— Вы их читали? — спросил он, еле заметно улыбнувшись.
Захар Матвеевич повернулся в кресле.
— Нет, не читал. А что, их кто-то читает?
— Зачем же они вам?
— Так положено. Произведения классиков должны быть в кабинете каждого начальника.
— Чтоб умнее казаться?
Директор засмеялся.
— Да нет, это нам ни к чему. Просто для солидности.
— Я не понимаю, для чего иметь полный шкаф книг, если их никто не читает?
— У нас многое делается непонятно для чего… Говоришь, все у тебя есть, ничего не надо. Ты только не скромничай, вот что. Ну, а если не хочешь, чтобы я тебе помог, тогда помоги мне. Дело у нас с тобой важное. Сейчас сходи домой, перекуси, а потом заводи бульдозер и двигай к Вишневой балке. Там подожди меня, я подъеду и расскажу тебе, что нужно сделать.
— На бульдозере Борька Лагунов работает, — с некоторым недоумением сказал Эрудит.
Захар Матвеевич посмотрел на него с доброй улыбкой.
— Раз позвал тебя, должен понять, что нужен не Борька, а ты.
— Меня сторож не выпустит со двора.
— Выпустит, куда он денется? Сейчас я нацарапаю ему записку.
Он написал на маленьком листочке для заметок несколько слов и отдал его Эрудиту.
Выйдя из конторы, Эрудит увидел, как подъехала белая «Нива», из нее вышли трое чисто одетых мужчин. Он обошел машину, сел на мотоцикл и укатил.
х х х
— Наконец-то нарисовались, — перевела дух Марина, когда делегация появилась в приемной. Мужчины, беседуя о чем-то меж собой, остановились и в первую минуту словно не замечали Марину, хотя стояли в двух шагах от нее. Она всех их знала в лицо и подметила, что они навеселе. Возглавлял компанию второй секретарь райкома партии, жилистый, с самодовольным лицом и волнистой шевелюрой Леонид Егорович Баранов. По профессии мелиоратор, он оказался на партийной работе случайно — его тесть занимал высокий пост в области, и в свое время помог пролезть ему в Высшую партийную школу, а после учебы пристроил на работу в Семикаракорский райком партии. Впоследствии он, пронырливый и смекалистый, действовал уже самостоятельно: познакомился с нужными людьми в обкоме КПСС, щедро подкормил их. Отправить машину-другую с совхозными овощами или канистру коньячного спирта ко дню рождения заведующему отделом обкома партии — большого труда не составляло, требовалось лишь позвонить любому директору совхоза и дать указание. Теперь он имел хорошие связи и твердую поддержку наверху.
Баранова услужливо окружали, ловя каждое его слово, инструктор райкома партии Игорь Сидорович Гаврилов и уполномоченный «Вторчермета» Антон Петрович Кучеренко. Марина, перестав щелкать клавишами, сосредоточенно ожидала. Наконец Леонид Егорович обратил внимание на нее, поприветствовал с щедрой улыбкой и, подняв брови, спросил:
— На месте?
— Да, конечно, — улыбнувшись в ответ, участливо сказала она, поднялась и всех попросила пройти в кабинет. Не успела дверь закрыться за гостями, как она быстро убрала бумажки со стола, зачехлила машинку и стала торопливо одеваться.
Захар Матвеевич ко всем райкомовским деятелям испытывал неприязнь, потому что любую разумную идею они доводили до абсурда, постоянно вмешивались во все, отвлекали от дел, и неприятней их визитов для него ничего на свете не было. Но он имел за плечами большой стаж работы на руководящей должности, знал, какие почести нужно оказывать тому или иному начальству, церемонии встречи их и прочее. Поэтому, увидев второго секретаря райкома КПСС Баранова, он изобразил радушный вид, вышел из-за стола к нему с рукой, приготовленной для рукопожатия, и заискивающим, воодушевленным голосом, подчеркивающим важность прибывшей персоны, воскликнул:
— Здравствуйте! Здравствуйте, Леонид Егорович! Очень рад! Попробуй осмелиться встретить по-другому, сразу начнутся беды в виде партийных выговоров и других взысканий. Если бы это был не второй секретарь райкома, а — первый, тогда Захар Матвеевич сказал бы не «Очень рад!», а «Очень, очень рад!» С остальными он поздоровался вежливо, но несколько снисходительно — не дай Бог, Баранову покажется, что он уважает и боится их так же, как и самого его.
Баранов, не оценив его стараний, многозначаще покачал головой, раскрыл рот и недовольно произнес целую тираду в назидательном тоне:
— Что же это получается, Захар Матвеевич, постановления выполнять не желаем? Ругаться буду! Не хотите вы шагать в ногу со временем, не хотите. Бюро районного комитета партии, исполком райсовета народных депутатов, районный комитет профсоюза и бюро райкома ВЛКСМ, поддерживая стремление тружеников района, включившихся во Вседонской рейд за экономию и бережливость и взявших обязательства отработать в нынешнем году два дня на сэкономленном сырье и материалах, приняли постановление, которым намечено объявить с 1 марта по 1 января 1986 года смотр работы по экономии и бережливости хозяйств и предприятий. А вас это не касается! Так что ли? Мне непонятна твоя позиция, Захар Матвеевич, непонятна. Я не допущу расхлябанности и разгильдяйства. Ругаться буду!
Как ни странно, Захар Матвеевич уловил суть сказанного.
— За что, Леонид Егорович? — испуганно спросил он и, словно передразнивая второго секретаря райкома партии, на таком же языке парировал:
— Мы на совместном заседании парткома, комитета профсоюзной организации и комитета комсомола совхоза уже разработали план мероприятий и развернули работу по внедрению коллективных счетов экономии, по улучшению организации труда и соцсоревнования по лицевым счетам экономии на каждом рабочем месте. И в данный момент прилагаем все усилия для безусловного выполнения данного постановления.
— Часто я такое слышу, — возмутился Баранов, — только результатов не наблюдается. Поднимаясь в твой кабинет, я не увидел абсолютно никакой наглядной агитации. Что толку, что вы разработали план? А где это отражено? Где, покажите мне, отражены итоги соцсоревнования?
Захар Матвеевич хотел возразить, мол, это не его дело, это — компетенция секретаря парткома совхоза, товарища Козлова, но не стал. Ведь Баранов может обвинить его в самоустранении от жизни первичной партийной организации. Как коммунист, член парткома и руководитель он тоже должен нести ответственность за выполнение постановлений райкома КПСС. Можно себе представить, какой разнос сейчас устроил бы Баранов Козлову, окажись тот на месте. «Да, зря я проговорился ему, теперь его с собаками не сыщешь. Хитрый гад! Вот, по его милости, приходится выслушивать все самому», — подумал Захар Матвеевич.
— Кстати, где прячется Козлов? — в эту же минуту вспомнил о нем Баранов. — Пусть явится сюда. Немедленно найди его!
— А черт знает, где он, — почесал затылок Захар Матвеевич. — Его невозможно сейчас найти.
— Почему невозможно? — удивился Баранов, посчитав, что
Захар Матвеевич обманывает его.
— Потому что время позднее, в конторе никого нет. Кого я пошлю искать его?
Баранов стукнул по столу кулаком.
— Позвони ему!
Захар Матвеевич, понимая бесполезность своих действий, поднял трубку и несколько раз набрал домашний номер Козлова.
— Не отвечает, Леонид Егорович. Он собирался после работы жену проведать, она у него беременная, в роддоме лежит. Да вроде как передумала рожать. Наверное, поехал к ней, разбираться.
— Как это так? Безобразие! Полнейшее безобразие! Я не понимаю, чем вы тут занимаетесь! — опять возмутился Баранов.
А Захар Матвеевич начал оправдываться:
— Итоги соревнования, Леонид Егорович, мы наметили отражать ежедекадно. Завтра же подведем их, выпустим «Экран соцсоревнования», «Молнию», «Боевой листок»; кроме этого осветим в стенгазете и во всех коллективах проведем собрания.
Эти слова почему-то так рассердили Баранова, что он принялся ходить по кабинету и растолковывать Захару Матвеевичу какую чрезвычайную роль играет социалистическое соревнование в укреплении дисциплины, повышении организации труда, какое стимулирующее воздействие оказывает оно на развитие производительных сил, инициативу и творчество масс.
— А вы даже не пытаетесь осмыслить природу и сущность состязательности. Вы тут пытаетесь раскрывать совсем другие способности, развиваете совсем другие производительные силы, активно проявляете свою инициативу только для удовлетворения своих потребностей, а потом мотаетесь по роддомам. О чем это свидетельствует? Это свидетельствует о вашем невежестве!
На последнем слове Баранов сделал ударение, всех обвел многозначительным взглядом, а на лице его проступила присущая коммунистам предыдущих поколений агрессивная решительность. Затем он несколько сбавил темп научно-популярного монолога, потом и вовсе, видимо, собираясь с мыслями, прошелся туда-сюда молча. Захар Матвеевич стоял, следя за его передвижением глазами, и лихорадочно соображал, что же делать? Все идет к тому, что визит задержится. Сейчас потребует протоколы заседаний парткома или еще что-нибудь затеет. Он взглянул на уполномоченного «Вторчермета» и заметил на его губах сдерживаемую улыбку. Антон Петрович совсем не злорадствовал, просто он, привыкший заниматься делом, ничего не понимал из речи Баранова, не понимал, для чего тот так много говорит. «Тебе смешно, — вздохнул Захар Матвеевич, — а Марина, стоя под тополями, будет вынуждена мерзнуть на холодном ветру. Может не выдержать и уйти домой. Она и так в последнее время стала какой-то недоверчивой, теперь же совсем обидится».
Баранов между тем втянул в легкие воздух и продолжил:
— Социализм не создается по указкам сверху, социализм есть творчество самих народных масс, писал Ленин в своей работе «Как организовывать соревнование?» Он еще процитировал Сен-Симона, и Захар Матвеевич узнал о том, что принцип «от каждого по способностям, каждому по труду» выдумал Сен-Симон, а вовсе не Ленин, как он предполагал прежде.
«Это же надо так насобачиться! И даже не запнется, — вслушиваясь внимательнее, удивлялся Захар Матвеевич.
Время шло, Баранов говорил и говорил, его голос сделался жестким и пронзительным. Захар Матвеевич сообразил, к чему он клонит, тут не надо было теряться в догадках. Еще на прошлой неделе свой человек в райкоме шепнул Захару Матвеевичу, что готовится вопрос по заслушиванию его на бюро по поводу невыполнения им второй год подряд плана по сдаче металлолома. Теперь Баранов ведет с ним воспитательную работу с единственной целью — проинформировать на бюро, что он лично принимал необходимые меры.
Далее он взялся убеждать Захара Матвеевича в том, что необходимо большое внимание уделять молодежи для включения всех их резервов, чему всегда мешали формализм, отсутствие широкой гласности, сравнимости результатов. В конце речи Баранов потемнел лицом, нахмурился и, обращаясь непосредственно к Захару Матвеевичу, сделал вывод:
— Скажу тебе прямо и открыто: не можешь или не хочешь работать — уступи место тому, кто хочет и может, кто имеет ясные цели и способен всколыхнуть массы людей, вывести их из состояния апатии и неверия в свои силы, вдохнуть в них уверенность и энергию. Это касается и Козлова. Так и передай ему, когда он вернется из роддома.
— Зачем же так, Леонид Егорович, мы с ним хотим и можем. И даже результаты кое-какие уже имеем. Обещаю вам, используем все свои резервы для выполнения поставленных задач, особенно в работе с молодежью.
— В таком случае не знаю, чем объяснить вашу бездеятельность. Мне непонятно, о чем вы думаете. — Захар Матвеевич в эти минуты думал все так же о встрече с Мариной, но не захотел признаться в этом и промолчал — Впредь не допущу расхлябанности. Ругаться буду! — прошагав мимо, пригрозил снова Баранов и дыхнул на директора перегаром.
Захар Матвеевич тут же сориентировался и, воспользовавшись подарком судьбы, оживился.
— Исправимся, Леонид Егорович, как член парткома всю ответственность беру на себя. — Потом немного замялся, придал лицу простецкий вид и ласково проговорил:
— Вы сегодня целый день в разъездах, может, поужинать желаете? Заодно опрокинем по рюмочке.
Инструктор райкома партии Игорь Сидорович Гаврилов и уполномоченный «Вторчермета» Антон Петрович Кучеренко навострили уши и застыли в ожидании.
— У меня нет ни одной лишней минуты, — уже с меньшей суровостью произнес Баранов.
— Понимаю, понимаю, дел по горло, но такое вино грех не попробовать. Я вас очень прошу, не пожалеете.
Баранова растрогали эти слова, он посмотрел внимательно на инструктора, уполномоченного «Вторчермета» и, увидев, что они озабочены его ответом, спросил их:
— Ужинать будете?
— Да, — ответил инструктор Гаврилов.
— Не откажусь, — скромно произнес уполномоченный «Вторчермета» Антон Петрович.
Баранов подумал, подумал, потом похлопал Захара Матвеевича по плечу и сказал:
— Ох ты и хлюст! Ох и хлюст! Вы только посмотрите на него! Чует кошка, чьё мясо съела! Ладно, ладно, открывай свой бункер. — И тут же, обернувшись к Гаврилову и Антону Петровичу, сказал, подняв брови и подобрев лицом. — Идемте, мы действительно заработались сегодня. Еще нескоро до дома доберемся.
Последняя фраза Захару Матвеевичу пришлась не к сердцу. «Лучше бы не затравливал», огорчился он молча, и направился открывать потайную дверь. Антон Петрович, увидев, как директор почему-то пошел к шкафу, озадачился, а Гаврилов заулыбался и шепнул ему:
— Сейчас мы пройдем сквозь стену.
х х х
И они прошли. Банкетная комната напоминала уютную столовую и спальню одновременно. Посередине нее стоял большой стол, накрытый скатертью, деревянные стулья. У стен — шифоньер, холодильник, сервант и разложенный диван с подушками. Все эти предметы были разрознены и расставлены так, как не расставляют мебель ни в столовой, ни в спальне. На стене висели две большие картины в рамках: на одной художник-самоучка изобразил Карла Маркса; на другой — нагую женщину на фоне плывущих по озеру лебедей. Она, закинув одну руку за голову, лежала на зеленом лугу среди ярко-красных цветов и, видимо, замечтавшись о возлюбленном, томно дремала. Баранову Захар Матвеевич предложил место во главе стола, Гаврилову и Антону Петровичу указал на стулья по разные стороны его, сам же принялся хозяйничать.
Из холодильника на скатерть перекочевали прозрачная ваза с яблоками, колбаса, ветчина, копченая курица. Затем он поставил перед каждым двухсотграммовые фужеры, разлил из напоминающего древнегреческую амфору вместительного графина рубиновое вино и сказал:
— Ну, давайте!
Фужеры дружно стукнулись, издав тонкий звон; выпили по первой и замолчали. Да и некогда было разговаривать — все с удовольствием набросились на колбасу, особенно усердствовал Гаврилов. Потом еще выпили, и тогда завязалась беседа: безмятежная, деловая. Посмотрев, как Баранов закусывает оторванной от курицы ножкой, а Антон Петрович даже не притронулся к еде, Гаврилов проронил:
— Кто работает, тот не ест! — И, довольный своей наблюдательностью, гордо помотал головой.
Баранов продолжал обгладывать ножку, одновременно интересуясь у Захара Матвеевича началом весенних полевых работ, при этом не позволяя себе «нагибать» его за расхлябанность. Теперь Захар Матвеевич представлялся не директором совхоза, но гостеприимным хозяином, и чувство такта требовало уважительного отношения к тому, кто поит и кормит.
— Бог троицу любит, — вспомнил Гаврилов, наполняя вином фужеры.
— Мы не на свадьбе, за ужином тосты не произносят, — заметил Антон Петрович.
— Ты пей, пока наливаю, — дружелюбно посмеиваясь, ответил Гаврилов, присвоивший себе роль тамады. И Антон Петрович выпил.
— Я от работы этой вообще нервный. А удивляются, что мы пьем… Мало еще пьем! — проговорил Гаврилов. Затем помотал графином, присосался к его горлышку.
Восхитившись удалью гостя, Захар Матвеевич снисходительно улыбнулся и сказал:
— Давайте еще по одной, чтобы почувствовать вкус.
Все выпили. Баранов выпил залпом, Захар Матвеевич отпил чуть-чуть и поставил, а Антон Петрович тянул медленными глотками.
— Ты будешь допивать или нет? — сказал ему Гаврилов, —
видишь, все тебя ждут!