Сделал себе крылья из слюды, истритив на это 18 рублей. Начальник Стрелецкого приказа боярин Троекуров с товарищами и с другими любопытными лицами вышел из приказа и стал смотреть, как полетит мужик. Устроив крылья, мужик по обычаю перекрестился и стал мехи надувать, хотел лететь, да не поднялся, сказал, что крылья сделал тяжелы. Боярин на него раскручинился. Мужик бил челом, чтоб ему сделать крылья иршеные (род замши), на которые издержано еще 5 рублей. И на тех не полетел. За то ему было наказанье - бить батогами, снем рубашку, а деньги на нем доправить, продав все его имущество".
Есть и еще один любопытный случай в русской истории, также связанный с попытками человека воспарить, аки птица. Как же тут и о нем не вспомянуть.
В рукописи известного русского антиквара Сулакадзева А.И., отрывки из которой были опубликованы в 1901 году в журнале "Россия" (называлась она, кстати, "О воздушном летании в России от лета 906 по Р.Х.") сказано: "1731 год. В Рязани при воеводе подьячий нерехтец Крякутной фурвин сделал как мяч большой, надул дымом поганым и вонючим, от него сделал петлю, сел в нее, и нечистая сила подняла его выше березы, и после ударила о колокольню, но он уцепился за веревку, чем звонят, и остался тако жив, его выгнали из города, он ушел в Москву, и хотели закопать живого или в землю или сжечь".
Будем, однако, надеяться, что все обошлось и единственным наказанием изобретателю и его изобретению стало забвение. До приблизительно 1910 года, когда интерес к авиации перестал исчерпываться способом казни изобретателей, а в одном из иностранных журналов даже была помещена копия страницы из русского журнала с рассказом о первом аэростате. Факт получил признание, и термин "фурвин" прочно вошел в обиход воздухоплавания.
До 1956 годов. Рукописью Сулакадзева заинтересовались академики и неожиданно для себя обнаружили в рукописи подчистки (ее исследовали в инфракрасном свете). А именно: первоначально вместо "нерехтец" было написано "немец", вместо "Крякутной" - "крщеной" (крещеный), вместо "фурвин" - "Фурцель". То есть, получалось, что вместо нашего родного подьячего в воздух поднялся какой-то неведомый крещеный немец Фурцель!
А в 1958 г. исследовательница Покровская В.Ф., по-видимому, окончательно расставила все точки над "ё". Во-первых, антиквар ссылался на записки своего деда, воеводы Боголепова, никаких следов которых обнаружить не удалось. Во-вторых, казалось странным то, что воевода так хорошо запомнил факт, относившийся к самой ранней поре его детства. А в-третьих, как сказали бы теперь, деловая репутация самого Сулакадзева выглядела несколько сомнительной, поскольку он, помимо собрания древних рукописей, не чурался их подделки. Так и случилось, что этот документ был официально признан подделкой...
- Дальше? - орел снова издал саркастический клекот. - Ну, про то что его баба коромыслом полдня гоняла, я уже говорил. Со старостой же, Кулибиным его звать, он замирился. Паче того, вместе думать стали, как человеку полететь можно. Даже план изобрели. А чтоб никто не догадался, об плане этом, по-латынски назвали его - дельтой. Пять сосен уже срубили... Холст тканый у баб ветром снесло, поначалу на них думали, потом окстились. Не они это. Им перья нужны, а народ ушлый стал, бдит птицу. Вот они и выписали себе Ленарду-иноземца, что-то там такое винты крутить, - орел хмыкнул. - Нет чтобы взять кувалду да гвоздь потолще. А Ленарда эта иноземная, правду сказать, их обоих за пояс заткнет. Вишь, что удумал. Ежели, говорит, мельницу-ветряк на землю положить да крылья-маховики ей как следует раскрутить, так на ней и летать можно... Баламуты. Так каким классом лететь будете? А то все не по делу. Аз, буки или веди?
- Так у тебя еще и класс есть? - удивился Конек.
- А ты как думал? Еще раз повторюсь, специально для длинноухих, я птица высокого полета, и сервис у меня на высоте. Не сервиз. Сервиза у меня нету.
- А царевич тот, ну, который... Он каким классом летел?
- Буки. Седло на спине.
- А веди?
- Без седла.
- Так ведь соскользнуть же можно?
- Можно. Потому и веди. Почти задарма.
- Тогда подавай-ка нам аз.
Орел зарылся в гнездо и вытащил порядочных размеров клетку, сделанную из толстых стволов какого-то темного дерева: шагов эдак с десяток в длину и с пяток в ширину. Внутри клетки располагались столики и кресла, все сплетенное из соломы, потому - мягше, объяснил орел. А дерево это, мне человечек один обеспечил, Никитиным зовут. За три моря хаживал, ума не наживал. Он и обеспечил. Ученый только больно. Вот, к примеру, как вы. Железное, говорит, дерево. Какое же оно железо, ежели оно дерево? Тут слепому ясно. И орел, сев на своего любимого конька на предмет знаний, мог вести свою повесть до скончания века, но тут встрял обеспокоенно Горбунок.
- А ты не уронишь? Путь-то неблизкий.
- Тебе бы, ушастый, подучиться где, - глянул орел с высоты своего роста. - Умных людей бы возил, может, и сообразил чего. А так - одно безобразие и бессмысленность в голове. К клетке энтой ремни приделаны, специально для лап, окромя ушей и хвоста. Вот ежели я рухну, что вряд ли, тогда и вас прихвачу. А так - сплошное наслаждение окружающим видом. Облаками там, небом, мной... Давай, залазь, да ремни пристегивай.
Ну, хочешь - не хочешь, а дело-то делать надобно. Залезли наши путешественники, примостились кое-как.
- Ты что, вот это ремнями называешь? - буркнул Конек, вертя в копытах обрывок ветхого кушака, узлом-бантиком привязанный к креслу.
- А ты что хотел? Крокодиловой кожи тебе ремни подавай? Задарма? Привязались? - Орел как-то очень ловко впорхнул в петли на шею и хвост, две оставшиеся петли приспособил на лапы. - Питание и там всякое прочее в полете не обеспечивается. Елену Прекрасную, стюардессу, значит, колдун злой в лягушку обратил. Царевич требуется. На выручку. Все, хватит болтать! Амба! Каюк! - И он взмахнул крыльями.
- То есть как это - амба, да еще и каюк? - обеспокоенно спросил Владимир.
- А так! Слов-от половецких понахватался, вот и щеголяет ими к месту и не к месту. Амба - значится приготовились, а каюк - взлетаем. Ты ложку взял?
- Зачем? - удивился Владимир. - Ты же сам слышал, никакого сервиса.
- Ну-ну, - хмыкнул Конек и тут же задремал.
А земля, земля уходила из-под ног. Стали игрушечными кустики, затем деревья, затем избы, мужики, что глазели на улетающих, превратились в восковые фигурки, размером сначала со спичку, а затем и вообще с зернышко... В зернышко превратились избы, пруд усох до капли пролитых чернил, речушка вытянулась стрункой... Да нет, не стрункой, ниточкой, случайно оброненной швеей и подхваченной ветром... Впереди же... Впереди же были облака... И очень голубое, неправдоподобно голубое небо... И солнце. Выезжающее в колеснице, запряженной тремя прекрасными конями, а может быть, клячей, заряженной в полуразвалившуюся телегу, и держащее путь по этому неправдоподобно голубому небу подземного царства...
Но тут они вошли в царство облаков, а когда миновали сырость промозглую и вновь встретило их небо синее солнышком приветливым, и где-то в стороне возникла маленькая темная точка. К ней-то и направил свои крылья орел.
- Что это? - удивленно спросил Владимир.
- ВВЦ, - коротко ответил Конек.
- Чего-чего?
- Не чего-чего, а остров летающий, имени Второго взятия Царьграда, нос иноземцам утереть. Чтоб не зазнавались.
- Ничего не понимаю... - пробормотал Владимир.
- Так и не поймешь, пока не поведаю. Только повесть моя издалека начинается. Ну да время у нас пока есть. Слушай.
Жил-был в стране заморской, царстве-государстве три одиннадцатом, царь-государь Ерофей Палыч. И была у него дочка-красавица, Екатерина Матвеевна, всем взяла - и умом, и статью, и характером на диво. От женихов отбою не было, письма-то какие писали жалостливые: "А еще скажу вам, разлюбезная Екатерина Матвеевна...". Но она - ни в какую. И ведь сама даже не знает, какого-такого жениха ей надобно. Вот царь от дум тяжких - времечко-то под гору катится, не воротишь, а уж и внуков пора бы нянчить - впал в кручину тяжкую. Хотел было бросить все свое царство-государство, да на рыбалку... Ан нет. Осенило его, что оглоблей по темечку. "Объявить..." - гаркнул он молодецким голосом, да тут же голос-от и сорвал, остальное дьяки думские дочитывали. По бумажке.
В общем, придумал Ерофей, что ежели кто корабль ему летучий соорудит, тому он руку Екатеринину и отдаст. Ну и пол-царства там, естественно, с видами впоследствии на все, коли жить молодые ладно будут. Дочка поначалу надулась, как так, говорит, без меня меня замуж выдавать? Но затем и сама призадумалась: кто ж такой будет тот молодец, который штуку хитрую соорудить сумеет? А коль не пригож, так и развестись недолго, и пол-царства судом царским отсудить. Там у них как раз один из рода боярского Шемяк обретался, судьею.
Многие ринулись счастья искать, да так никто и не выискал. Ни с чем возвращались, разве что ноги избили, да одежонку пообтрепали. Ты, говорят, царь-государь, задания нереальные даешь. А это, как его, волюнтаризм. И дружно все подались восвояси. Окромя одного. Эх, и молодец же! Во всем Екатерине под стать. Она как его увидела, к отцу бросилась. Батюшка, родимый, согласная я, с первого взгляда согласная. Но тот ни в какую. Мне, говорит, вожжа под мантию попала, пусть строит, а там честным пирком да за свадебку.
Делать нечего, поплакались молодец с девицей друг дружке в жилетку - он во дворе, она в тереме - помахала она ему платочком, да и отправился Федот, молодца того так звали, на поиски счастья своего.
Несколько дён всего-то и проискал - в болото влез. Так влез, что и вылезти не может. Куда ни пойдет - трясина да кочки, камыш да ряска. Слегу потерял. А без слеги-то совсем погибель. Маялся он, маялся, на болотника наткнулся. Сидит тот, сердешный, на пеньке, хвост в воду опустивши, другой пенек перед собой приспособил, лягушек на него посадил, и они для него квакают. То по очереди, то все вместе. Совсем завял, бедняга. Увидел Федота, встрепенулся. Ну, кричит, вот радость-удача пришла. Вот сейчас и повеселимся, вот я тебя сейчас и утоплю. И к молодцу.
- Да ты погодь топить-то, - охолонил его Федот. - Ты чего сидишь кислее кислого? Лягву мучаешь.
А болотный подплыл на пеньке своей к молодцу, глянул на него эдак жалобно, да и говорит:
- Скука-тоска меня снедает, человек добрый. Сам посуди: какие в болоте развлечения? Танцы там, то-се... Народ-то у вас какой пошел? Ты к нему с открытой душой, а он... Только пятки сверкают. Оскорбляют. Ни рыба, кричат, не мясо. Я уж им и гать своротил, и клюкву начисто ободрал - ничего не помогает. Ну не понимают шуток, и все тут. Вот и приходится в трясину тащить. Так не по злобе же, а так, развлечения ради. Ты вот первый, кто со мной за ой как долгое время заговорил, а и тебя утащить надобно. Потому - хоть какая, а забава.
- Ну а коли я тебя от скуки-кручины навек изведу?
Болотный аж с пенька свалился, со смеху. Тогда, говорит, проси, чего хочешь, все для тебя сделаю.
- Русалки, - говорит Федот, - у тебя есть?
- Откуда ж здесь русалкам быть? - ошалел болотный. - Русалки, они все по рекам-омутам, прудам-озерам обитают. А у нас одни болотницы.
- Хороши?
- Не то слово. Любой русалке сто очков вперед дадут.
- Ну так позови штук пять-шесть.
Глянул болотный недоверчиво, однако позвал. Приплыли болотницы, окружили Федота. Глянул он, и впрямь девицы-красавицы, любую хоть сейчас в жены, только вот хвост да кожа зеленая. А в остальном - все при них.
- Чего, - загомонили, - звал? Защекотать, что ли? Сам утопить не мог?
- Цыц! - прикрикнул на них болотный. - Сейчас он вам речь скажет, про то, как от скуки всех нас извести. Небось, пиявками все развлекаетесь? Кто кому куда посадит?
- Вот с этого можно и начать, - сделал рукой утверждающий жест Федот. - Про спортивные соревнования слыхивали? Ну, про олимпиады там, бег марафонский, турниры рыцарские, опять же чемпионаты аглицкие по футболу?..
- Чего-о-о? - выпучил глаза болотный. Болотницы последовали его примеру.
- Вот темнота, лесу не знают. Живете тут себе в болоте, тиной заросли. А мир слухами полнится. Вот возьмем, к примеру, греков. Игрища они придумали, олимпийские, даже гору в честь них назвали, чтобы, значит, вместо того чтобы друг дружку за просто так мутузить, али там драпать от кого, али еще что... Ежели набили - дурак дураком, не удрал - того хуже... Вот они и удумали качества эти в доблести возвести. Ну, чтобы и овцы целы, и волки сыты. Как бы тебе это попроще-то объяснить? Вот выстроили они себе хоромы такие, каменные. Сплоховали только. Крышу забыли сделать, углов вообще нету, круглая, что твой блин. Пусть их, своего ума не дашь. Садятся они теперь по кругу и ждут, когда двое друг дружку мутузить начнут. А те и рады стараться. Лупят один другого почем зря. По правилам. Правила же таковы: ногами не пинаться, за порты не хватать. Можно только в лоб приварить, али там нос расквасить. Коли же ты в глаз засветил, тут тебе и победа присуждается. Венок на шею, из крапивы тамошней - тьфу, чисто как бабе - под белы ручки, да в мастерскую, статуй с него лепить. А второму, чтоб ему не обидно было, денег дают, сколько унесет.
- Постой, постой, - ошеломленно пробормотал болотный. - Да ты тут столько набрехал, не в подъем.
- Собаки брешут, - отрезал Федот. - А я тебе, чуде трясинному, свет, можно сказать, в конце тоннеля указую. Иноземец мне один рассказывал. Он сам там побывал. Участвовал. Синяк под глазом казал. А ты брешешь... Дальше слушай. И настолько их эти самые игрища раззадорили, что решили они их каждые четыре года устраивать. В обязательном порядке. А чтобы никто не забыл, все войны там, хозяйство, урожай - все прахом. И ежели кто нарушит - тому всем миром, значит, напомнить, чтоб впредь неповадно было. Вот случай у них был. Пришли к ним враги ихние, из-за моря. Турки, кажись, али египтяне... не помню. Воевать пришли. А народу-то и нет - все на игрищах. Другой бы взял себе что надо, ну, как трофей военный, да и обратно, извиняйте, мол, за беспокойство, не со зла мы, так, повоевать пришли, а вас нету, мы уж тут сами... Эти же честные оказались. Биться так биться, и нечего ваньку валять. Пошли искать. С ног сбились. А как же не сбиться-то? Народу нету, спросить не у кого... Но-таки нашли. Вздохнули с облегчением. Ну, говорят, наконец-то. Выходите на рать в чисто поле, а то дома заждались, пора и честь знать. Повоюем немного, да и в сторону. А грекам не до них. Какая война? - орут. Не до вас сейчас! Тут вчерась Диомида-борца на допинге поймали, цикуту выпил! Дистанцию-от, марафонскую, за сорок две версты посчитали, ее Ахилл выиграл, да только думал, что выиграл... Судья возьми и отнеси палку финишную еще на сто сорок две сажени, ее первым Патрокл и пересек, пока Ахилла в мастерскую несли. Шум, гам!.. Друг друга за бороды таскают, пасквили пишут, оратор ихний главный, Цицерон, с какой-то Катериной подрался, мне, кричит, теперь все едино, я без драхмы единой остался, - они там пари на деньги заключают - по мне хоть Карфаген разрушить, пропади он пропадом...
Федот разошелся, словно сам участвовал в игрищах, орет, руками машет, чуть в трясину не влез, и только тогда опомнился, когда почувствовал, что его настойчиво теребят за зипун.
- Да ты, мил человек, - едва ли не просительно произнес болотный, - охолонись маленько. Баишь ты, правду сказать, ладно. Только к нам-то это какое отношение имеет?
- Так ведь самое прямое. Мы вот прямо сейчас и у вас здесь спорт заведем.
- Это что же, - не понял болотный, - я своим болотницам должон лещей отвешивать?
- Не, мы так не согласные, - загомонили болотницы. - Давай его за зипун, и концы в воду.
- Ну зачем же сразу лещей? Другие виды игрищ имеются. Вы вот, к примеру, как плаваете? - обратился он к болотницам.
- Вестимо как, - недоуменно переглянулись девушки. - Какой куда надо, та туда и плывет. Головой вперед. Что мы, раки, что ли?
- Да я не про то. Как бы лучше сказать-то... Опять же, что больше на десерт предпочитаете?
- Чего?..
- Ну... вкусненькое.
- Так по-разному. Когда пирог из тины, когда рыбки свеженькой, а то раков наловишь. Салатик там из камыша да рогоза... Ах, вот еще сочок клюквенный али там квасок - самое что ни на есть вкусненькое.