нечему. Любой дурак может ухнуть громадные деньги: пригласит эту знаменитость да ту знаменитость, а через полгода вылетит в трубу. Я говорю: зрители приходят не просто поглазеть на знаменитостей, они приходят посмотреть бокс, и если у тебя в программе есть надежная приманка, известные боксеры, так на остальных парах разоряться незачем. Я на этом собаку съел, я до войны пять лет был посредником и устраивал матчи для "Арены" в Вест-Хаммерсфилде, у меня там дрались и Томми Фарр, и Артур Денегер, и Джек Кид Берг — я их приглашал, когда о них еще никто и слыхом не слыхал. А иначе как же молодому парню показать себя?
В Манчестере перед началом, помню, Сэм подходит ко мне у входа в раздевалку. А с ним этот цветной парень — приятный такой, тихий. Сэм говорит:
— Поздоровайся с мистером Кейном, Эдди. Если ты сегодня будешь хорошо драться, он о тебе позаботится. Верно, Джонни?
А я говорю:
— Ты же меня знаешь, Сэм. Тому, кто хорошо дерется, я всегда помогу.
А дрался он хорошо, спорить не буду. Весь выложился, и его противник тоже — жару в их бою было куда больше, чем в главной встрече. То есть я вовсе не хочу сказать, будто они были хорошими боксерами — защиты у обоих никакой, зато мужество на редкость: не успеют на полу оказаться, уже вскакивают, даже счета для передышки не используют. Этот нигериец, этот Уильямс, бил левой сбоку — загляденье. Получался у него этот удар не всегда, но уж если получится, то все! Во втором раунде он свалил Резерфорда таким ударом, и я уж думал: не встанет парень, но он вскочил и на последних секундах раунда сам Уильямса уложил — правой ударил, и того только гонг спас.
Под конец я нокдаунам счет потерял, оба про защиту словно вовсе забыли, хотя, конечно, и так о ней почти никакого понятия не имели. Каждый только об одном думал — как бы достать противника. Ну, они и молотили друг друга, а публика из себя выходила. Я очень был ими доволен. У Резерфорда нос был разбит, кровь остановили, но стоило Уильямсу снова его по носу ударить, как она опять начинала идти, всю грудь ему залило. Не то в четвертом, не то в пятом раунде он рассек Уильямсу бровь, левую бровь, и тоже кровь пошла. Ну, бровь ему обрабатывают, а я думаю, прекратит рефери бой или нет — если не из-за носа Резерфорда, так из-за брови Уильямса. Учтите, конечно, если бы он на это пошел, из него бы фарш сделали — и не только зрители, а и сами боксеры, они во что бы то ни стало хотели продолжать. Я сам слышал, как Резерфорд спорил в своем углу — он одно повторял: "Я могу продолжать и буду продолжать".
Ну, в последнем раунде он нокаутировал Уильямса, апперкотом нокаутировал. У него редкое мужество было, у этого цветного парня. Он так рухнул, что, казалось, в жизни не встанет, но при счете "шесть" он уже стоял на коленях, а при девяти я даже подумал, что парень вытянет — он совсем поднялся, да только опять упал.
А поглядели бы вы на зрителей! Они не только орали что есть мочи, но еще и деньги швыряли на ринг, а в Манчестере такое не часто увидишь. Перед следующим боем я зашел к ребятам в раздевалку. Оба лежат на столе врастяжку, а тренеры с ними возятся. И то сказать, было с чем повозиться. Бровь Уильямса очень мне не понравилась, очень.
Ну, неважно, что и как, но я им обоим сказал:
— Ребята, вы просто замечательно дрались, одно слово — замечательно. Так что с меня причитается: будет вам еще бой.
Сэмми Кей, менеджер нигерийского парня, повернулся ко мне — он держал у него на глазу пузырь со льдом — и говорит:
— В любое время, как скажешь, Джонни, хоть завтра. Мы готовы в любое время, верно, Эдди? Только назови день. Я же говорил тебе, что он замечательный боец, верно?
— Да, — говорю, — безусловно, он замечательный боец.
Ведь боксер-то он был совсем не замечательный.
А с другой стороны, почему бокс умирает? Как раз потому, что настоящие бойцы совсем перевелись, что у ребят, которые выходят на ринг, нет подлинного боевого духа. Посмотришь на добрую половину нынешних так называемых боксеров, и прямо смех разбирает, особенно как сравнишь их с прежними. До того умно дерутся, что прямо в сон клонит.
Через две недели у меня опять были бои, на этот раз в Лондоне, в Альберт-Холле. Я пригласил американца, Билли Викерса, и свел его с Реджем Оукли. Подходящая разминка для Оукли, я же все усилия прилагал, чтобы устроить ему еще один матч на звание чемпиона — свои обещания я всегда держу. И вообще, не будь меня, по меньшей мере трем английским боксерам, я хоть сейчас могу их назвать, так и не довелось бы оспаривать титул. Когда приехал Луис Моралес, чемпион мира в легком весе, я предложил приз в двенадцать тысяч фунтов, хотя мог прогореть на этом вчистую. Никто, кроме меня, во всей Англии не решился пойти на такой риск. Если бы Дэйби Бридж в тот вечер завоевал чемпионский титул, он был бы этим обязан мне. Люди такие вещи забывают, и еще как легко забывают!
За четыре дня до моих состязаний в Альберт-Холле звонит мне в субботу вечером Том Берджес, менеджер Ронни Фэрфакса, и говорит, что у Ронни грипп и выступить он не сможет. А он должен был боксировать в первое отделении программы с парнем из Ганы Мэрреем Брауном.
— Вот, — говорю, — одолжил! Кого я сейчас найду для замены? В последнюю-то минуту?
— Я тут ни при чем, Джонни, — говорит он, — И нечего меня винить.
— Конечно, нечего, — говорю. — И замену искать не ты должен.
Ну, позвонил я своему посреднику Лену Гоулду и говорю:
— Лен, найди мне кого-нибудь в полусреднем весе.
Он начал с Питера Кросфилда, но его менеджер запросил четыреста фунтов, и я сказал: "Пошли его куда-нибудь подальше". Дуг Уэстон наотрез отказался, а когда Лен попробовал Алана Резерфорда, его менеджер заявил, что он еще не в форме. Я сказал:
— Ну ладно. Я это ему попомню! После того, что я для него сделал. Ведь он у меня в Манчестере боксировал. — Потом я сказал: — Хорошо, оставь это мне, — и позвонил Сэмми Кею.
— Послушай, Сэм, — говорю. — Я тебе помог, теперь ты мне помоги. Мне нужен твой парень, этот твой Уильямс, для встречи в Альберт-Холле во вторник. Будет драться с Мэрреем Брауном.
Тут он начал откашливаться, и я сказал:
— Перестань квакать. Ты же сам меня умолял, чтобы я дал твоему парню шанс. И я дал. А это — второй такой шанс. И мне окажешь услугу, и ему.
Он говорит:
— Мне кажется, он еще не может драться, Джон. Не нравится мне эта его бровь. Ему ведь здорово досталось, сам знаешь.
— Ну так не морочь мне голову, — говорю. — Решай побыстрей. Время даю до вечера, потому что мне так или иначе необходимо кого-нибудь найти.
Он говорит:
— Сколько ты платишь, Джонни?
— Сперва он заявляет, что парень не может драться, — говорю я, — а потом спрашивает, сколько я плачу. Слушай, если он может драться, так может, а не может — деньги никакой разницы не составят.
Тут он говорит:
— Ну, пусть мальчик сам решает, Джонни. Я ему передам, а он пусть сам решает.
В половине двенадцатого он звонит мне и говорит:
— Эдди сказал, что будет драться, Джон.
— Ладно, — говорю. — Еще бы он не захотел драться в моей программе в Альберт-Холле.
— Конечно, если врач его допустит, — говорит он. — Но тут вряд ли будут придирки. То есть я хочу сказать, что он выглядит не так уж плохо, если не считать брови.
На следующий день я поехал на Олд-Кент-роуд, в зал, где парень тренировался. Я за ним три раунда наблюдал, и он выглядел нормально, ну совершенно нормально. Над правым глазом у него еще был струп, но, насколько я мог судить, совсем подсохший. Так что же мне было делать — ждать, пока он вовсе отвалится?
Когда парень ушел с ринга, он сказал мне:
— Большое спасибо, мистер Кейн.
Я говорю:
— Ты меня не благодари, сынок, это я должен тебе спасибо сказать. Я обещал твоему менеджеру поспособствовать тебе, если ты в Манчестере хорошо себя покажешь. А если и теперь не подведешь, я вспомню про тебя, когда в следующий раз буду готовить программу для Уэмбли.
Потом я спросил, как он себя чувствует, а он сказал:
— Великолепно, мистер Кейн. Лучше не бывает.
Лучше не бывает! Врачебный осмотр он прошел без всяких затруднений.
Да что там! Две-три газеты упомянули, что бой обещает быть интересным. Репортер, который видел его в Манчестере, даже написал, что ему там просто не повезло и что Брауну понадобится вся его опытность, чтобы удерживать его на дальней дистанции, тем более что у Брауна с ударами по корпусу не все ладно. Я сохранил эту вырезку. Могу вам показать.
Их бой был в программе третьим. Уильямс вышел из своего угла совсем как в Манчестере — просто набросился на противника, и я, помню, сказал Лену Гоулду, который сидел рядом:
— Ну никак поверить нельзя, что с того боя всего две недели прошло.
Браун два раза побывал в нокдауне — вот до чего был слаб Уильямс. В первом раунде он встал при счете "шесть", а во втором — так и вовсе только на восьми. Ну, в третьем раунде Уильямс пропустил удар левой по корпусу — Да такой, что любого уложил бы, пусть он будет в самой что ни на есть форме. До конца раунда Уильямс кое-как держался, но в самом начале четвертого раунда Браун послал его в нокдаун. Он встал при счете "девять", но Браун загнал его в угол и снова уложил — опять на девять секунд. Ясно было, что до конца уже недолго: ведь о защите у этого, у Уильямса, никакого понятия не было. Он знал только один способ защиты — нападение, а уходить от ударов не умел. Я думал, рефери вот-вот остановит бой, но тут Браун опять достал его левой и добавил правой, когда он уже падал. На чем все и кончилось. Рефери — это был Уолли Данн — сосчитал до десяти, секунданты подняли Уильямса и отнесли в угол. Его посадили на табурет, но он не мог сидеть, и в конце концов его менеджер крикнул:
— Носилки! Принесите носилки!
Когда я это услышал, меня точно по голове ударило. Я сидел и думал: "Дай бог, чтобы с ним ничего не случилось, дай бог, чтобы с ним ничего не случилось в моей программе". Потому что в боксе есть немало таких, для кого всякая моя незадача — праздник. Другие устроители состязаний и кое-кто из менеджеров.
Я прошел в раздевалку, а парень лежит на столе, и врач его осматривает. Я спрашиваю:
— Ну как он, доктор?
А он говорит:
— Коматозное состояние. Я вызвал машину "скорой помощи".
Тут пришла машина, и его унесли. Сами понимаете, что я чувствовал. Глаза у него все еще были закрыты, и дышал он очень тяжело, просто хрипел.
Я вернулся в зал, но ничего вокруг не видел: если бы вы меня спросили, кто выиграл главный бой, я бы вам не ответил. Еще из Альберт-Холла я позвонил в больницу — как он там? В коматозном состоянии, отвечают. Утром я прежде всего опять позвонил в больницу, а они говорят, что его оперировали.
Я поехал туда, но меня к нему не пустили. Его менеджер тоже был там. Я сказал:
— Просто ужасно, что так случилось.
Он говорит:
— Нам не следовало позволять, чтобы он дрался, Джонни.
— Хорошенькое дело — "нам не следовало", — говорю, — Это ты мне сказал, что он может драться.
Я прямо-таки увидел, как они руки потирают — другие устроители, менеджеры и репортеры, которые у них на содержании. Какой это для них праздник.
Я поехал к себе в контору. Куска не мог проглотить за обедом и каждые полчаса звонил в больницу — как он и что?
Они мне только в половине пятого сказали, а потом, словно этого мало, звонит кто-то из репортеров и говорит, что будет вскрытие. Вскрытие! Что, собственно, они рассчитывают обнаружить? А на следующей неделе, в следующий вторник, меня вызывают к следователю. И я должен буду давать показания. Я очень расстроен, можете мне поверить. Все это очень меня расстроило.