Улицу огласил визгливый гудок. А потом я повернулась и увидела мощный грузовик, едущий прямо на нас.
Оно, конечно, удивительно, о скольком успеваешь подумать, пока тебя в лепёшку не раздавило. Например, замечаешь: нет никого за рулём, само едет. А ещё думаешь — как накроет, на куски порвёт, костей не соберёшь, от асфальта отскребать будут. А ещё — что американские полицейские Кока—Колой кровь с дороги смывают. Никогда не буду больше пить Колу!
Маланья дёрнула меня за руку; обдало ветром, сильным таким, кажется, с ног сшибёт или кожу сдерёт. Многотонная махина просвистела мимо и втемяшилась в витрину. И вот–тут всё разом «включилось» — что мой мозг, что звук. Голова наполнилась звоном разбитого стекла, визгом тормозов, воплями прохожих.
— Ой, чуть не убилися! — простонала Маланья, хватаясь за левый бок. — Ой, беда–то какая… Старая я уже для такого, ой, старая…
Покорёженный металлический каркас, торчащий из полуобвалившейся стены, бетонная крошка в волосах… И пахнет — то ли краской, то ли бензином. А что я? А я сижу на асфальте. И зубами чечётку выбиваю. Ладно стена, ей–то что, починят! А как бы меня сбило?! Да кирдык сразу, гарантировано! Я встану, правда. Не надо мне врача из соседней аптеки. Не надо нашатырки. Встану. Вот только вспомню, что у меня есть ноги — а они на месте, это точно! — и вперёд, домой.
— Родненькая, да что ж с тобой такое? Ну–ка вернулась! — Маланья снова щёлкнула меня по носу — да что ж за привычка такая?! А кроме неё, вокруг люди. Подойдут, посмотрят, да свалят — как же, не состоялась кровавая драма. Вот какая–то тётка причитает, будто её, а не нас с Маланьей, чуть не сбило. Вот водитель — бледный, зелёный почти что — бурчит чего–то там про отказавший ручник. Как в кино картинка — все на своих местах. Вот из магазина выскочил мужичонка в костюме, прям как чёрт, которого я представляла — верещит «Кто ремонт оплатит?!».
А чуть в стороне — парень с абсолютно чёрными глазами.
Шут его знает, почему запомнился. Наверное, потому, что у него в странном спектакле роли не было. Просто стоял и смотрел — внимательно так, даже слишком. А может, глаза странные. Обычно и внимания–то на глаза не обращаешь — есть и есть, две штуки по бокам от переносицы. Куда уж там цвет разглядывать! Глаза всякие бывают, по большей части — мутные: серо–голубые, зелёно–карие… А чёрных я никогда не видела. Имею в виду — настолько чёрных.
— Вика! — ё-моё, по щекам–то бить зачем?! Да в сознании я, в сознании! Будто пощёчины было мало, Маланья встряхнула меня, как дачница — плодоносящую яблоню.
— Чёрные.
— Вика?.. — народ шепчется, кто–то думает — в шоке девочка, кто–то — спятила. А Маланья — ни то, ни другое. Настороженно смотрит, и за плечи слишком сильно сжимает. А где… Странный юноша словно испарился, стоило мне отвести взгляд. Следом вернулась и способность к связной речи, и я гораздо увереннее пояснила — даром, что шёпотом, даром, что хрипло:
— У него были чёрные глаза.
Глава XXIV Я не плачу
Дом — это такое место, где тебя ждут и любят, где всегда посочувствуют и всё такое. Хех, как же. Это ж так получается — я бомж. Каноничный такой. Без бороды только.
— Ну–ка не кисни! Чай, не капуста. — от очередного щелчка по носу я успела увернуться — глядишь, и реакцию так натренирую. — Ничего б тебе не было, они ж не убивают, так, пугают только. Мол, иди на нашу сторону, и будут у тебя во врагах тюфяки безобидные.
Ну я не знаю. Мне лично грузовик, раздолбавший вдребезги витрину и часть стены, показался весьма–таки настоящим. А значит, и опасным. До сих пор коленки ходуном ходят! Это что ж, только нашла в мире чего интересное, и сразу помирать? Фигушки.
— Поняла?
— А?
— Ворона–кума! Я тут со стенкой, никак, разговоры развожу! — Маланья надула щёки и слегка хлопнула по ним. Не, точно сейчас сдуется, как лопнутый шарик. Тьфу ты. Нет, точно что–то не то с мыслями.
— Я говорю — вечером приходи, как бабка уснёт, к Светозару. А сейчас — домой. И чтобы тихо сидела! Как мышка! — ей бы тоже под мышку закосить, а то хороша — «секретные планы», да на всю площадку. У нас тут сплетниц — не продохнёшь; а мозги у них, сплетниц–то, насквозь просериаленные: такую Санта—Барбару намутят, что только успевай отнекиваться. И наркотики там намешают, и любовь, и родственников в коме, и шейхов арабских с гаремами, и чтоб без масла. А хлеба можно совсем не давать.
— Людишки — они ж простые, мелкие. Ерунду–то всякую слушать — завсегда пожалуйста, а важное мимо ушей — фьють! — Маланья взмахнула обеими руками сразу, чуть щиток не зацепила. Не верится даже — нас, значит, чуть не сбили, а она всё весёлая, скачет, как мячик–попрыгун. Хотя ей чего, она ж старая, пожила уже, а я как же? Ой, ёжики, ёжики…
— Опять закисла!
Уфф. Не заметила.
— А тот… ну, с чёрными глазами? Думаете, это он… того? Он кто?
— Кто ж знает! Кофий–какаву с ним не распивала, — старушка беспечно подпрыгивала, точно маленькая девочка, поставленная в угол, скучно, мол, на одном месте. — Ученик, небось, чей–то, из тёмных. Не боись, в дом они не полезут! Там, дома–то, свои бедки. Ты до вечера досиди, а там — к нам сразу. Поняла? Умочка моя!
И шасть за дверь к Светозару, да шустро так, будто прям через скважину пролезла. Тут же зазвенел звонок — мой, родной. Это когда ж я в дверь–то позвонила?! А тут и скрежет замка, и запах готовящегося обеда, и бабка на пороге.
Бабка! Что я ей скажу–то?! Вон, уже губы поджала, брови сдвинула… Ой, рванёт!
— Виктория? Ты почему так рано?
Думай, думай, Вика, ты же не идиотка, чтоб правду сказать…
— Опять с уроков сбежала! — ну конечно, бабуль, а то б я не додумалась подальше от тебя пошляться, если б меня сюда волоком не притащили, я же совсем дура! Рука в кольцах ухватила за плечо и дёрнула в квартиру — как же, на лестнице орать, чего соседи–то подумают? Скандал–то точно услышат, это ж вам не трёп Маланьи. Я молча принялась разуваться, а баба Света, знай, зудит:
— Лентяйка… Ни на что не годишься! Нет бы хоть по дому помогала… Кто тебя такую замуж–то возьмёт, вон, страшная, обросшая вся, нечёсаная… Будешь, как твой папаша — неудачницей…
— По крайней мере, старой грымзой не буду! Папу–то ты воспитывала, что ж он такой плохой вышел? Может, просто ты его запилила, вот он и сбежал куда подальше от такой мамочки?!
Повисла тишина. Я бы прикрыла рот рукой, если бы не маленькое обстоятельство: не хотела я вслух это говорить! Точно же — не хотела! Подумала только, а оно — раз! — выскочило. Само по себе. В последний раз я настолько странно себя чувствовала ещё в детстве, когда училась стрелять из ручки без стержня бумажными шариками: умудрилась вместо того, чтобы дунуть, вдохнуть — и проглотила неудавшийся «снаряд». Потом думала — умру, бумажка же несъедобная, ядовитая почти что.
А бабушка молчала, что было ещё более странно. Где же привычные вопли, визги «У меня инфаркт!» и прочая театральщина? Она ж только так злиться и умеет!
— Чего молчим, бабулец? Вопи, вопи давай, ты ж это дело любишь!
Да ё-моё! Не говорила я этого, не хотела! Ну это всё! Отпихнув любимую бабулю, я кинулась в комнату, где первым, что бросилось в глаза, был включённый ноутбук со здоровой надписью во весь экран: «Ты совершаешь ошибку». Из–за спины — бубнёж:
— Чуть домой пришла — и за компьютер! Выкинуть бы эту железку…
Я б сама уже ноут выкинула — ну его лесом. Да только скажу это — наша драгоценная Светлана Николаевна всю жизнь будет думать, что победила, напугала, мол, дрянную внученьку! Нетушки, пусть не надеется даже.
— Я лучше бы тебя выкинула! Будет мне восемнадцать — покатишься в дом престарелых, если до того на кладбище не уедешь!
Вопль опять получился спонтанным и неожиданным для меня в том числе. Экран компьютера мигнул и погас, а бабушка позеленела, раскрыла рот…
И в этот момент — невероятно вовремя! — зазвонил телефон. Проскользнув мимо бабы Светы, я взяла трубку, откуда сквозь потрескивание донеслось знакомое:
— Guten Tag, Vic!
— Мам, — нет, вовсе у меня голос не дрожит, просто кажется, — давай по–русски, а? Если ты вообще русский ещё помнишь…
Последняя часть фразы, может, звучала грубовато, но каждая мысль почему–то, не удержавшись в голове, вываливается на язык. Бабушка покачала головой и медленно поползла на кухню.
— Вика? Я тебя не слышу! Ох, ужасная связь… У меня всё хорошо! Надеюсь, у вас тоже.
— Всё плохо, — а вот и не буду плакать, а вот и не буду. — Мы бы тут умерли, а ты даже не заметила.
Щебечет, заливается голосок в трубке:
— Ничего не слышно! Ладно, я потом ещё позвоню, а может, как–нибудь заеду… Столько дел, столько дел! Auf Wiederhören!
Под ноги попалась сумка. А вон и книжка заговоров от Маланьи торчит. Как старушка там говорила? Найди сильное желание и попробуй — вдруг исполнится… А какое желание–то? Денег?.. Или чтоб самой популярной стать — лучше Катеньки?
В трубке уже гудки. И вовсе я не плачу, просто так получилось, что теперь вместе с коленками трясутся руки:
— Вернись ко мне. Пожалуйста, мам, вернись…
Глава XXV Баю–бай
Как показала практика, иногда ругаться с бабушками — полезная штука. В другое время жди ещё, пока спать завалится, а так — накачалась лекарствами, под завязку так, и дрыхнет. Ничего не стоит за дверь выскользнуть — и к соседу.
Ой, кто это в зеркале?! Я, что ли? Странная какая–то. И не в юбке же короткой дело, и не в отросших до середины спины волосах, лезущих в рот. Изменилось что–то ещё. Покосившись в сторону бабушкиной спальни, я включила свет — да, точно, не почудилось! Так уж получилось, что всю жизнь я жила недобрюнеткой–перешатенкой, с тем самым цветом волос, когда неясно толком — то ли чёрный, то ли коричневый. А тут — нате! Посветлели. Порыжели даже слегка, вон как блестят! Здорово. Оказывается, я тоже могу быть красавицей — самой настоящей!
Иллюзия развеялась, стоило привычно споткнуться о коврик у двери и потерять туфлю. Не, красивой рождаться надо, чтоб точно привыкнуть — все пялятся, все улыбаются, все на руках носят. Тогда и ходишь по–особенному, и говоришь по–другому. А я так. Пародия какая–то.
То и дело одёргивая юбку, — и как можно ходить в такой короткой тряпочке! — я вышла на площадку. Постучаться? Позвонить? А если соседи услышат? Настучат потом бабке, что дорогая внученька по ночам шастает — будет по шапке…
А, ну её, эту бабульку! Пусть желчью подавится. Ах, жаль, что нет с собой баллончика с краской — вот бы классный портретик забацать на стене! Светлану Николаевну в полный рост, и чтобы с пеной изо рта, да с глазами, как у лягушки… Ну–ка, а может, это как–нибудь наколдую. Я поводила рукой туда–сюда, будто рисуя воображаемую картинку. Не вышло. Предсказуемо.
Панически замигала засиженная мухами лампа. Раз, два — погаснет, три, четыре — вспыхнет. Так, Вика, вдохни глубже, не бойся, ты же ведьма, ты крутая, в конце концов, вон, Костяну вшей подселила! Значит — можешь чего. Шаг назад, раз, два. Второй шаг, три, четыре. А в темноте кто–то шепчет, и Руська за дверью орёт дурниной. Нет бы куску кошатины заткнуться! Тут же ходит кто–то, точно, ходит. Ещё шажок, раз, два… Да где же эта идиотская дверь?! Три, четыре… свет?.. Где свет? Почему не загорается?!
И тут меня схватили за плечо.
Конечно, я завизжала. На вас бы посмотрела! На словах–то все Д’Артаньяны. Правда, как заорала, так и заткнулась, потому что над ухом послышался голос Светозара:
— А вот и ты. Мы тебя ждали.
И свет зажегся, как по заказу. Здравствуй, родная пустая площадка безо всяких потусторонних силуэтов и голосов. Гадай теперь — то ли и правда что–то рядом бродит, то ли уже паранойя.
Распахнулись двери, и я отшатнулась — показалось, будто сверху падает шуба. Но у «шубы» оказался бодренький голосок Маланьи. Взбив растрёпанные волосы, старушка улыбнулась, широко–широко:
— Чего, пробовала колдовать, с книжкой–то? Ой, не пробовала! По глазёнкам вижу — не пробовала!
— Возможно, оно и к лучшему, — Светозар подёргал ручку: проверяет, наверное, закрыл или нет. — Всякий маг привлекает к себе внимание… весьма опасных личностей. Это если не считать потусторонние сущности.
Маланья сморщилась — как лимон лизнула, без сахара:
— Ужо засветились, родненькой! Пужают только так! Машиной, вона, нас задавить удумали. Ох я бы их, да до донышка…
С прошлого раза ничего не изменилось: все вещи на тех же местах валяются, а вон и знакомый торшер. Будто и не жилая квартирка вовсе, а вроде как в детективах — конспиративная. Или как там это называется? Мимо деловито протопал таракан: освоился, смотрю. Некстати вспомнилось: я в юбке. И она могла задраться. Проклятье, да у таракашки больше уверенности, чем у меня!
— Если они перешли к активным действиям, значит, нужно поспешить, — Светозар на меня не смотрел, вот только и по голосу ясно: всё серьёзней некуда, — Чем скорее состоится твоя инициация, тем лучше.
С кухни захихикали. Ну конечно, и Стелла здесь! Сидит в жутко неудобной позе, как с журнальной картинки, и карикатурно ногти пилит, периодически пялясь в зеркальце. Прямо как будто ждёт, что под столом скрючилась пара взводов вездесущих журналюг, так и жаждущих заснять звезду в неловком положении.
— Откуда в тебе столько высокомерия? — покачал головой Светозар. — Твоя инициация позади, но смеяться над ближним непозволительно. Мы должны уважать друг друга.
— Это ты правильно говоришь: уважать! Без уваженья–то мы кто? Так, шантрапа! — Маланья закружилась по комнате. И моя голова решила сделать то же самое: закружилась. И откуда здесь фиолетовые мухи? Я присела. Думала — на стул. Оказалось — на пол.
— Все сядьте! Быстро!
Стелла уронила пилку, Маланья замерла на одной ноге, даже фиолетовые мухи разлетелись. А мне некстати вспомнился родной сайт: писали там, будто бы ведьмы некрасивые обычно, но обаятельные, а колдуна по глазам никак не распознаешь. Тоже мне, эксперты! Светозар злился — и глаза изнутри подсвечивались, быстро–быстро меняя цвет. То прозрачно–голубые, то зелёные, а то и вовсе — красновато–жёлтые. Ой, у меня же юбка на ушах. И руки чего–то трясутся.
— Не бойся. Страх — это слабость… непозволительная.
Нет, всё–таки интересно, сколько же ему лет? Вот так посмотришь со стороны, когда он под обычного исследователя косит — двадцать с хвостиком. А снизу вверх, да ещё и в полумраке — все тридцать будет, если не больше.
— А… а чего мне сделать–то? Ну, чтобы ведьмой считаться… — ну и голосочек у меня, еле–еле слышно! Стелла снова расхихикалась, а от щелчка по носу от Маланьи не вышло увернуться:
— Ты, молодка, слушай, да на ус мотай. Чтобы шелупонь потустороннюю, значится, разогнать, тут магия особенная нужна. Вот представь: сила твоя — она как оружие. Подумай, на что похожа?
Что, вот прям так сразу? Без объяснений, как и что? Почувствуй себя, называется, троечником на олимпиаде: все говорят, всем всё понятно, один ты свой мозг заспиртовал и кабинету биологии пожертвовал. Точняк сейчас скажут — дурная, негодная, иди отсюда. И память сотрут. Как в «Людях в чёрном». Светозар наклонился и помог мне встать:
— Посмотри, Рогнеда.
Снова к окну подходить?! Хотела заорать — не пойду, но тут подумала: и чего тогда? К бабке под крылышко вернуться? Нет уж, я всё сделаю, как надо, и даже круче, чем надо! Там же, снаружи, домов куча, и в каждом — люди, кто–то хороший, а кто–то вроде моей бабуськи и Катеньки. Но все — беспомощные, как слепые котята. А я‑то всё, что нужно, вижу! И что теперь, убегать, потому что страшно?
Нет, размазня Вика, может, и смоталась бы. А Рогнеда — ни за какие коврижки.
Естественно, я посмотрела. Стояла, вцепившись в подоконник, и не разрешала себе не то что зажмуриться — моргнуть. А там кипела жизнь, невидимая и оттого жуткая: сновали по многоэтажкам дрёмы, копошились в кустах бесформенные тени, похожие на кучи мусора…
— Не, ну вы видали? Ты бы хоть огнестрел или лук там загадала! — покатилась со смеху Стелла. А я уставилась на собственные руки: когда это и откуда появился в них стилет с тонким посеребренным лезвием? За подоконник же держалась… чудеса, да и только! Но тут «звезда» подскочила и ткнула меня в грудь пальцем, здорово обломав ощущение чуда: