Глава XXIX Трясина
Живи я в нормальной семье, возвращение «блудного папы», конечно, превратилось бы в сплошной праздник — минимум на неделю–две. Какие там дела, какая школа! Одна записка — семейные обстоятельства, и гуляй себе! Но бабушка и тут подпортила кайф — будто только ко мне пропавший без вести вернулся, а что он ей сын, так то без разницы. Сказала — папе сейчас, высунув язык, придётся бегать за бумажками: нельзя ж беспаспортным жить! А школа что? Школу никто не отменял. Всю дорогу к родному учебному заведению я думала — а как же колдовские дела? Останавливалась, понимаешь, оглядывалась — вдруг в спину Маланья или Светозар смотрят? Или этот черноглазый опять меня преследует? Но ни на пороге соседней квартиры, ни на перекрёстке, ни в школьном дворе не мелькнуло в толпе знакомых лиц. Только один раз показалось, что вижу Стеллу; потом сообразила — не, не показалось, просто её фотку на рекламный щит влепили. Разумеется, я опоздала. Когда я, прикинувшись человеком–невидимкой, попыталась проскользнуть на своё место, тут же послышался притворно–удивлённый шёпот: — Ой, Вика! Ты почему так поздно? Инна Фёдоровна, запишите, пожалуйста, что Вика пришла! — а это уже не шёпотом, а во всю Ивановскую. Выдрать бы язык Катеньке, или, на худой конец, к нёбу приклеить, чтоб не болтала. Правда, в этот раз подлиза просчиталась: информатичка — тётка спокойная, наверное, поэтому у неё одной во всей школе нет подпольной клички. На замечание она лишь рассеянно покачала головой, записала что–то в журнале и снова отвернулась к доске. — Да вы чё? Она княгиня, ей и опоздать можно! — фыркнуло с задней парты. Ну, конечно, Костян, давно не виделись. Я обернулась — и он заткнулся, даже, кажется, втянул в плечи бритую голову. Правильно. Меня теперь бояться надо! Конечно, Инну Фёдоровну никто не слушал. Она там объясняет, что за зверь такой — «Блокнот», и как в нём печатать. Даже жалко её — работает, бедная, по доисторической программе, понятия не имеет, что дети сейчас другие, в компах получше неё секут. Задание на урок тоже оказалось легче лёгкого — перепечатать какой–то там кусок книжки. Я вас умоляю…
— … Конечно, фрагмент достаточно объёмный, но высокая скорость печати — очень полезный навык… Копировать–вставить, абзацы проставить… Абра–кадабра! Компьютерная магия. Скучно даже. Пару минут я для вида постучала по клавишам, затем быстренько подтёрла набитый набор буковок и отрапортовала: — Инна Фёдоровна, я всё! — Это как — всё?! — переполошилась информатичка, но почти сразу успокоилась. А что? Вон, текст на экране, всё в лучшем виде. А что не вручную, пальчиками перебито — так это простите. Буду я ещё на всякую ерунду время тратить. — Молодец, Романова! Пять, безусловно пять… ты только посиди тихо, хорошо? Не мешай никому! А зачем мешать? Я лучше в инет залезу, благо, давненько меня там не стояло. Здравствуй, родной и любимый сайт! Нет, видео смотреть не буду, только сообщения проверю. Ну, конечно. «NatyVamp: Ты где? Померла, что ли?» «Kelpy: Рогнеда, ау!» «Agent007: Тебя инопланетяне спёрли? Х)» И ещё с полсотни такой же бессмыслицы. Ежу ж понятно — если человек в оффлайне, то и не ответит, хоть выше головы сообщениями завали. И почему сразу — «померла», «инопланетяне»… У человека, может, жизнь начала налаживаться, и ему не до всякой там форумной болтовни. Что бы им всем ответить… Громыхнула дверь кабинета, и я мигом свернула окно: мало ли, кто там явился! Вдруг директор — а я по сомнительным сайтам гуляю, и вообще, не похожа на пионерку. Нет–нет, вам показалось, Вика — приличная девочка, вон, задание делает… На всякий оглянулась: ну, почти угадала. В дверях маячила мадам Гитлер с выпученными лягушачьими глазами. — Вы меня, Инна Фёдоровна, извините! — и подвинула информатичку, как будто та не человек вовсе, а кактус в горшке. — Важное объявление! Завтра после уроков состоится репетиция! Слова повторить, костюмы подготовить! Вот же ёжики… Костюм! А, ладно, спектакль же школьный, чего заморачиваться. Свистну у бабули какое–нибудь платье, бижутерки на пальцы понацепляю — вылитая баба Света буду! Ведь так же, наверное, выглядят все мерзкие тётки, мешающие жить. — А мне чего надеть?! — простонал Костян, сообразив, что ему тоже костюм клепать своими руками, да ещё и за одну сегодняшнюю ночь. — А тебе и костюма не надо: и так пень пнём! — выкрикнул кто–то из девчонок. Разумеется, все дружно захихикали. А чего смеяться? Шуточка — очевидней некуда, прям как торт в лицо. И вообще, разве может быть смешной констатация факта? — Р-разговорчики! — не оценила юмора и мадам Гитлер. — Всё очень серьёзно! Чтобы завтра — никаких хаханек! Чтобы все — как настоящие артисты, иначе от двоек не продохнёте! Ясно выражаюсь?! Да ясно, ясно, яснее некуда, слюнями только прекрати брызгать! Я отвернулась к окну: школа — она ж как трясина. Затягивает себе, затягивает, и уже кажется, что фигли ты от неё отделаешься; повезёт выбраться — всё равно будешь по уши в грязи. Какое там волшебство, если приходится штаны просиживать за самыми бесполезными в мире делами! Я, может, вообще не хочу больше в школу ходить. Интересно, можно ли себе справку наколдовать — скажем, что ногу сломала, чтобы наверняка? А если на улице кого случайно встретишь, так тоже заколдовать, чтоб не рассказал никому. В конце концов, разве в обмен на всякие ужасы вроде дрём на окнах не положена пара грамчиков радости? И тут за окном, во дворе, я увидела Светозара. Он вскинул голову, поймав мой взгляд, и махнул рукой, подзывая к себе. Конечно, я схватила рюкзак и выбежала из класса, едва не сшибив мадам Гитлер. Учёба, учёба, да зачем она вообще нужна?! Может, я вообще себе знания наколдую и самой умной стану, умнее учителей. Надо только разобраться, как это делается. — Виктория! Куда?! Не пройти бы вам лесом, неуважаемая? Какая учёба, когда тут такие дела творятся!
Глава XXX Слабость — не порок
Мне всегда было интересно: для чего в школах охранники? Чтоб школьники курить не бегали? Так бегают, просто через заднюю дверь, которая почему–то не охраняется. Чтобы от террористов и прочего защищать? Ага, так и вижу нашего Юрика, который, как от мух, отмахивается от террористов скрученной газетой с кроссвордами. Вот и напрашивается вывод: охранники у нас — декорация. Хоть бы выход загородил пузом, когда я убегала, что ли! Светозар ходил туда–сюда вдоль стены, а увидев запыхавшуюся меня, лишь коротко кивнул, как будто мы договаривались о встрече заранее. Так, надо не тормозить, сказать чего–нибудь умное. Чтоб аккуратненько так, не в лоб, выведать всё про черноглазого, и разузнать, почему во сне Маланья в сову превращалась, и вообще… — А злые колдуны — они вообще какие? Блин, молодец. Умнее было б только загуглить — а чего, в книжках и кино помогает. — Ты имеешь в виду — как отличить тёмного колдуна от светлого? — Светозар пожал плечами. — Это целая наука. Скажу только, что внешность тут — не помощница. Те, кто одеваются в чёрное, обвешиваются серебром и таскают с собой пауков и чёрных кошек — это не колдуны даже, так, притворщики. А почему ты спрашиваешь? Ой–ой–ой… Ненавижу, когда меня взглядом сверлят — аж мурашки по коже. Так и хочется иголки во все стороны выставить. А что? Быть ёжиком — так по полной программе. — Да так, снился мне тут один, чушь какую–то нёс, — главное — как–нибудь небрежно это сказать, без страха, а то решат ещё, что я слабачка. — Вроде это тот тип был, ну, который нас с Маланьей чуть не того… грузовиком. Светозар нахмурился: — Слабость — это не такой порок, как ты думаешь. Врагов нельзя недооценивать. Блин. — Но вообще–то я не за этим. Пойдём. Не, загадочность — это, конечно, здорово и тому подобное… Наверное, следовало бы молчать. Ну, хотя бы потому, что как–то слабо верится, что уверенная в себе колдунья стала бы трепать языком. Слабость — не порок, говорит? Ну–ну. Будем надеяться — болтливость тоже. — Куда идём–то? И зачем? И почему посреди дня, в школе потом проблемы будут, и всё тако… Да, подавилась языком. Вы б тоже подавились, если бы секунду назад стояли в знакомом школьном дворе, где асфальта не видно под окурками и плевками, а сейчас — среди шумной улицы. Откуда–то доносится музыка вперемешку с объявлениями, перекрикивают друг друга торговцы картинами, волшебным компотом и котятами. Хоть по–русски кричат — на том спасибо. А то со Светозара сталось бы перекинуть нас на другой конец света. И вот почему я нисколько не удивлена?.. Ну ладно, вру. Удивлена. — На колесе обозрения. Наверху. А, то есть тут ещё где–то и колесо обозрения есть! Я огляделась — вот же, прямо за парковкой. Конечно, забавно — кому могло бы вздуматься кататься в такую погоду? Того и гляди, дождь пойдёт. И ветер жуткий. Стоило подумать о ветре — и взгляд уловил тёмное пятно, расплывшееся на одной из верхних кабинок. Да не пятно вовсе — старик с длинной, косматой бородищей и торчащими во все стороны лохмами. Повис, будто на присосках, и только рваный балахон по ветру развевается. Я хотела испугаться, покосилась на Светозара и не смогла. Не, всё логично. Раз есть дрёмы–пенсионерки, должны ж быть и пенсионеры. — Не скрывается даже, — и усмехнулся. — Дело срочное. Прости уж, что оторвал от учёбы. Не думал, что для тебя это настолько важно. Издевается? Нет, вроде и не думал смеяться. И лицо уже почти серьёзное. — А это кто вообще? Вместо ответа — очередное пожимание плечами. Ясно, пояснений не будет. Как только я с этим почти смирилась, прозвучало невозмутимое: — Дух один. Такие, как он, подпитываются страхом. Конкретно этот, например, призывает ветер, чтобы раскачивать кабинки. — Так же и выпасть можно! — и только потом, присмотревшись, я заметила — кабинки полностью закрытые, просто стены у них стеклянные, прозрачные. Вот же ёжики. Поздравь себя, Вика, ты сегодня бьёшь рекорды тупости. Светозар не собирался ждать, пока я перестану себя жалеть: схватил за руку и потащил к колесу обозрения. Зацокала языком какая–то встречная бабка, но я не успела разглядеть: бабульку унесла толпа. А ведь, если подумать, мы тут и не особо выделяемся: молодой человек ведёт за руку девушку. Ой. Кажется, я сейчас не вовремя начну краснеть. — Мы поднимемся наверх, — тем временем инструктировал меня Светозар. — Выманим его на себя. И нанесём удар. Не хотела я икать, честно. Само собой вышло. Одно дело — размахивать острыми блестящими штуковинами в знакомой квартире, где уж точно не явится добрый дяденька из полиции и не проводит под белы рученьки до ближайшего КПЗ, подарив бабе Свете шикарную возможность поплакаться об ужасной внучке–уголовнице, мол, и пьёт она, и курит, и вся такая–сякая, но это всё дурная компания виновата, конечно, дурная компания. А другое — в общественном, вроде как, месте. Да ещё из кабинки высовываться — на такой–то высоте! И как я вообще это сделаю, если кабинка застеклённая? Ах да, магия же… — Я высоты боюсь. Серьёзно, ждала любого ответа. Кроме невозмутимого: — Прости, но это необходимо. Я уже говорил — оно питается страхом. Поэтому нужен кто–то, кто поможет его выманить. И деликатно так — вроде приманкой не назвали, а всё равно жутко. А то дедок этот, по методу волка из «Трёх поросят», дунет, плюнет… Некстати вспомнился анекдот про мокрое пятно, которое легче было закрасить, чем отскрести. — Ты готова? Соберись, Вика! Тут на тебя надеются. — Я постараюсь. И в самом деле пошла.
Глава XXXI Оберег
Высоты, так уж получилось, я боялась с детства, а если ещё точнее — с младшей школы. А виноват во всём магазинчик с деньгами–листиками и пожарная лестница. У нас тогда, в лучших традициях девяностых, разгорелся спор за территорию: в магазин одновременно играли две кучки мелкоты, и одна из них облюбовала крыльцо чёрного хода. Прямо над ним, на уровне этажа так третьего, была маленькая площадка с полом–решёткой; единственным путём наверх оказалась пресловутая лестница. Учителя — а дело было на прогулке в школьном дворе — благополучно курили бамбук. Именно поэтому я оказалась наверху, таща в охапке поганки и прочую дрянь — а что ещё будут покупать за листики?! Думаете, дальше была страшная кровавая история, в ходе которой я или ещё кто–то навернулся с лестницы, учителей поувольняли, а школу закрыли? Нет, всё было куда прозаичнее. Просто закружилась голова, я не смогла слезть, и снимали меня потом всей школой. В основном — на фотоаппараты и видеокамеры. Не правда ли, офигенно весело, когда ржут над тем, как тебе страшно? И вот теперь подсознание искало пути свалить куда подальше от аттракционов. В особенности — от этой здоровой крутящейся бандуры с хлипкими, раскачивающимися от малейшего ветра кабинками. Нашло ведь, скотина. Почти у самой кассы. — У меня денег нет. — Они нам не нужны, — пожав плечами, Светозар потащил меня к кабинке, не удосужившись купить билет. Почему–то нас никто не остановил: наоборот, к кабинкам проводили. Только я хотела сесть в одну из них, как работник парка покачал головой: — Не, не в эту! В следующую. — А чего вдруг? — спросила я. И тут же пожалела. — Для равновесия. А то перегрузим, и опять застрянет, как на той неделе… Застрянет. Пресвятые ёжики, что может быть хуже — застрять на высоте, в проклятой раскачивающейся стеклянной коробке?! — Спасибо за предупреждение, — Светозар улыбнулся и подтолкнул меня к дверце кабинки. Естественно, пришлось заходить. Нет, не получается из меня героиня, хоть тресни — страшно! А может, оно и к лучшему. Говорили же мне — тот дедок жуткий на страх выползает. — У нас же даже билета нет, — просто хотелось сменить тему. — Не волнуйся. Мы ведь не ради развлечения это делаем, а чтобы помочь. Бьюсь об заклад, неделю назад колесо сломалось не случайно. Дышать, надо просто дышать, вдох–выдох. Не обращать внимания, что дрогнувшая кабинка тронулась, что всё дальше, дальше земля. Вы боялись когда–нибудь до такой степени, что не могли пошевелиться? Я вот не могла даже отойти от края. Стояла, как вмороженная в ледяную глыбу. Слышала только из–за плеча: — Надеюсь, он быстро обратит на нас внимание. Не хотелось бы задерживаться. Задерживаться. То есть, мы можем остаться здесь, в крутящейся адской машинке, не на один круг, а гораздо дольше?! Мамочки! Я обхватила себя руками и зажмурилась — не видеть, не видеть, как земля норовит раствориться в тумане, а облака настолько близко, что, кажется, проплывают мимо. Не хочу, не хочу, не хочу… — Он здесь! Ты готова? Пришлось открыть глаза — и нос к носу столкнуться с дедом с пепельной бородой и такими же космами. В густой бородище терялись маленькие серые глазки. И морщины у него — как нарисованные, больно глубокие. Всё лицо — кукольное больше, преувеличенное. Похожие рожицы мелкота лепит из пластилина. И не страшно почему–то. Совсем. Вернее, было не страшно. Пока не подул ветер, вздыбивший волосы. Стеклянная стена исчезла. Надо было материализовывать силу, и всё такое. Как с дрёмой. Или ещё чего в том же духе. Да хоть бы просто сделать шаг назад, заманивая дух в глубину кабинки. А я? Я просто заорала. Даже попыталась заорать — так лучше. Это я так то ли хриплю, то ли пищу, что ли?! Сжать–разжать пальцы, успокоиться, сосредоточится… Но стилет не появлялся, а пепельные космы обвивались вокруг рук, ног — и не волосы это вовсе, а вихревые потоки, давят, давят… Я же упаду! Но я повисла — над маленькими–маленькими домами и каруселями, над людьми размером с таракана; меня крепко держали поперёк живота, пока уродливый старик, чьи космы безвольно обвисли, летел вниз, подбитый стрелой. На полпути его тело рассыпалось пылью и разлетелось по ветру, а стрела, прежде чем достигнуть земли, разбилась на крохотные, переливающиеся осколки. Снова слышались звуки, далёкие голоса и гудки машин. Пытаясь отдышаться, я повернула голову: в соседней кабинке прилипла к стеклу какая–то бабка, держащая на коленях толстого маленького внука. Кажется, даже кулаком погрозила. А потом я сообразила, как мы со Светозаром выглядим со стороны, и щёки тотчас вспыхнули. — Не бойся. Я не дал бы тебе упасть. Как объяснить, что не привыкла, ну вот вообще, надеяться на других?! Может, он прочитает мысли — и поймёт. Они же все, похоже, это умеют. Кроме Стеллы. Она вообще мало смахивает на ведьму. Лоб упёрся в стекло: стена снова появилась. И только теперь Светозар разжал руки. Рёбра всё ещё немного ныли. — Извини. По–другому его было не выманить, а с земли я бы не достал. Отдышись, наконец! Покажи, что ты в порядке. Дай голос. — Я понимаю. Это… это было необходимо. — и улыбочку, улыбочку… Светозар тем временем невозмутимо стряхнул с рук и плеч серебряные искры от исчезнувшего лука и колчана: — Я уже говорил, помнишь? Не пытайся казаться сильнее, чем ты есть. Вот, кстати. Это тебе. На протянутом тонком шнурке покачивался плоский кулон из слегка поблескивающего камня. Спокойно, спокойно. Не надо показывать, что тебе не каждый день что–то дарят. Особенно — украшения. — Это оберег. Носи его постоянно, и никто не сможет пробиться в твои сны. Интересно, почему я постоянно так глупо улыбаюсь?! Я же теперь почти красивая. Красивым девушкам не положено так себя вести. Тем временем колесо наконец–то завершило круг; стали различимыми лица стоящих у ограды и кассы людей. Одно из лиц — маленькая девочка с воздушным шариком — смотрело прямо на меня. Малышка улыбнулась и что–то сказала. Жизнь продолжалась. Сжав крепче в кулаке прохладный камень, я помахала ей рукой.
Глава XXXII Дебют мадам Гитлер
Я много читала книжек про волшебников и ведьм. Какие–то были забавными и интересными, какие–то — не особо, но почти везде торжественно провозглашалось одно: тот, кто обладает магической силой, обязательно должен её скрывать и жить скучнейшей жизнью по всем шаблонам. Ой–ой–ой, как бы не спалиться, равновесие и прочая туфта. А в чём проблема–то? Ну узнают люди, что есть магия, что тогда, небо на землю шлёпнется? И так, куда ни плюнь, попадёшь то в чёрного колдуна, то в гадалку. Или они так, прикидываются, а настоящие ведьмы шифруются? А, шут их разберёт, в самом деле. Но школа–то мне теперь зачем?! Остановившись, я прислушалась к доносящимся из–за двери голосам: репетицию, кажется, начали без меня. Ну, опоздала, ну, с кем не бывает! Виновата я, что ли, что и думать забыла и про репетицию, и про долбанный костюм! — Константин! Это что ещё такое, я спрашиваю?! — мадам Гитлер было не до меня: сначала надо разорвать одну жертву, а там и до второй руки дойдут. Так–так, какой же нынче повод для визга? А, понятно. Все в костюмах: Леська — в ярком платье и с косичками из мочалки, Генка в нелепом тулупе и с кое–как прицепленной бородой, Сашок с воткнутыми в волосы ветками. А Костян стоит, глаза прячет и тайком лыбится: никакого костюма, только на груди табличка с надписью «Представьте, что я пень». — Мария Валентиновна! — я согнулась пополам — ну Костян! Прям оскорблённая невинность! — Вы в театре когда в последний раз были? Кажется, мадам Гитлер здорово подвисла. А пенёк увлёкся и давай шпарить: — Сейчас просто костюмы никто не делает — это скучно и предсказуемо! Недавно мы с родителями на спектакль ходили, так там актёры вообще без костюмов были! — Это чё — голые, что ли? — тут заржал уже Генка. — Какой — голые! Одетые. Просто у них на груди таблички были, кто кого играет, чтобы не путаться. Это, как же там говорили — постмодернизм! Современное искусство! Тут, понятно, все уставились на мадам Гитлер — чем закончится? А как обычно: она посинела, покраснела и рявкнула: — Это у актёров — искусство! А у тебя — балбесничество! Чтоб к следующей репетиции костюм был, как положено! Тут выпученные, бешено вращающиеся глаза уставились на меня. Костян, как пройденный этап истории, сразу же отошёл на задний план. Какие там пеньки, когда новый повод поорать нашёлся? — Виктория! Это что ещё такое?! Что–что… халат. Из Таиланда. Бабушкин. А что поделать: бабка то, что сама носит, ни на какие спектакли одалживать не собирается, а скользкую тряпку, которая упорно прикидывается шёлком — это пожалуйста! Перстней мне, конечно, никто не дал. А ещё мне милостиво всучили шерстяной платок, изрядно погрызенный молью, и то потому, что с верхней полки свалился, а убирать влом было. В общем, если хотите представить, как я выглядела, представьте что–то среднее между псевдогейшей из японского ресторана и подъездной бабкой. — У нас русская народная сказка! С душой! Безо всякой этой иностранщины, — и глаза закатила, — В кои–то веки разрешила самим выбирать, и вот — пожалуйста! Что за низкопоклонничество перед Западом?! Вот так, с одного вопля русской труженицы на ниве педагогики, Таиланд официально стал считаться Западом. — Как же так! — Катенька всплеснула руками. Прелестная «русская сиротка» красовалась в белом вечернем платье: ну да, прям натуральнее некуда. У нас в таких бальных шмотках каждая вторая баба Нюра за водой к колодцу ходит. — Вика, ты, наверное, вчера с мальчиком гуляла? — вкрадчиво продолжила Катенька. — Поэтому и костюм такой плохонький нашла, правильно ведь? Мария Валентиновна, не ругайте её, она не специально! Интересно, а можно так наколдовать, чтобы сразу выдрать с корнем язык или там завязать его морским узлом?! Все притихли, прям перекати–поля не хватает. А когда у нас затишье? Правильно, перед бурей. — Романова! Это как понимать?! — гаркнула мадам Гитлер. А уж помада! Ядовито–малиновая, в четыре, наверное, слоя. Может, она валиком красится? Не знаю, как с низкопоклонничеством, русским духом и прочим, но знаю я одну народную мудрость: на сказанное таким тоном лучше не отвечать. Себе дороже. — А он ещё взрослый совсем, ну, с которым она гуляла. Вы не кричите, Мария Валентиновна! — продолжала зудеть наша очаровательная «Машенька», и вся такая невинная, как будто чисто случайно проболталась! Разумеется, о репетиции спектакля никто и не вспоминал: зачем какое–то идиотничество, когда тут шоу покруче намечается! Мадам Гитлер схватилась за сердце: — Вот уж не думала, что доживу до такого! Чтобы в моём классе… Обычно на такое обижаешься. Но в этот раз за ручку с обидой пришла злость. Как же надоело! — Ни с кем я не «гуляла»! Это по делам. — И какие же такие дела у школьницы могут быть со взрослым мужчиной?! — обвинительный перст чуть не ткнулся в глаз. Действительно, какие?! Они не могут интересоваться одним и тем же, и вообще, людей лучше рассовать по разным районам, огороженным забором под напряжением, чтоб в каждом районе сидели только ровесники. Мадам Гитлер оскалилась, как бульдог, и рявкнула: — Посмотрите на неё! Дела у неё, значит! Такие важные, что и уроки побоку, и спектакль! Сразу видно — не воспитывает никто, растёт, шалава, как трава под забором! — Заткнись, жаба размалёванная! И резко кончились все визги и обвинения. Ярко накрашенный, сморщенный рот открывался и закрывался, как у марионетки, которую нелепо подёргивали за ниточки. А внутри вдруг стало так тепло и приятно — не передать! Все они, эти орущие мерзкие тётки, похожи на заводные машинки: катаются по заданному маршруту, а стоит с него снять, перевернуть — и крутят вхолостую колёсами. И тут мадам Гитлер, раскрыв рот ещё шире, оглушительно квакнула. Это только в кино начали бы пялиться на меня с воплями «Наколдовала!» и прочей чушью, а в реале все вылупились на ошизевшую училку. Та, не ограничившись одним кваком, уселась на пол и принялась издавать монотонные клокочущие звуки. — Во даёт, — восхитился Костян, — Совсем ку–ку тётя! — Мария Валентиновна! — Катенька прижала ладошки к щекам, выражая на всякий случай как можно более сильный испуг: мало ли, вдруг потом зачтётся. Остальные посмеивались, глядя, как суровая классная ползает по полу, неловко пытаясь подпрыгнуть. Репетиция, я так понимаю, отменяется. Ну и славненько — хоть погулять можно будет, а там, может, и домой вернусь пораньше. Там теперь хоть есть, с кем поговорить, а то всё Руська, баба Света… За дверью актового зала я наконец–то позволила себе расхохотаться. Жаба, самая натуральная! А может, она и всегда такая была, только квакала чуть поразборчивей. — Слышь, Вик… Леська! И когда только просочилась… Она уже стянула с головы мочальные косички и теперь выглядела почти прилично, не считая сарафана. Пару секунд она переминалась с ноги на ногу, затем спросила: — Ты, это… правда со взрослым парнем встречаешься? А нужна она тебе, правда? Тебе ж посплетничать интересно, ещё немного — и готовая подъездная бабка будешь, самая каноничная. — Встречаюсь, конечно! А ты как думала? Домой я шла в прекраснейшем настроении из возможных. Наверное, впервые в жизни мне смотрели вслед — и смотрели не с брезгливостью, а с пугливым восторгом. Ну, вроде того, как смотрит малолетний недопанк на взрослого мужика с татушкой и бутылкой пива: и хочется так же, и колется. Браво, мадам Гитлер! Получите свою идеальную роль.