Глава XLVII Пропала!
Той осенней ночью как–то внезапно наступил летний день. Здоровский такой, пахнущий травой и цветами; в обе стороны тянулась просёлочная дорога: влево — деревня, вправо — горизонт и поля, поля… Не сильно грозный пейзаж, это вам не ночной лес. Наоборот, спокойно всё — аж тошно! И на душе тоже — спокойно. Ни бежать не хочется, ни прятаться; разве только подальше отойти от деловитой пчелы, мало ли, ужалит. А трава–то какая высокая — какой там по пояс, тут по плечи! И пахнет классно, точно мёдом. Пускай сон — ну и что? В таком сне и подольше задержаться не грех. Сколько лет мне хорошие сны не снились? Обычно, если вижу чего, так ад–ужас–преисподняя. Может, тут сейчас чего страшное начнётся? Змей Горыныч там налетит, я не знаю? Если налёт и планировался, то с ним вышла заминка. Никаких угроз — только фырчит далеко–далеко, на другом конце поля, трактор. Хорошее место, хоть и не люблю природу; сюда б сейчас ноут, да с бесплатным инетом — сиди, кайфуй! Никакой бабы Светы, никаких Вовкиных нудных бесед. Хотя ладно, уточним заказ к воображению: ещё лимонадику бы, холодненького… И тут на меня с разбегу налетели. — Не подходить! У меня оружие! Стрелять буду! — так ему, сумасшедшему, который тут носится, так! Я брыкалась с минуту, пока не сообразила: не чудовище вдруг выбежало из высокой травы, а девчонка. Худющая, ужас просто, и одета совсем не по–летнему: юбка до полу, и рукава, хоть и закатанные, а всё равно длинные. А коса–то какая! Прям как в советских мультиках рисуют — чуть не до земли. Только Василисы Прекрасные больше светленькие, а эта — брюнетка. И руки грязные, пыльные, будто на огороде копалась и не вымыла. — Не надо стрелять! — испугалась, видно, даже руки на груди сложила, будто молится. Ненормальная, что ли? Это сон, конечно, а только всё равно соображать надо: в руках у меня пусто. Не из пальца же палить буду, в самом деле! — Ой! — вдруг всплеснула руками девчонка. — Не наша! И глазищи — круглые–круглые, вот–вот из орбит вылезут. — А «ваша» — это в смысле? — я даже испугалась слегка, и попятилась: мало ли, ненормальная. А рубашка на самом деле смирительная, потому и рукава такие длинные. Но девчонка, перекинув через плечо тяжёлую косу, махнула рукой: — Громская*! Я тут, в деревне, всех знаю, ты не наша. И одежда чудная. Ты, наверное, в соседнее село шла и заблудилась, да? — А что так — в соседнее, — чисто машинально получилось, ну, такое вот у меня обострённое чувство противоречия, — может, я к вам, дедулю там навестить. Девчонка огляделась и встревоженно заговорила, будто боялась, что услышат: — Нет, у нас в городе никого нет. Все здесь живём, все друг другу родня. Точно, не наша ты. — Ладно, ладно, не ваша так не ваша, не претендую. А ты чего неслась–то? Гонятся за тобой, что ли? И вдруг она стала белая, как сметана, и присела, будто спрятаться в траве решила. Я тоже пригнулась — мало ли! Всё лучше, чем случайно по башке получить. А трясётся–то эта девчонка как — точно боится. Напрямик, что ли, спросить? Но прежде, чем я заговорила, меня схватили за руки, и она зашептала: — Помоги мне, а? Ты ж городская, ты уедешь. А меня искать будут, ой, а если найдут… — Да не тарахти ты! Тебя как звать–то? — я людям вообще–то особо не верю, чтоб с первого взгляда; а тут — поверила. Девчонка по–настоящему тряслась, чуть не плакала. Кажется, если б я ещё с секунду помолчала, она бы мне и руки целовать начала. — Фотька я, то есть, Фотина Никаноровна. Не хочу я в Громске оставаться, ой, не хочу! В город уеду! — Так поезжай, а я тут при чём? — странные у меня сны в последнее время, ох, странные! Настоящие почти что. Фотька жалобно округлила глаза, сжала губы и вдруг выпалила: — Я замуж хочу! Опа. Ладно, это было внезапно. Девчонке–то лет пятнадцать, ну, максимум — мне ровесница. Чего за свадебная лихорадка среди подростков, мне кто–нибудь подскажет? Фотина тем временем говорила и говорила, почти бессвязно: — Папенька строгий, не позволит… Верующий он, а Николаша в Бога не верит, креста на нём нет… Ой, беда, беда! Не убегну, придётся за Фёдора идти! Так. Есть суровый папашка, ещё одна штука. Есть некий Фёдор — видно, местный. А ещё есть Николаша, к которому Фотька и намылилась сбегать. Всё поняли, едем дальше. — Николаша шофёр, часто тут бывает, проездом. А ещё станция недалеко есть, вон по той дороге идти, там поезда, в самый Ленинград. Я думала — билет куплю, станцию проеду, а там меня Николаша подберёт, в Москву поедем! Папенька тогда в Лениграде искать будет, про Москву не подумает. Прям шекспировские страсти, Ромео и Джульетта. План у Фотьки, конечно, был весь в дырах, точно сделанный из сыра; но кто я такая, чтоб её разубеждать! — Такая жуть берёт, как подумаю — ехать куда, одной… Уж лучше сразу к Николаше — и в Москву! Так поможешь? — Чего делать–то?! — всё, мозг сварился. Может, говори она чуть помедленней или погромче, я бы ещё поняла. А так, уж извините, упорно создавалось впечатление, что я перегрелась и что–то пропустила. — Ой, я не сказала?.. Волнуюсь, прости! Давай одеждой поменяемся, а? Я билет тебе отдам, до Ленинграда… Мы так–то похожи, тебя за меня примут! Я задумалась. Питер — что вообще в голове у девчонки, если она переименование города пропустила? — конечно, город красивый, спору нет. И друзья там вроде какие–то были у деда, может, пустят переночевать, а если повезёт, и в Москву отвезут… Да о чём я вообще, это ж долбанный сон! — Ладно. Давай только по–быстрому! — Ой, спасибо! — Фотька, даже стаскивая кофту, не переставала трещать, — А правда — в городе дома высокие, до неба? А ещё там в театре играть можно. Актрисой буду, самой настоящей! Папенька говорит, грех это — на сцене корчиться, а Николаша помочь обещал, говорил, учиться устроит. Ну и трещотка! Зато радостная какая, глаза горят. Снова грустью кольнуло — вот такую бы внучку моей бабке! И покорная вроде бы, и скромная, и в театре играть хочет. Но закон подлости не дремлет: я не хочу — меня на сцену пинками гонят, а у Фотьки шиворот–навыворот всё. В моей одежде мы стали ещё больше похожи; правда, у меня теперь волосы светлее, почти рыжие, но кто заметит! Фотина ещё раз посмотрела по сторонам, одёрнула блузку, достала из небольшой сумки на поясе ножницы… И — раз–два! — отчекрыжила роскошную косу. — Ты чего?! — блин, смотреть больно на такое святотатство. Вот что грех, на самом–то деле! Была красна девица, а осталась с короткой, почти мальчишеской стрижкой. — Надо так! У тебя волосы короче, чем мои. Ну никак нас не спутают, как платком ни укрывайся! А так — косу найдут, знать будут, что отстригла. На просёлочной дороге тем временем показался автомобиль — крохотный грузовичок. Я думала, Фотька в траву кинется, а она наоборот, чуть не под колёса, и руками размахивает, правда, не кричит, боится, видно. Из кабины высунулся шофёр — молодой совсем, как его за баранку–то пустили? Он подхватил Фотьку, что–то спросил, а потом они посмотрели на меня — вдвоём. И Николаша — он это, больше некому, — спросил: — Как тебя звать–то? — Виктория, — обстановка, что ли, так подействовала, а может, выражения лиц участников, что я представилась полным именем. Фотька захлопала в ладоши: — Красивое имя! Вот будет у нас дочка — так и назову! Думала, Николаша от таких разговоров шарахнется или вообще уронит свою суженную. Нет, вроде ему нормально. Он улыбнулся — широко–широко, а Фотька, передав мне билет, юркнула в кабину. И уехали оба. Быстро, только клубы пыли поднялись. Ладно. Обещала, значит, выполню. Вроде станция по той дороге? И я в самом деле пошла, как можно быстрее, путаясь в длинной юбке. Я, конечно, этого самого папеньку с жутким имечком Никанор не знаю, да только и желанием узнать не горю. Вдруг что–то громко зазвенело — я что, на путях встала и не заметила?! Нет. Это телефонный звонок. В настоящей, не приснившейся, квартире. Уже слышно возмущённое ворчание, шлёпанье босых пяток — и баба Света в коридоре ворчливо протянула: — Шесть утра! Вы соображаете, во сколько звоните?! Да плевать мне, кто вы и откуда! Вы хоть понимаете… Вдруг стало тихо, и я пожалела, что не могу расслышать то, что сейчас говорят бабушке на том конце провода. Но прислушиваться и не потребовалось, потому что она заговорила снова: — … Да, я Романова, бабушка Виктории… Да, она с Катюшей в одном классе… Тут пауза повисла надолго, после чего бабушка уже не ворчливым полушёпотом, а во весь голос воскликнула: — … То есть как — пропала?!
Примечание к части
*Упомянутое село выдумано автором. Возможно существующие реальные населённые пункты с аналогичным названием в виду не имеются.
Глава XLVIII Пряники с вареньем
Чай у нас в последнее время в принципе быстро заканчивался, а тут внезапно начали заканчиваться ещё и запасы валокордина. Скоро, наверное, бабка вообще на алкоголь перейдёт: у нас его полный шкаф, ещё деду дарили. Мама сидит, вся в своих мыслях, и папа изредка повторяет: «Да что ж такое–то». Ему вообще про всю эту дрянь с пропажами людей думать неприятно, наверняка. Плохие воспоминания и всё такое. По телефону бабе Свете много чего наговорили. Так и тянет добавить «хорошего и не очень», но сразу скажу, хорошего там было мало. Дело в том, что Катенька, вся из себя воплощённая добродетель, звонившая мамочке каждый раз после школы, не явилась домой. Конечно, дома пытались не беспокоиться; Катенькина мама сначала ругала дочурку на чём свет стоит и прикидывала, что с ней сделает по возвращению. Затем — заволновалась, давай по подружкам–друзьям искать, а потом и до больниц добралась. И вот теперь сидит и ревёт у нас на кухне, валерьянку сосёт и косметику по щекам размазывает: — Да она же… Такая девочка воспитанная! В полиции сказали — загуляла, три дня ждать… Да моя Катюша… Даже плачет вроде, и искренне так, а противно. Не переживает как будто, а своей доченькой хвастается: и пунктуальная–то она, и милая–добрая, и вообще солнышко. Сказать, может: «Да с Кирюшенькой своим ваше солнышко, со студентом, который поэт», — или чего в духе? Возмутятся? А я вроде как утешаю, помогаю, так сказать, следствию. — Да ты не плачь, Мариша, — баба Света всё вокруг гостьи скакала, разве что не квохтала, — может, не так и плохо всё… Алёша, вон, вернулся, и Катюшу тоже найдут… Видно, не стоило вспоминать про папу — Катенькина мама мигом вспомнила, сколько лет тот отсутствовал, и вдвое громче заревела. И чего разоряется?! Всё–таки похожи они с дочкой: думают, если поплакать, так всё само собой исправится. Баба Света, похоже, тоже так подумала, потому что сдвинула брови: — Давай, поднимайся. Нечего на ментов надеяться! Они, пока трупа не будет, и не почешутся… По району походим, поспрашиваем, вдруг кто видел чего… — Думаете? — шмыгнула носом Катенькина мама; Алёшка всплеснул руками: — Ну конечно! И я пойду. И мужа своего подключите, оно ж, чем больше народу, тем лучше будет… — Да где я его найду–то?! Мы в разводе! — простонала Мариша. Вот так сопля! У неё, значит, дочь пропала, а она всё на наши руки стелется. Типа, идите, верные рабы, сделайте всё за меня, я вам тогда, так и быть, платок с балкона кину! — Мариша, возьми себя в руки! Так дела не делаются, — баба Света, как всегда, принялась тянуть одеяло на себя. — Маньяков у нас не водится, район хороший… Найдётся твоя дочка! Не сквозь землю же она провалилась! «Провалилась», — и чувство вдруг накатило жуткое, будто вместо мыслей у меня бездонный колодец, где эхом отдаётся только одно простое слово. Сначала так, как его бабушка сказала, затем уже по–другому, моим голосом, как будто я снова трясла Катеньку и орала, орала на весь актовый зал: — Да чтоб тебе провалиться! Она и провалилась. Исчезла. Ё-моё! Я про магию много чего слышала — от Светозара, от Маланьи. Маланья говорила: только те желания сбываются, которые истинные, самые сильные. Это что же получается: больше, чем маму вернуть, больше, чем заткнуть бабку, я хотела убрать с пути Катеньку? Вот она и убралась. Сейчас сидит, наверное, где–нибудь далеко–далеко, да хоть в Египте, среди болота с крокодилами. А что, если… Мамочки! Хотелось бежать, узнать много разного, и я вскочила, слишком резко, сшибив кружку с чаем. — Вика, что с тобой такое?! — всполошилась баба Света. Глаза–то как выпучила! Точно придумала себе целый криминальный роман, со мной в главной роли. Я б посмеялась, да только получается, что я в самом деле что–то с Катенькой сотворила. А вдруг она совсем пропала?! В смысле, так, что вернуть не получится… Сами собой задрожали губы; только бы не разреветься! И что я скажу? Простите, уважаемая Марина Никитична, я тут чисто случайно колдовством занималась и стёрла вашу дочку с лица земли, примите извинения, я вам новую Катю наколдую?! Да меня за такое не в ментовку упекут, а в психушку! — Вроде у неё студент знакомый был, — делать нечего, будем заготовками пользоваться, — Кирилл, или как–то так. Вы ему звонили? Вдруг она… ну… ночевать осталась? Мало ли… Катенькина мама побледнела, стала белее мела, белее свежей скатерти: — Кирилл?.. Какой?.. Не знаю такого! Ох, Господи, за что же мне такое… Она снова принялась хвататься то за сердце, то за валокордин, а я помчалась к двери. Быстрей, к Светозару! А то точно разревусь, начнут расспрашивать… Нет, не могла я! Я же не преступница какая–нибудь, чтобы вот так кого–то убирать! Но мысли всё равно плясали, одна другой страшнее. Многочисленных воображаемых Катенек жрали крокодилы и резали маньяки, они растворялись в воздухе, как дым, становились невидимыми и неслышимыми; под конец воображение и вовсе подкинуло жуткую картину: сидит Марина Никитична у себя на кухне, чай пьёт, а в вазочке с конфетами лежит Катенька, целиком пряничная. Задумавшаяся мама не смотрит на пряничное лицо, она сразу откусывает, и губы у неё все красные–красные, и облизывается: — М-м, клубничное! Твою ж Машу, воображение, ты вроде должно быть на моей стороне! Но руки тряслись, и я всё никак не попадала по звонку; когда же попала, давила на кнопку изо всех сил, даже тогда, когда уже защёлкал замок. Слёзы и сопли уже лились сами собой, как у детсадовки, а слова получались только бессвязные: — Колдовала… Я просто сказала, а она… Пряники… с вареньем, с клубничным… Но Светозар каким–то образом всё–таки прочёл спутавшиеся мысли и затащил меня в прихожую, прикрыл дверь. Картина с вазочкой со сладостями всё рисовалась и рисовалась, проигрывалась, как будто воображение заело. Как–то незамеченным прошло, что меня обнимают, легонько похлопывают по спине. Это только в кино красиво, когда на плече ревёшь; в реале в это плечо, как в платок, сморкаешься. Но Светозар рубашку не пожалел, пожалел меня. Точнее, похлопал слегка по спине и очень уверенно заговорил: — С чего ты взяла, что дело в твоём колдовстве? — … Так я сказала, а она… пропала же… — шмыганье носом получилось похожим на хрюканье; что ж я как поросёнок какой–то! Стыдно и страшно, ещё как; интересно, если я сейчас про Вовку спрошу — ответит? Светозар вдруг наклонился к моему лицу; я чуть не отшатнулась: куда так близко! Но он вдруг провёл у меня перед глазами висевшим на шее руническим знаком, словно паутину сдёргивал. Потом отошёл, вытянул перед собой ладонь, сжатую в кулак, раскрыл и дунул: так мелкие пылинки сдувают. — Я ведь предупреждал тебя: тёмные маги порой бывают очень убедительными. Хотела переспросить, а получилось только снова носом зашмыгать. Хорошо всё–таки, когда тебя без слов понимают! Не надо распинаться, выдумывать что–то: всё просто и понятно, без вывертов. — Думаешь, многие бы пошли на тёмную сторону, если б им прямым текстом говорили: мы злые, и зло творим? Серость вообще вещь удобная: куда захочешь, туда и повернёшь. Человека заставляют думать: что бы в мире ни случилось, в этом непременно есть его вина. А там и до самооправданий недалеко, и до самообмана. — Но я ж хотела, вот она и… — Ужасно, что твоя одноклассница пропала. Но дело здесь явно не в твоей магии. Главное, уверенно говорит. Мне бы хоть капельку этой уверенности; попросить, что ли, отсыпать? Светозар положил мне руку на плечо: — Магия так не действует — спонтанно, так, чтобы ты даже не заметила… — А вдруг из тёмных рядом кто был?! Исполнил… — пряники с вареньем в виде кучи маленьких Катенек назойливо скакали по голове, пытались влезть в рот; я почти наяву чувствовала вкус проклятой клубники. Что со мной не так?! — Чтобы стереть человека, нужны огромные силы. Но есть и свои нюансы. Если человек исчезает из мироздания, он исчезает и из памяти. Твою одноклассницу не вспомнил бы никто — ни родственники, ни друзья, ни даже ты сама. Вдох–выдох. Как говорил Карлсон, спокойствие, только спокойствие. По крайней мере, пряничные Катеньки временно отступили, перестали колоть меня мелкими заточенными леденцами. Знатно я, наверное, смотрюсь — опухшая свинка! И с чего я вообще решила, что Катенька в самом деле пропала? Может она, как Фотька из сна, к Кирюшеньке своему смотала. Может, он и не выдуманный. — А её как–нибудь найти можно?.. Магией, в смысле, — я попыталась отойти и сделать лицо поадекватнее, чтобы не казаться такой нюней. Чуть что — реветь, себя винить! Ерунда какая. Лучше с силами соберусь, и найду Катеньку. Чего зря сидеть! Будут меня хвалить, как самую натуральную героиню, может, по телику покажут. Телик… одно хорошо: с исчезновением подлизы бабка на время забыла про сериал. — Лучше тебе пока не высовываться, — покачал головой Светозар. — Пока Огнеслав здесь, никто из нас не может чувствовать себя в безопасности. Тем более что его сын… — А он говорил, что нет такого мага, а отца у него Иваном зовут, — само собой вякнулось. Светозар не смутился, только посмотрел на меня глазами — прозрачно–зелёными, как в нашу первую встречу. — По паспорту он, может, и Иван. Да только имена, которые дают при рождении — ничто по сравнению с истинными. Их человек находит сам. Кто–то выбирает, как ты, Рогнеда. Кому–то истинное имя дают при посвящении. Ничего себе новости! Создаёшь персонажа для ролёвки, а потом — раз! — и это твоё истинное имя, оказывается. Хотя логика есть: персонажа–то клепаешь такого, чтоб играть за него приятно было! А чаще всего получается приятно, когда герой как ты, но во всём чуточку лучше. Или не чуточку. Тут кому на сколько чувства меры хватит. — Возвращайся домой. И постарайся не высовываться. Недавно в центре была авария… думаю, без Огнеслава не обошлось. Держись подальше от него и его сына! Вот уж кто воистину умеет заговаривать зубы. Вроде бы всё снова объяснилось, и довольно складно; но что–то царапало, будто внутри кошка очень вредная засела. Кошка! И Руська ведь пропала, и Катенька; странно как–то, что все пропадают! Странно и жутко. Вдруг это я должна была пропасть? Или, скажем, Катеньку всё–таки украл Огнеслав — не магией стёр, а просто в машину сунул и увёз? Или Светозар так меня утешал, а на деле я виновата?! Кому верить–то, спрашивается?! Про себя я думала всякое разное, а на деле уже набирала номер Лапанальда Радиевича — он бабе Свете оставлял, вроде как на всякий пожарный. В школе мало чего полезного говорят, но всё–таки там учили: хочешь понять чего–нибудь — посмотри со всех точек зрения. Попробуем… — Алло! — естественно, трубку схватил Вовка; дед у него, конечно, на глухого не похож, но всё–таки старик. Я начала рассказывать: и про Катеньку, и про слова Светозара. Говорила быстро, постоянно косилась на дверь кухни: вдруг выйдет кто? — Вика? Ты, что ли?.. Тебя почти не слышно! Да что ж за ерунда! Сколько лет телефон работал, а тут — нате! Хотя не удивлюсь, если у Лапанальда с внуком стоит древний телефонный аппарат, не с кнопками, а с диском, который крутить надо. — Пропала она, понимаешь?! Светозар говорит, не я это, а всё равно… Ничего не понимаю! В трубке затрещало, запыхтело; сквозь помехи с трудом прорвался голос Вовки: — Не понимаешь?.. А ты оглянись! Иногда посмотришь — и всё кругом совсем другим окажется… Он ещё что–то продолжал говорить, но шум стал громче, как будто что–то засело в проводах и принялось в голос рычать. Щёлк! — и короткие гудки. Делать нечего, пришлось трубку вешать. Спросила совета, называется! Легко сказать — оглянись; объяснил бы ещё, куда смотреть–то! Телефон зазвенел снова, и кажется, даже подскакивать начал от нетерпения, как живой. Наверняка перезванивает! Но вместо помех и Вовки послышался голос Стеллы: — Ты там как, жива? Ладно, неважно. Мне тут Светик говорил, ты про сериал бабке наврала, а как отвертеться, не знаешь. Только этой язвы сейчас не хватало! Не так всё было. Когда львов укрощаешь, все методы важны, все нужны; в споре с бабой Светой — то же самое. Само оно вырвалось, само! Стелла, впрочем, не ждала ни ответов, ни оправданий и трещала себе дальше: — У нас тут кастинг завтра намечается… На главную роль, между прочим! Им как раз школьница нужна, говорят, надоело постоянно одни и те же лица на экране видеть. Попробуешь заодно своё… магическое обаяние! — и смеётся. Странно: я ведь затем Светозару и рассказала, чтоб он как–нибудь на Стеллу повлиял. Не буду ж я сама у неё просить подачку. И вдруг — так не вовремя! Сейчас бы Катеньку искать, или Огнеслава, неважно, кого, хоть даже Руську… Я хотела уже отказаться, как вдруг в коридор высунулась баба Света: — С кем ты говоришь? Под тяжёлым взглядом само выдавилось: — Это Стелла… ну, насчёт сериала, помнишь? Куда я там, напомните, собиралась отступать?..