подадут, не забудут. Ну а рыбки да медку сам добы-
вай, пока сила насовсем не покинула. На то оно и
приузолье дикое да привольное. Вот так и живет ста-
рец Аксен, не грехи своей молодости замаливает, не
душу спасает, а удалых молодцов от грозы-невзгоды
укрывает.
Под теплой ночью спят леса приузольские. Сквозь
леса речка Узола бойко так пробивается, как на свадь-
бу, спешит на встречу с Волгой у Соленых грязей.
Под крутым берегом плеса костер горит. Просмолен-
ный челн у берега, а вокруг костра шестеро ватажни-
ков. Седьмой поодаль, у береговой стены, на войлоке
недвижим лежит, ковром дорогим укрыт. Недвижим,
но видно, как его злая хвороба трясет.
Огонь в ночи, как зелье приворотное, приворажи-
вает, издали к себе манит. А тем, кто рядом, тихое
раздумье кладет на сердце. Сытого ко сну торопит,
голодному ночи прибавляет.
Не спится, не дремлется шестерым у костра. По
весне встретились им у Соленых грязей два челна с
черноризниками. Подумалось, не монашья ли братия
из Федоровской обители. Монахи-федоровцы на всю
Волгу прославились угодничеством перед князьями да
боярами. Не один раз попадались они с дарами, для
хана припасенными, в руки атамана Позолоты со то-
варищами. «Подлизы басурманские, одной рукой кре-
стятся, другой ордынца задабривают. Люди божьи, а
служат аллаху да хану-басурману!» Такая о них сла-
ва была.
Вот и стакнулись молодцы узнать, что за монахи
плывут, кому какое добро везут.
Да и узнали на свою голову. Позолота сам седь-
мой, а монахов четырнадцать. Да не в числе беда со-
крыта была. Схватился на мечах с атаманом монах,
что на кормовом весле стоял, как ворон черный во-
лосом. Недолго побились, но повисла вдруг у атамана
рука левая, а из плеча — кровь ручьем. С большим
трудом отцепились ватажники от тех черноризников.
И вот уж кою неделю свой челн из конца в конец по
Волге гоняют, разыскивая инока Макария, что своим
целительством Печерскую обитель прославил. Как на-
зло к раненому атаману еще и лихоманка пристала.
И плошал на глазах Сарынь Позолота. Все свою Олен-
ку проститься зовет. И своих удальцов не узнает. А
чем только не лечили! И по знахарям и по колдунам
возили. И в обитель Печерскую заглядывали, да без
толку, только страху на монахов нагнали. И тает све-
чой атаман лихой, на всю Волгу молвой прославлен-
ный.
Была бы тишина сонная на речке Узоле, кабы
струя ее под берегом сама с собой не разговаривала
да замолчал бы озорной соловушка. Вот совсем рядом
в темени чуть слышный шорох послышался. И как
пружиной подкинуло шестерых удальцов, и за мечи
схватились они при страшном окрике:
— Не вешай головы! Сар-р-рынь!
Сам Позолота, откинув ковер, приподнялся на вой-
локе и, опираясь на здоровую руку, в темноту глядел.
Вот на свет костра леший старый шагнул. Глаза, как
у филина, широко поставлены. На худых костистых
плечах бурый кафтан, рубаха чуть не до колен, пояс-
ком подтянута, из-под рубахи порты вокороть, по ко-
лено от росы мокрые. На голове, на ногах — ничего.
Глазастый, лобастый, а волосом — белее снега бело-
го.
— Ох, полоумные, оторви ваши головы! Знатное
же местечко для ночного привала выбрали! Ваш кос-
тер с крутояра до самой Волги просвечивает! Али ду-
ракам неведомо, что после печерского праздника, где
вы огоньком божьему храму погрозили, княжья стра-
жа по всей округе рыщет, увечного атамана Позолоту
разыскивая?
Не вдруг узнали молодцы старого Аксена. А бы-
валый атаман-разбойник не на шутку расходился:
— Развели огонь и спят сидя: вот, мол, глядите,
люди воеводины, берите, хватайте нас, как курей с
наседала, рубите пустые головы! Туши костер! Неси
атамана в челн! Плывите вверх до старицы Аксено-
вой!
Подождал, пока ватажники погрузились и отча-
лили, и потрусил впереди челна берегом, как птаха-
поночуга неприметная. Только босые ноги мелькали
да седая голова маячила в утреннем сумраке.
Веками было безымянным одно глухое урочище в
низовьях речки Узолы. Не имело ни имени, ни про-
звища. Но вот поселился тут, скрываясь от грехов
мятежной молодости, старый человек и Аксеном на-
звался. Зажил тихо, незаметно и другим таким же
буйным горемыкам в своем жилье-пристанище не от-
казывал. И вот стало тут все прозываться именем Ак-
сеновым. Зимница — Аксенова, закутка — Аксено-
ва, и озеро-старица, и сосновый бор, и куща ясене-
вая — все прозвано не смерда именем, хлебороба
мирного, бесталанного, а именем волгаря удалого,
разбойного. Народная память проста да правдива:
знает, кого при себе удержать.
На рассвете Семеновы молодцы свой челн в Аксе-
нову старицу завели, в конец проплыли и у знакомой
зимницы причалили. Причалили и дивятся диву див-
ному. На берегу, под вязами, два больших челна вверх
дном опрокинуты. В обрывистом берегу старицы зем-
лянки выкопаны, двери черной одежкой от комаров
занавешены. И рыжий монах в челне вдали по озеру
плавает, снасти выбирает. И сверкает в сетях серебро
живое, холодное. Вот и старец Аксен из закутки встре-
чать спешит, а с ним опять же монах. Монах, а с ме-
чом у пояса. Тут молодцы атамана на ковре из чел-
на подняли и под вязы на мураву вынесли.
Склонился целитель Макарий над увечным ата-
маном и на его висок руку свою бережно положил.
Живой стрункой билась неприметная жилка, билась,
вздрагивая, словно сказать хотела: «Пока жив — жив
пока! Пока жив — жив пока!» Стучит и бьется жил-
ка жизни под пальцами инока, бойко, но тревожно,
будто на помощь зовет. Ухватили молодцы ковер за
углы и вслед за целителем в зимницу атамана по-
несли.
Атаману Позолоте в то утро снились Волга и Оле-
на. По играющей реке плывет посудина, дополна до-
бром нагружена, на низы плывет, в орду татарскую.
Это бояре низовской земли ханам дары отправляют.
Плывет баржа, сосновым опалубком под солнышком
сверкает, смолеными боками похваляется. Не торо-
пясь плывет. А он, Позолота, берегом на перехват
спешит. Но по колено вязнут ноги в сыпучем речном
песке, и отстали где-то его шестеро верных удальцов-
товарищей. А голодные смерды кричат издали: «Хле-
ба нам, Позолота, хлебушка!» И сердится атаман и
плакать готов, кляня свое бессилие. А ноги по песку
сыпучему никак не идут. Вдруг откуда-то краса
Олена взялась. Подобрала подол одежины и навстре-
чу посудине водой пошла. Ухватила баржу за просмо-
ленный канат и, как щепочку, к берегу приволокла.
И никого-то на той посудине: ни боярина, ни баска-
ка, а хлебушка-жита голодным людям — полным-
полно! И так атаману стало легко да радостно, что
руками взмахнул, как крыльями, и из песка сыпуче-
го вырвался, — и проснулся.
Ни Волги, ни Олены, ни баржи просмоленной, ни
смердов голодных. Полумрак кругом. В крохотное
оконце сквозь ветхую занавесь свет пробивается. Жад-
ный комар одиноко гудит. А в ногах — черный-
монах стоит. Черные и одежда, и борода, но
не скрыть им силы и худобы. Вот он к изголовью
шагнул, коснулся рукой атамановой головы. Бьется
под пальцами целителя живая жилка, слабо, но ров-
но, надежно: «Жив буду — буду жив, жив буду —
буду жив!» Хворобый атаман тоже чувствует, слышит
это биение, а инок целитель и слышит и знает: будет
жить!
С больного плеча повязку бережно снял и к ране
что-то новое, прохладное да такое пахучее приложил.
И снова суровым холстом повязал, поучая:
— Терпи, терпи, молодец, снова атаманом будешь!
После того из глиняной фляжки недужному дал
глотнуть. И раз, и другой, и третий. Пьет Позолота
из фляжки, и чудится ему, что не впервые он такую
горечь пьет. Ох, горше полыни настой коры ясене-
вой! Но сладок и крепок сон под шум вот этого де-
рева, что нависло над кровлей избы Аксеновой. Как
крепко спится, без озноба и трясения! А монах все
чернее и чернее становится, пока не пропал вовсе
в сумраке. Вот и спит атаман.
Пока инок Макарий атамана Позолоту от хвори
выхаживал, его шестеро молодцов с монахами нас-
тоящую дружбу завели и помогали им во всяких де-
лах. А монахи-мастера, швец да шварь, им одежку да
обувку заново починили — хоть снова разбойничать
иди, хоть гуляй да пляши. Рыбарь Варнава неустан-
но комаров на Узоле своей кровушкой поил-кормил
и рыбку ловил. И с утренним солнышком в Аксенову
заводь заплывал. Тут все — и монахи и удальцы —
дело забывали, ко берегу сбегались на улов-добычу
подивиться, рыбаря за талан похвалить.
В ту пору день да ночь как раз спор затевали о
том, кому убывать, кому прибывать. Липа доцвета-
ла, шиповник розовые лепестки по земле рассыпал,
калина с рябиной последний наряд донашивали. И
комары от жары попритихли. Над Аксеновой стари-
цей тепло и солнечно, и вольготно так, что не нады-
шишься. Но не выходит, не позволено выходить на
жарынь да солнышко хворобому атаману. «Лихоман-
ка, хворь трясучая, от жары и солнышка упрямства
и зла набирается и крепче за больного держится. При
лихорадке надо в тени, в прохладе сидеть, вечерней
сырости избегать, тогда посмирней ей быть. Да не за-
бывать горькое ясеневое питие пить!» — так иноком-
целителем сказано. А рука у Позолоты к лубку при-
вязана, суровым холстом замотана. Черный монах не
забывает в один и тот же час приходить и к порану
пахучей мази прикладывать на сале барсука, зверя
живучего. И крестным знамением подкреплял монах
свое целительство.
До того утра, как Волга да Оленка атаману Позо-
лоте приснились, не одну ночь мучил его бред беспа-
мятный. Наслушался целитель Макарий от недужно-
го Позолоты всякого: и «сарынь» он яростно кричал,
топор-бердыш на боку искал, и Оленку к себе на по-
мощь звал, и проклятия страшные сыпал князьям,
боярам и баскакам-зорителям. До холодной испари-
ны метался и гневался на знать Новгорода низовско-
го, на бояр и княжичей, что хану басурманскому с
душой и потрохами запродались. Наслушался и по-
нял инок Макарий, в мире витязь Тугопряд, что не
простой разбойник и грабитель этот недужный ата-
ман, а супротивник яростный гнету боярскому, ярму
басурманскому. И отхаживал, от смерти отстаивал
атамана волжской вольницы, подкрепляя свое цели-
тельство словом божиим, следуя обычаю народному:
«Без бога не до порога!»
И вот утром ясным, розовым, проснувшись, Семен
Позолота всем сердцем почуял, что беды и мучения
его кончаются. Лихоманка уже не трясет, отступила,
беспамятство кончилось, рана еще побаливает, но за-
живляется. Этот монах, видно, знал что-то повыше
молитвы и слова божия, надежнее всякого колдовст-
ва и знахарства. Радуется жизни Семен Позолота, а
целебное ясень-дерево тихо над кровлей листвой шу-
мит, успокаивает и сном забыться велит. И вот когда
инок навестил его, чтобы рану от повязки насовсем
освободить и в последний раз горечь-пойлом угостить,
атаман глядел на него как на избавителя. И сказал
глухо, сдерживая волнение:
— Чую, не жить бы мне без твоего умения да ста-
рания. Не Семке-смерду задумываться, чем за жизнь
платить. Только, слыхано, есть на свете такое, что
дороже серебра и злата. Не погнушайся быть мне
братом названым, побратимом до последних дней!
В ответ усмехнулся монах горько, невесело, рану
ощупывая:
— А побратался бы ты, атаман, с тем чернецом,
что вот это увечье тебе учинил? Помнишь, в потем-
ках на Волге у Соленых грязей?
Не сразу нашел, что сказать, Позолота. И заду-
мался, нахмурившись: «Четырнадцать чернецов про-
пало из Печерской обители. И тех, федоровцев, было
столько же. Не зря мне он где-то виданным кажет-
ся. Да и не бывало такого, чтобы в схватке на мечах
против Позолоты кто выстоял!» И заговорил, на пра-
вую руку приподнявшись:
— Видно, правдиво сказано, что камень с камнем:
не сойдутся, а человек с человеком не чают, да встре-
тятся. Брат мой названый, не повинен ты в крови
моей, коли сам я на то напросился! За федоровских
захребетников в ту ночь твою ватагу принял. Ну и:
поплатился, и пусть та оплошка чернобыльником по-
растет. И на моем плече, как пятно родимое, оста-
нется. Слыхано, бежали вы с братьями по обители на
волю вольную, на жизнь привольную. Какова эта
жизнь сей вот день, какова впереди — о том думай
сам. Но послушай побратима своего: оставь свою за-
думку вольным жить. Разбойные да беспутные под
старость и те в монастырские ворота стучат. А мона-
ху под старость из кельи бежать — маху дать! Какая
там вольная воля, пока правят всем князьки да бояре*
угодники ханские! На откуп басурманам отдана вся
земля низовская, и нет над нами человека выше бас-
кака-басурмана. Не завидуй на вольную жизнь раз-
бойную. Вот выйдут инок Макарий да Семен Позоло-
та со товарищами на Волгу гулять, бояр да богатых
татар обирать. А кому на пользу пойдет наша удаль
молодецкая и все добро, что мечом да бердышем бу-
дет добыто? Хана, лихоимцев баскака да боярина тем
не пронять. Лихо-то оно споро, не погибнет скоро!
Устал Семен Позолота, на изголовье откинулся,
здоровой рукой с лица пот смахнул. Тихо было во-
круг, и ясень под окном не шумел.
— Эх, не Семке-смерду такую бы голову, а вое-
воде, князю, боярину! Давно бы люди низовские из-
бавились от хомута басурманского! — Это старец Ак-
сен взглянуть зашел, как-то атаман силы набирается.
Вошел неслышно, как тать ночной али зверь лесной.
Сказал так и опять замолчал. А Позолота, отдышав-
шись, снова заговорил:
— Выбрать бы тебе, иноку, побратиму моему, ме-
сто-урочище для монастыря-обители к Волге побли-
же, от бояр и князьев подале, под боговым именем
силы да богатства набираться, чтобы не кланяться ни
боярину, ни хану, а служить избавлению народному
от ярма-ига басурманского!
Не скоро заговорил беглый монах Макарий, в ми-
ру Иван Тугопряд:
— На пустом месте монастырь не начать, не пос-
тавить. Чтобы сильным слыть, надо богатым быть.
Без помоги князей да бояр монахам не жить, и по-
тухнет дело в самом зачатии!
И встрепенулся атаман Позолота ястребом. Снова
привстал, рукой о стену опираясь:
— А побратим твой Семка-смерд на что? Да толь-
ко решись! Чай, помнишь, как Печерская обитель,
бывало, семерых удальцов за стенами укрывала? А
какие дары за то монастырю поданы, о том только
игумен да келарь знали-ведали. А ты бедности боишь-
ся. Да только начни! А какое место-урочище раздоль-
ное да привольное укажет тебе Семка-смерд, брат твой
названый! Там и леса непроходимые со зверями пуш-
ными и снедными, с бортями медовыми — медовый
край, и тони-заводи стерляжьи да осетриные. И рядом
тропа-дорога в края хлебные, из низовской земли в
даль басурманскую. Скупиться да гривны считать
твоей обители будет некогда. А богатство твое там, на
речке Керженке, а в каком урочище, под какой сос-