великой, что простоят они веки вечные, никаким сти-
хиям и бедам непокорные.
А Настасья Горожаночка не забывала своего Да-
нилу Волховца, не затухала в ее сердце любовь к не-
му и ненависть к злодею Джовани Татти. Из года в
год, в погоду и непогодь, каждый вечер она на откос
выходила, к башне Белокаменной, и негромко свою
песню пела. Налетавший с Волги ветер обнимал крем-
левские стены, сердито гудел в бойницах, трепал по-
лушалок и косы Горожаночки, но не успевал осушать
ее слезы, не заглушал песни:
Горы хмурые, высокие,
Воды хладные, глубокие,
Сдвиньте к Волге стены тяжкие,
Что сокрыли ясна сокола!
Волга, реченька могучая,
Проложи русло под кручами,
Размечи струею быстрою
Прах злодея ненавистного!
И Волга, и Дятловы горы слушали ту песню, но
молчали. Молчали до поры до времени, как судьба
неисповедимая, что всю правду жизни знает, да не
скоро сказывает. Спустя много лет, словно исполняя
волю Горожаночки, подточили подземные воды склон
торы вместе с крепостью и башней Зачатия, чтобы
сползли они к Волге оползнем. А башню Белокамен-
ную не тронули, оставили памятником над могилой
мастера, сложившего крепость нижегородскую.
Подбросили к воро-
там Зачатьевской обители младенца. Ночью с Волги
холодом потянуло, озябло дитя и расплакалось. Услы-
хали его келейницы, в тепло внесли, отогрели и при
себе оставили. А когда дитя-девчоночка повыросла,
отдали ее в дочки на Верхний посад. Там, у прием-
ных родителей, и выросла краса Настенка, умелица
да искусница.
В те лета Низовской землей князья Кирдяпы пра-
вили. Вот прослышали басурманы-ордынцы о неладу-
хах между Кирдяпами и задумали Низовский Нов-
город захватить, людей полонить. Подошло войско
ордынское, вплотную ко граду подступило и кругом
обложило. Но поднялись на оборону города все горо-
жане и посадские заодно с воинами. Вражий приступ
отражая, из луков стреляли, копья метали, круглые
бревна с горы на басурман скатывали. Запоет стре-
ла — сразит ворога, просвистит копье — насквозь
проткнет, к сырой земле пришьет, а бревно покатит-
ся — целую ораву, что траву, примнет! А тех, что по
лестницам на стены карабкались, горячей смолой по-
ливали. И сражались низовцы от старого до малого,
помогая воинам. Но всех смелее и сноровистее в бит-
ве была Настенка-краса, посадского приемная дочь.
И копья, и камни метала, и кипящей смолой супос-
татов поливала, билась, не жалея себя. Лицо и глаза
ей огнем опалило, руки смолой обварило, но она, как
здоровая, приступ врага отбивала.
Вот заметили это басурманы, сговорились, и наце-
лились в девчоночку разом сорок самых метких вои-
нов. И упала Настенка, сраженная стрелами калены-
ми. Горевать да плакать над ней было некогда, вра-
чевать-колдовать некому. И то ладно, что не затоп-
тали в суматохе намертво. Так и лежала до той поры,
как вражья орава передохнуть отвалила. Ходила в
тот час по крепости побирушка Улита, что в черной
избе жила, лен пряла и полотна людям ткала. По
крепости ходила, берестяной бурачок к губам ране-
ных подносила — напиться давала, а мертвым глаза
закрывала. Вот и набрела она на отроковицу-девчо-
ночку. Лежит пластом со стрелой в щеке, руки смо-
лой сварены, широко раскинуты, один глазок закрыт,
другой кровью налился, чуть глядит. Склонилась над
ней Улита, прислушалась, и слышит, стучит в теле
жива душа, потукивает. Змею-стрелу из щеки девчо-
ночки выдернула, другую из шейки, третью из плечи-
ка. Закапала, побежала из ран кровушка. Тут веки
у девушки дрогнули, руки землю царапнули, и глаза
сквозь опаленные ресницы глянули. Перекрестилась
старая Улита радостно: «Вот и жива душа!» Из сумы
черепяночку достала, пошептала над ней и три раза
глотнуть Настенке дала. И в свою черную избу на
Мостовую улицу на закукорках отнесла.
Побилась, побилась о стены басурманская рать да
и отхлынула от города без победы и добычи. Тихо
радовались тому люди старые да разумные. А озор-
ные да шальные головы во след басурманам по-лоша-
диному игогокали, поросятами визжали, голышами
себя показывали и срамили их всячески, кто как
умел. Потом погибших хоронили, пропавших разыс-
кивали. Только красу Настенку искать было некому.
Погибли ее приемные родители от басурманских стрел.
Долго искалеченная девушка в Улитиной избушке-
отлеживалась. Добрая старуха ее травами да нагово-
рами лечила, а молодая кровь своей целебной силуш-
кой. И поднялась Настенка на ноги, бродить начала.
Но остались на лице багряные пятна от ожогов, от-
стрелы дыра в щеке, правый глаз слезой исходил, а
левый чуть-чуть на свет глядел. Обваренные руки по-
зажили, но так и остались неприглядными. Стала Нас-
тя калекой непригожей, и глядели на нее люди со
страхом и жалостью. И никто не признавал в ней ту
посадскую девчоночку, что на весь низовский град
красой и рукодельем славилась. Выйдет убогая на от-
кос на Волгу взглянуть, а как завидит кого, словна
мышка в норку, в Улитину избу схоронится, чтобы
страшным видом своим людей не пугать. А при неча-
янных встречах головку низко склоняла, дыру в щеке
прикрывала, либо стороной людей обегала. И больно, и
страшно ей было теперь встретиться с молодым кня-
зем Кирдяпичем. Не он ли при встречах, не сходя с
коня, дорогие кольца да серьги к ее ногам бросал,,
нежно ягодкой да касаткой величал и княгиней на-
звать обещал. А теперь проедет мимо и оком не по-
ведет, словно не девица, а карга убогая да болезная:
встретилась. Только в работе изнурительной и нахо-
дила Настя себе радость и утешение от горьких дум.
Обносились да обгорели одежкой горожане, от беды
обороняясь, и теперь спохватились посадской умели-
цы, что всем рукодельем служила. Куда запропала
девка-краса, сноровистые руки, что полмира обши-
вала?
Но скоро разнеслась молва о безродной умелице
на Мостовой улице. «Шьет одежку нарядную, строчит
и полотенца, и рушники, и столешники, а малышам:
такие пошивает рубашечки, что те в них как на опаре
растут и хвори не знают!» И бабы, и молодухи, горо-
жанки и посадские — все узнали тропу к Улитиной
избушке, где трудилась на радость людям добрая уме-
лица. И радовалась старая карга Улита:
— Вот какая слава пошла о тебе, моя печальница!
С твоими-то руками жить да не тужить, а что ликом
стала уродлива — о том забыть пора!
Вот как-то повстречала Настя на улице молодого
Кирдяпича. Борзого коня за уздечку ухватила, оста-
новила и стала перед княжичем: «Вспомнит ли, уз-
нает ли?» Удивился князек, по лицу тень пробежала,
понахмурился. Глянул в лицо Насти-красы: из дыры
в щеке слюнка бежит, глаза из-под опаленных век
чуть на свет глядят, на лице от ожогов следы, и руки
такие-то непригожие!
— Чего тебе надо, болезная?
Достал из сумки денежку серебряную и бросил к
ногам ее, чтобы скорее коня отпустила. И поехал, не
оглядываясь. Задумалась Настенка, глядя во след
Кирдяпичу: «Видно, не зря про таких, как я, в на-
роде сказано: «Такой-то красе дорога к Волге по ро-
се!» Сбежала сирота к Волге, у самой воды на берег
присела, колени руками обняла. Сидит, пригорюнив-
шись, склонив голову. А волжская волна, гуляючи,
на берег набежала, играет камешками, плещется и
шепчет, да так-то явственно: «Не мудрено девице уто-
питься, да от греха-позора не отмыться! И обмыла бы,
и полечила недуги твои, жива девчоночка, да сама
не чиста: издалека свои воды качу, грязь и хворобы
людские к басурманскому морю несу. Но беги ты, рез-
вая, до моего братца Керженца, что течет из нелюди-
мых мест, непроходимых болот. Воды его чистые, не-
оскверненные, авось он вылечит!»
Очнулась Настенка от чудных грез, головкой
тряхнула. «Это сама матушка-Волга со мной разгова-
ривала!» И на рыбацкой лодочке-долбленке на левую
лесную сторону Волги переправилась. Шла день да
ночь, а на заре вышла на речку дикую, что из болот
воду брала и нелюдимыми местами текла. Подбежала
к самой воде и молвила:
— Речка быстрая, нелюдимая, полечи, исцели не-
дуги Настенкины, чтобы добрые люди ее не сторони-
лись, не отворачивались!
В ответ зажурчала грустно речка Керженка, лас-
кая струей ножки девушки: «Из ржавых болот свои
воды беру, через леса хмурые к Волге несу, жажду
диких зверей утоляю, корни дерев обмываю, а неду-
гов людских не исцеляю. Беги-ка ты, девица, на вос-
ход солнышка, к сыну моему побочному Яру Ясно-
му. Живет и полнится он родниками подземными, во-
дами глубокими, волшебными. Он и снимет с тебя
хворобу с недугами!»
Послушалась Настенка, косы пышные за спину
закинула, подол в руку ухватила да и побежала на
восход солнышка к озеру Яру Ясному. Бежала да бе-
жала тропами звериными, местами нелюдимыми и
прибежала к дивному озеру. Спит между холмами
среди дубравы, не шелохнется, и все, что вокруг, гля-
дится в него, как в зеркало. Сбежала Настенка ко бе-
режку, озеру с колен поклонилась и погляделась в
воду до дна-песка. Увидела себя такую непригожую и
расплакалась. Потом в озеро по колени зашла и ста-
рые раны на челе сполоснула. Погляделась в воду и
не поверила: пропали, сгладились рубцы на челе.
Другой раз водой в лицо плеснула и глазки промы-
ла. Глянула в воду — засияли глаза синие, как ла-
зурь, здоровые и ясные! Третий раз водой плеснула
и по щекам ладошками похлопала. Погляделась в озе-
ро — пропали дыры, разгладились щечки, стали, как
бывало у Насти-красы. Только руки, сколь ни мыла
их, остались неприглядными. Запечалилась девчоноч-
ка. Но дохнул ветерок, и заплескалось, зашептало
озеро: «Не дано мне, девица, больше трех недугов
исцелять, заживлять. Но беги ты на полдень к брату
моему Яру Темному, он полон водами волшебными,
авось и вылечит!»
Отняла Настя руки от лица белого, чистого, при-
слушалась: «Чай, не ослышалась, не померещилось?»
А волны уже что-то невнятное у берега шепчут, буль-
кают, да и затихли совсем. Поклонилась Настенка
Ясному Яру низехонько да и побежала нежилыми
урочищами, тропами нехожеными к Яру Темному.
Бежала да бежала, в каждое озерцо и калужину
гляделась, лицом любовалась, а на руки и глядеть
не хотела. Вот с холма открылось ей озеро. Мелкой
волной оно играет, рябит, а кругом сосны вековые
обнявшись стоят, шепчутся. Сбежала Настенка на
кромку берега, чтобы волшебной водой руки помыть,
присела на кочку передохнуть, да и задремала от из-
неможения. И слышит: заговорило волнами озеро у
самых ее ног: «А почто тебе, девица, руки белые да
мягкие? Рукам умелым надо радоваться, на то и да-
ны они, чтобы делом себя украшать, доброе слово от
народа заслуживать. А руки белые — хилые да не-
умелые, руки мягкие — не сноровисты, руки неж-
ные — ленивые. А твои-то руки — слава всему го-
роду!»
Вот очнулась от грез девчоночка и молвила: «Вид-
но, правду вещало мне озеро. Не буду менять свои
руки умелые на нежные да белые, поспешу-ка в об-
ратный путь!» Поклонилась, спасибо за науку сказа-
ла Яру Темному и побежала знакомой тропой к род-
ной стороне, добрыми руками людям помогать.
И наторили люди к избе карги Улиты тропу тор-
ную. Княгини да боярыни, и те туда дорогу проведа-
ли. О чем ни попросят Настенку-рукодельницу, все
исполнит быстро да сноровисто. Бабе сарафан сошьет
к празднику — как цветок нарядится, мужику руба-
ху — не износить всвек. А столешники да рушни-
ки — всей семье на любование. Вот дошел слух до
княжича Кирдяпича об искусстве сироты-умелицы, и
поехал он Улитину избу разыскивать. На улице Мос-
товой встретилась ему девица.
— Поведай, раскрасавица, где тут живет карга
Улита с девкой-рукодельницей?
А сам от красы-девчоночки не в силах глаза от-
вести. «Ох, видал я где-то эти глаза синие, косы гус-
тые, стан породистый, чело высокое! Али во сне сни-
лась когда?» А девчоночка спрашивает:
— А как звать-прозывать ту девицу-рукодельни-
цу?
— По имени Настасья, а по прозвищу Дыра в
щеке. — Это князь в ответ. А сам все хмурится, вспом-
нить силится, где видал он эту девицу.
— Видно, забыл ты, князь, как от недужной дур-
нушки на этом месте деньгой отбояривался?
И подала на седло Кирдяпичу ту самую денежку,
что к ее ногам была брошена.
С того дня повадился Кирдяпич бывать в избуш-
ке Улиты-побирушки с заказами к Настенке-руко-
дельнице. Расшила ему Настенка чепрак под седло —
друзей своих удивил. Боевой стяг шелками да золо-
том выткала — ворогов побил, победил. А рубаху-
подкольчужницу не пробивало жало стрелы. Завидо-
вали князю и други и недруги, а молва трубила о том,
ято от девки-красы Насти-умелицы везенье да счастье
князю пошло. «Видно, правдива людская молва, что
от нее мне удача идет!» — подумывал княжич и все
чаще бывал на улице Мостовой, чтобы повидать Нас-
тенку-умелицу.
Неохотно и боязно было Насте-красе с такими ру-
ками в княжий терем княгиней входить, насмешкам
боярынь служить. Но старая Улита ей бодринки при-
давала: «Лицом да станом ты краше любой боярыш-
ни, разумом — не у княгинь занимать, а по рукоде-
лью таких еще не сыскать. Бояр да князей робеть —
век в избе просидеть!» А князь Кирдяпич и вовсе от-
говоров слушать не хотел. Кончилось тем, что суже-
ной Настю назвал и свадебный пир созвал. Собра-
лись, понаехали гости знатные, сели за столы пиро-
вать. Родные Кирдяпича невестино рукоделье на вид-
ных местах по стенам понавешали, искусством моло-
дайки похваляясь. Только не гордилась за столом са-
ма Настя-умелица, несмело на гостей глядела, ручки
свои по привычке поджимая.
Но вот дошло до обычая, когда невесте всех гос-
тей брагой обносить, к каждому с братиной подхо-
дить, подавать и принимать. Тут и увидели гости
знатные, какие у невесты руки непригожие. Завопи-
ли истошно боярыни, глаза закатывая:
— Ой, какие руки-то у нее страшные!
Запокашливали с насмешкой бояре молодые и
старые:
— Кхе-хе-хе! Ладно бы на лицо не смазлива была,
а тут, гляди-ка ты!.. Ну и красотку княжич высва-
тал! С руками неприглядными, шелудивыми! Да кто
из таких поганых рук будет мед-пиво пить!
Замерла Настенка-краса, ручки поджавши, ждет,
не замолвит ли за нее княжич слово твердое. Нет, не
стукнул Кирдяпич кулаком по столу, не глянул гроз-
но на охальников, но склонил свою бесталанную голо-
ву и молча слушал насмешки гостей. Тут Настя бра-
тину перед княжичем поставила, сама в сени выбе-
жала, из сеней на княжий двор, вскочила на боевого
коня и к Волге поскакала. Храбрый конь, в походах
бывалый, смело в Волгу вошел и, прядая ушами, на
другой берег поплыл. Понеслась Настя-краса тропа-