под замком затворницей, глядеть на мир сквозь окно
зарешеченное. Во дворе сумерки, ушел за ворота чу-
мазый кузнец, только песенка его диковинная не хо-
чет из головы уходить, в ушах поет, выговаривает:
Левый — влево, правый — вправо,
И злодейка вниз пойдет!
А закрыть — наоборот...
Уж не об этих ли двух неприметных железных
головках, что торчат. из углов решетки, напевал этот
кузнец, что словно отроду свою рожу не мыл? Левую
головку влево повела. И правая вправо послушно ото-
шла. На решетку чуть-чуть понажала и еле в руках
ее удержала. Открылось окно келейное, хоть сейчас
из кельи беги, хоть погоди. Вот и река родная видна,
тускло блестит в сумерках, а в ней и месяц, и первые
звезды дрожат-отражаются. Текла бы Волга-матушка
под самой стеной, нырнула бы она, Олена, из окна
келейного да в самую глубину реки, до камней осет-
риных, до стерляжьего игрища!
Притаив дыхание, послушница злодейку-решетку
на место подтянула, неприметные головки в свои гнез-
да подвинула. И никаких примет: как тут была ре-
шетка железная! А послушница Олена на тяжелый
стул опустилась в смятении:
— Господи, сыну божий, добрый, праведный! Не
ты ли сокола моего послал мне во спасение?
Радостно думать Олене, что в любую ночь может
покинуть эту душную келью, только бы знать, куда
бежать, где найти своего сокола. Али ждать, когда
сам придет, позовет? И снова к окну подошла, сквозь
решетку в сумерки глядеть туда, где Волга струится,
а в ней месяц и звезды дрожа отражаются.
Не скоро разыскал атаман Позолота потайную
щель подземного лаза под частокол монастырской
стены. Ощупью до погребицы добрался, наружную
дверь отомкнул, что недавно железом околачивал, к
Олениной келье прокрался и тихо-тихо в решетку по-
стучал. А перед рассветом тем же путем назад, к
Волге, выбрался. И отрадно было думать атаману,
что оставил свою Олену с надежей великой на жизнь
радостную и тревожную. Да оставил ей отмычку же-
лезную, точно такую, что игуменья на пояске под
черной одежкой носит. Темны ночи бабьего лета, сен-
тября — месяца осеннего. Но светлы и радостны ду-
мы Олены, подруги надежной Сарынь Позолоты...
Долго пропадал на стороне побратим инока Мака-
рия. Загрустили шестеро молодцов да и монашья бра-
тия: «Не попался ли атаман в руки злого ворога?»
И вот нежданно-негаданно появился он в новой келье
инока с тяжелой сумой на плече. Из сумы ковчежец-
ларец достал, дорогой цены, красы несказанной, ра-
боты мастера византийского, и на пол к ногам побра-
тима поставил:
— Вот получай, брат, на новоселье дарю. Достраи-
вай гнездо свое, не скупись, стеной обноси, укрепляй.
Только ордынца не задабривай. От ханов не откупать-
ся, а отбиваться надо. И мечом, и копьем, и людом
простым, православным!
Склонился инок Макарий над серебряной посуди-
ной, приоткрыл, качнул. И зазвенел ковчежец звоном
золотым да серебряным. И дивится монах богатству
подаренному. И дивится, и страшится:
— Кого, какую обитель ограбили?
— О том побратима не спрашивают. Принимай,
не выпытывай. Рук не прожжет, грехов не прибавит.
Все по святому писанию: «Кесарево — кесарю, бого-
во — богу!» А то, что на речке Керженке захороне-
но — до черных дней погодим!
ле все вызнать, выслушать, своих молодцов каждого
к своему делу приставить, чтобы за сутки именитых
да богатых потрясти и с добычей на низы уплыть.
Для такого дела и ватагу надо бы посильней, молод-
цов до двенадцати и на двух челнах.
И другая забота у Сарынь Позолоты была: как
побратима своего надолго оставить одного с монаха-
ми перед страшной рожей басурмана. А она, эта ро-
жа, из-за Волги выглядывает, из-за Оленьей да Лы-
сой горы, что при устье Сундовика. Нет-нет да и по-
кажется эта скуластая раскосая образина, а как уз-
нает ордынец, что ватага Позолоты в верховья уплы-
ла, через Волгу к монастырю шагнет. Не по нутру ему
гнездо православное во главе с монахом Макарием.
Это он, монах Макарий, русский народ супротив ба-
сурман настораживает, мордву и черемис в свою веру
переманивает и всем такой наказ дает: «Не верить
обманному и льстивому слову басурманскому, не пе-
реметываться в брани на ханскую сторону. Не давать
баскакам ханским ни зерна, ни меду, ни мехов до-
рогих, все прятать от глаз завистливых, землей заки-
дывать, ногами притаптывать, золой от костров при-
сыпать. Готовить к нашествию ордынскому пустыню
голую вокруг поселения, ни хлеба, ни конины не ви-
дать бы злому ворогу!»
Такая слава шла про монаха Макария по всему
Заволжью нагорному, по всей низовской земле от Ун-
жи до Суры-реки, и дальше до самой орды. И стал
Макарий Желтоводский у хана бельмом на глазу, су-
постатом и ненавистником.
2
— Почто затуманился, мой побратим? По матуш-
ке-Волге? Так вот она, плыви, погуляй! К зиме буду
ждать тебя, — сказал инок Макарий побратиму
своему атаману Сарынь Позолоте. — Прихвостней
ханских — бояр да баскаков не жалей, а церкви да
монастыри православные не обижай. Что там есть —
от народа все одно не убежит. А добро боярское и ба-
сурманское у народа отнято, потому не жалей ни
боярина, ни баскака-ордынца. И сам бог тебя да
простит!
И дал настоятель Желтоводской обители разбой-
нику Позолоте трех самых молодых и смелых черне-
цов, да два новых челна просмоленных. И стало в ва-
таге Сарынь Позолоты девять молодцов, сам десятый.
Собрались ватажники, попрощались с монахами. На-
казали не трусить, не бояться ворога. А ближнюю
инородь не обижать, в христову веру силой не заго-
нять, для инородцев — мордвы и черемис — доброго
слова не жалеть, в рыболовстве и бортничестве не
притеснять. На добро они памятливы, и когда придет
лихой день, все встанут за обитель Желтоводскую!
И в час предрассветный от стен монастыря молод-
цы отчалили. От зари до зари на веслах сидели, до
полудня в прибрежные тальники заплывали и там
дневное многолюдье пережидали. Волгарям, кто по-
утру навстречу попадался, рыбарями от нового монас-
тыря Макария сказывались. И так, издали волжскую
даль оглядывая, за две зори мимо Новгорода низов-
ского проплыли, в устье Узолы заплыли, вверх под-
нялись и в закутке Аксеновой ухоронились.
Как воскресенью своему, порадовался старец Ак-
сен возвращению ватажников. Две долгих зимы один
прозябал, с черствой корки на сухарь перебивался,
водой из ключика запивал. И были у него праздники
не по святым дням, а когда до его зимницы из бли-
жайших поселений какая девчоночка тропинками до-
берется и в окно-подзоринку постучит:
— Дедка Аксен, жив ли? Вот тятенька с матуш-
кой тебе хлебца да киселька прислали!
И выкладывала на оконце, кроме хлеба да дере-
вянной чашки с киселем, кусок пирога с грибами, да
ватрушку творожную. Скажет так, оглядит убожест-
во Аксенова житья-бытья и убежит в свое селение,
будто ее тут и не было!
Он вышел навстречу такой, каким его оставили,
только бледности в лице прибыло да глаза больше
потускнели и слеза неустанно по щеке бежала. Каж-
дого обнял, как христосовался, и, оглядывая молод-
цов, молвил, сколь старость позволяла, бодро и весе-
ло:
— Дождался-таки Аксен своих верных дружков!
Вот они, прилетели соколы, не забыли Аксенову за-
кутку. Дай-то бог вам удачи во всяких делах. Эх, ка-
бы не старость, поплавал бы с вами разбойник Ак-
сен!
Рассказал старик, что теперь в Новгороде низов-
ском про Сарынь Позолоту позабыли, подумывают,
что сложил он свою голову на радость всем, у кого
мошна-кубышка с серебром да золотом под гузном
спрятана. И теперь коли молодцы за свое ремесла.
возьмутся, то бояре с воеводой не вдруг поймут, от-
куда на них лихие беды налетели.
Боярская дочь Олена в келье у Зачатия жила в
послушницах, без пострига во иночество. Мать ее на
это и не неволила и уже не казнила постами и стоя-
ниями перед иконами. Узнала карга старая, что за
Оленой рука смелая, сильная. И в мир Олену охотно
отпускала за дарами от богатых жен новгородских.
Верила игуменья в бескорыстие послушницы, знала,
что из даров на обитель не присвоит ни колечка золо-
того, ни сережек с камнями алмазными. А послушни-
ца Олена за эти два года много в миру вызнала —
все ходы и выходы тайные и явные в теремах бояр-
ских и купеческих, потайные укромницы торговых