- Ну да. Покатый, для сада моего, по образцу заморскому. Сад камней, прозывается, - принялся растолковывать он Коньку и Владимиру. - Берешь площадку чистую, посыпаешь песочком речным да и ставишь на нем каменья. Хитро ставишь, а не абы как. Так ставишь, чтоб с какого места ни взглянуть, все видеть, окромя одного.
- Не понимаю, - мотнул головой Конек. - Ну, там, яблони, вишни, груши... Смородина, наконец... Это я понимаю. Но чтобы камни... Зачем?
- А это для того, чтобы посредством созерцания и погружения, распознавая нутро свое, ощущать себя неотъемлемой частью мироздания во всей полноте его существования и величия, - одним махом выпалил Демид явно заученную фразу.
- Че-го? - оторопел Конек, но тут подоспела Маланья.
- Совсем с ума спятил, - напустилась она на мужа. - Люди... - Она осеклась. - Ну, неважно... с дороги, устали, а ты лясы точишь, ум за разум сбиваешь. Собрался по делу, так иди! И без тебя знаю, как гостей принять да уважить. Про баню не забудь! Чтоб была ввечеру.
И повела Конька и Владимира в избу.
- Какой-такой камень я тебе обещался? - продолжал недоумевать позади орел.
- Да погоди ты с камнем своим, давай поначалу дело до конца обмозгуем...
...На длинном столе (и откуда что взялось!), не успели наши путешественники глазом моргнуть, появились блюда с дымящимися пирогами, начиненными рыбой, грибами и курятиной, ажурными блинами, настолько тонкими, что всю горницу было видно на просвет, баранина с гречей, караси... Отдельно стояли две кринки с молоком, кринка со сметаной, запотевший кувшин с квасом, плошки с медом, хлеб... Да и сама хозяйка, как показалось, обернувшись вокруг самое себя, вдруг преобразилась - в нарядном сарафане, с кикой, накрашена-нарумянена - глаз не отвести!.. Поклонилась поясно, улыбнулась приветно.
- Прошу к столу, гости дорогие, отведать яств наших немудреных...
И присела скромненько в уголочке, сложив белы ручки на колени.
Стоит ли говорить, что Владимир с Коньком, воздали столу должное, сколько смогли?.. Вряд ли.
А потом началось. Конек, даром что волшебный и отнекивался по этой причине до последнего, был послан сначала по воду до ближайшего ключа, а затем на мельницу (остров летающий оказался не таким уж и маленьким!). А Владимир, наколов дров, имел случай убедиться, что сказочные сорняки в огороде ничуть не уступают обычным...
Вечером была баня. Царская, можно сказать. И когда только Демид успел растопить ее? С дубовыми вениками, с духом еловым, с квасом на печку-каменку, с обливанием водой ледяной... Помолодел Владимир, даром что и так молод, сбросил с себя годков эдак - сколько? - Конек. Ввек бы вот так парились, да нельзя - до урочного часа терпит баенный посторонних в своих владениях, а потом... Лучше уж и не думать, что потом.
И сеновал, с остатками прошлогоднего укоса, но от этого не менее дурманящий...
И неясное бормотание, прерываемое вскриками за стенами во всю ночь: "А я тебе говорю, можно и вообще без коровы!" - "Какая ж ты державная птица, ежели азов промышленности не понимаешь? Обязательно должно быть корове, и даже не одной. Тогда мы не токмо что село или там два, все княжество обхватить сможем!" - И слова какие-то неясные: "пул", "кумпанство", "ганзея", "гривна-товар-гривна"...
Рано поутру, едва занялась заря, орел поднял их громким стуком в дверь овина.
- Нечего прохлаждаться, полетели, - заявил он хриплым невыспавшимся голосом. - Путь неблизкий. Завтрак ваш вот, - он кивнул себе на спину, где виднелась пара корзин, покрытых белыми вышитыми рушниками, - в полете позавтракаете. Хозяев беспокоить незачем, я за вас уже распрощался...
Будь Владимир с Коньком повнимательнее, они могли бы заметить прятавшегося в тени, отбрасываемой углом овина, Демида, нетерпеливо переминавшегося с ноги на ногу и отчаянно махавшего руками, подавая какие-то знаки.
Но делать было нечего, и наши путешественники, взобравшись на спину к орлу, изо всех сил подталкивавшего их крыльями и тем только мешавшего, приступили к изучению содержимого корзин.
Впрочем, полет их длилися вовсе не долго. Державная птица, спеша словно на пожар, поведения лказалась совершенно безобразного: ничуть не утруждая себя заботой о пассажирах, она разметывала в стороны облака и ранние стайки зазевавшихся птиц, покрывая за один взмах могучих крыльев солидные расстояния. В общем, не успели наши путешественники толком проснуться, как очутились на какой-то тропинке посреди леса.
- Туда вон идите, - махнул орел и тут же сорвался назад, унося с собой едва початые корзины.
К счастью, меж деревьями виднелся просвет.
- Ну и куда же нам теперь? - спросил Владимир.
Росстань расходилась тремя дорогами. Две были пробиты тележными колеями, а третья, терявшаяся в кустарнике, густо заросла папоротником.
- Знать не знаю, ведать не ведаю, - тряхнул гривой Конек. - Впервой я здесь. Да и то сказать, все дороги в Киев ведут, чай, мимо не проедем.Вот только камень указательный найти надобно, чтобы крюка не дать верст эдак в... - и Горбунок расставил уши в стороны.
Владимир вздохнул, спешился и, сомнительно покачав головой, полез в кустарник.
Камень, как и следовало ожидать, он обнаружил в густых зарослях крапивы. Ничем не примечательный валун, каких тысячи, приблизительно сантиметров на сорок выступающий из земли. На камне виднелись три стрелки с надписями, причем две казались полустертыми, как если бы кто-то намеренно пытался их стесать. Левая гласила: "В шинок", правая: "На погост". Зато центральная представала во всей красе: "Прямо поедешь - женату быть".
Рядом же с камнем валялось здоровенное бревно с вырезанными на нем "Илюша, я пошел налево. Алеша", "Руслан + Людмила = Л" и "князь Владимир - дурак".
- И спросить не у кого, - понурился Конек, когда Владимир поведал ему о результатах своих розысканий. - Впрочем, вон, кажется, идет кто-то. Скоморох, что ли?.. У него и сведаем.
Действительно, по левой дороге к ним кто-то приближался странной танцующей походкой. При ближайшем рассмотрении этим кто-то оказался молодой человек, на взгляд - ровесник Владимира, одетый, как обычно в мультиках бывают одеты царские гонцы, в смешной шапке с богатым павлиньим пером набекрень. Он что-то напевал и выписывал ногами залихвтские кренделя; было видно, что ему чрезвычайно весело.
- Вот приду я к ним, и так скажу: "Горе-злосчастье приключилось, сильномогучие богатыри. Похитил Змей Горыныч Милославу, дочь княжескую, да и унес незнамо куда. Выручайте, вступитесь за честь князя Владимира", - заявил он, глядя сквозь наших путешественников, очевидно их не замечая. - Где тут наш указатель? - И он полез в крапиву по проторенному Владимиром следу. Изломав заросли так, что валун стало видно, как на ладони, он пошарил по нему руками и громко прочитал первый попавшийся указатель: "В шинок".
- Ну надо же, - непритворно удивился он. - Везде одно и то же... Не судьба, знать...
И полез обратно.
- Нет, ну кто так строит? - авторитетно заявил он, остановившись перед нашими путешественниками, впрочем, совершенно их не замечая. - Куда ни поглянь... везде и всюду... Без перерыва и выходных... Рюрика на них нету. Тот бы сразу порядок навел: с часу до полудни, до семи после полудни - и ни-ни кроме!.. И в строго отведенных местах!.. Человек - оно хоть и звучит гордо, а вместе с тем существо, с какой стороны ни глянь, слабое и соблазнам подверженное. Ибо... - Он указующе уставил перст в небо, но не закончил, и, как стоял, - прямо, аки столб, - рухнул плашмя на помятую заросль и захрапел.
- Такого спроси дорогу... - заметил Конек. - Он тебе укажет... Что ж делать-то? Назад нам пути нету, налево - тоже. На погосте спросить?
- То есть как на погосте? - недоуменно пробормотал Владимир.
- А вот так оно иногда и бывает: женился - в кабак - на погост, - философски проговорил Конек, отвечая, по-видимому, своим мыслям. Затем тряхнул головой. - Вишь, как дела-то складываются... Что такое людям на ум взбрело - всё до последнего тянуть-откладывать? Сколько раз случалось, - не успеет мужик преставиться, как велит сыновьям по очереди на могилке его ночи проводить. Откроет он им, мол, каждому по месту заветному, где добро схоронено... А какое у завсегдатая кабаков добро? Вот, к примеру, случай был. Преставился один, наказ сыновьям дал. Все честь по чести. Отслужите, мол, награжу по-царски. Старшие сыновья, как водится, побоялись, а может, умом покрепше были. Младший же честно все три ночи отсидел. Ажно простудился: ОКТЯБРЬ все ж таки, дождь, ветер холодный, земля сырая... Вызнал место заветное, принес батюшке сундук о семью печатях... И что ж ты думаешь в сундуке том оказалось? Котел специальный, брагу варить... Сын-то потом общество все пытался организовать, чтоб хмельное - ни-ни... Да не собрал никого...
- И что же нам теперь делать? - спросил Владимир.
- Прямо подаваться, вот что. По дорожке неезженой. Женитьба - она ведь не сразу. Испытания там всякие, то, сё... Глядишь, и выкрутимся. Авось, кривая вывезет...
Правду сказать, путь-дороженька в этот раз кривой и оказалась. Так легла петлями, словно огромный котенок поиграл с огромным клубком, а позже люди проложили по этой ниточке стежку свою. Чисто лабиринт Критский. И лес, как назло, кругом одинаковый. Не пугающий, не приветливый - просто одинаковый. Чуть в сторону от дороги - глянь-поглянь кругом - откуда ехал, куда шел? Ни заметки тебе, ни ориентира приметного, ни указателя. Словом, мучение, а не дорога.
Долго ли, коротко ехали наши путешественники, да только выбрались они на большую поляну. Выбрались, а лес позади и сомкнулся. Была дорожка обратная - и нету ее. Ровно корова языком слизнула. А посреди...
Посреди опушки стоял терем. Богатый, расписной, сразу видать - не простые хозяева живут. Трехэтажный, с мезонинами, с трубой печной. С флюгерами. С садом плодово-ягодным. С колодцем-журавлем. С прилепившимися крепкими ладными сараюшками.
На могучих куриных лапах.
- Так, - протянул Конек, опуская уши долу. - Приехали.
Дверь терема распахнулась, и у Владимира сердце захолонуло. Однако, на пороге возникла не хозяйка, а ейный кот, сразу приведший на память булгаковского Бегемота. Этот тоже был иссиня-черный, почтенных размеров, с пронзительно-внимательными зелеными глазами. Неторопливо выйдя, он выгнул дугой спину, затем вознес к небу заднюю часть с дыбом вставшим хвостом и принялся драть передними лапами дерево порога. Закончив это занятие (и не сводя при этом внимательного взгляда полузакрытых глаз с наших путешественников), он величественно уселся, обвившись хвостом.
- Фу-у, - выдохнул Конек. - Напугал...
И тут же вздрогнул. Вздрогнул и Владимир, поскольку за их спинами раздался скрипучий голос:
- И хто такой сюды пожаловал, а? Опять, небось, напои, накорми, в баньке попарь да ночевать устрой, да дорогу к царству Кощееву укажи... Не гостиница, чай. Понаедуть туть... Так еще и с этим ушастым притащился. Тьфу!
Путешественники не смели обернуться и стояли столбами, поводя глазами из стороны в сторону.
Стоп! Вот и прибыли наши путешественники к одному из самых-самых персонажей русских народных сказок. Давайте-ка, перед встречей с ним, познакомимся с некоторыми исследованиями, проливающими свет на его родословную. Не будем их ни комментировать, ни редактировать. Пусть читатель сам решает для себя, какая точка зрения ему ближе.
Пойдем же "от старого Владимира до нынешнего Игоря..."
Вот что пишет о ней В.И. Даль в своей книге "Поверья, суеверия и предрассудки русского народа".
"ЯГА или яга-баба, баба-яга, ягая и ягавая или ягишна и ягинична, род ведьмы, злой дух, под личиною безобразной старухи. Стоит яга, во лбу рога (печной столб с воронцами)? Баба-яга, костяная нога, в ступе едет, пестом упирает, помелом след заметает. Кости у нее местами выходят наружу из-под тела; сосцы висят ниже пояса; она ездит за человечьим мясом, похищает детей, ступа ее железная, везут ее черти; под поездом этим страшная буря, все стонет, скот ревет, бывает мор и падеж; кто видит ягу, становится нем. Ягишною зовут злую, бранчивую бабу".
А вот что М. Забылин, "Русский народ. Его обычаи, предания, обряды и суеверия".
"Баба-яга (польск.- jedzi-baba; словак,- jezi-baba; чеш. -jezinka; га-лиц.- Язя) - мифологическое существо, играющее важную роль в народных славянских сказаниях. ПА. Лавровский ("Чт. в общ. ист.", 1866 г., N 11) производит слово яга из санскритского корня ah, auh, означающего - идти, двигаться, от которого происходит санскр. ahi, лат. anguis, слав, ежь и греч. Баба-яга является в двух мотивах: доброй старушкой, показывающей заблудившемуся молодцу дорогу и отсылающей его к своим братьям ветру, месяцу и солнцу. В других сказках Баба-яга, костяная нога, злая старуха, живет в дремучем лесу в избушке на курьих ножках, летает по воздуху в ступе, погоняя пестом и заметая след метлой. Она ворует детей, жарит и ест их, сторожит источники живой воды и прячет у себя медь, серебро и золото; у нее прут, которым можно все живое превратить в камень; она владеет огнедышащими конями, сапогами-скороходами, ковром-самолетом, гуслями-самогудами и мечом-самосеком".
Далее - В.Я.Пропп. "Исторические корни Волшебной Сказки".
"Яга - очень трудный для анализа персонаж. Ее образ слагается из ряда деталей. Эти детали, сложенные вместе из разных сказок, иногда не соответствуют друг другу, не совмещаются, не сливаются в единый образ. В основном сказка знает три разные формы яги. Она знает, например, ягу-дарительницу, к которой приходит герой. Она его выспрашивает, от нее он (или героиня) получает коня, богатые дары и т. д. Иной тип - яга-похитительница. Она похищает детей и пытается их изжарить, после чего следует бегство и спасение. Наконец, сказка знает еще ягу-воительницу. Она прилетает к героям в избушку, вырезает у них из спины ремень и пр. Каждый из этих типов имеет свои специфические черты, но кроме того есть черты, общие для всех типов. Все это чрезвычайно затрудняет исследование".
Шеппинг Д.О. Мифы славянского язычества.
"Олицетворение же земли в образе злой мачехи, или старой ведьмы-колдуньи, в нашей русской народной фантазии, сосредоточилось в особенности в Бабе-Яге, в ее позднейшей форме - уродливой и страшной людоедки.
По атрибутам и признакам этого мифического существа, мы чуть ли не положительно можем считать Бабу-Ягу за стихийное изображение ветра, как помощника весеннего возрождения природы, почему и Баба-Яга, в ее древнейшем проявлении, как ветра весеннего периода, постоянно доброжелательна к стихийным богатырям, а с другой стороны, как разрушительная буря и грозная зимняя метель, она же переходит в злую ведьму.
В лесах более всего слышится шум ветра, и Баба-Яга живет постоянно в лесу и имеет голос сердитый - вероятно, намек на тот же шум. Фантастическое ее жилище на курьих ножках, повертывающееся, подобно мельнице, по обычному приговору: "избушка, избушка, стань к лесу задом, а ко мне передом", - явная связь Бабы-Яги с конем-ветром и ковром-самолетом, которыми она снабжает своих любимцев; ее табуны, конные заводы и богатые конюшни, наконец, способность самой летать по воздуху, что совершается с большим шумом, так что издали слышен полет ее: "Баба-Яга, костяная нога, в ступе едет, пестом погоняет, помелом след заметает" (сравни последний стих с выражением: метелица метет), - вот более или менее главнейшие признаки ее стихийного значения.
Вероятно, в значении зимней метели и вообще зимы представляется Баба-Яга колдуньей-людоедкой, подобно классическому мифу о Сатурне, съедающем собственных детей. Но если в наших сказках Яга съедает своих детей, то это уже позднейшая прикраса рассказчика, желавшего насолить чем-нибудь злой ведьме: но дочери Бабы-Яги в этом случае только замена спасенной жертвы, как камень, проглоченный Сатурном. Значение же спасенного сына его переходит у нас на бедную сиротку, или украденного ведьмой Ивашку, олицетворяющих собою стихию света и теплоты, которых зима напрасно старается проглотить и уничтожить.
Нельзя еще не заметить, для полной характеристики Бабы-Яги, что она всегда представляется замужней старухой, хотя муж ее нам неизвестен, и у ней три дочери Ягишны, вероятно, разделяющие с матерью стихийное ее значение ветра, бури и метели. Яга также представляется постоянно в каких-то родственных отношениях с Кощеем бессмертным, Адом Адовичем и другими грозными олицетворениями зимнего солнца, почему и можно предположить, что, по космогоническому преданию, Баба-Яга в значении земли, в эпоху зимнего отдыха Природы, полагалась супругой чародейного супостата наших светлых богатырей. Таким образом, из божества ветра и воздушной стихии Баба-Яга переходит в лицо тождественное с мачехой-колдуньей, олицетворяющей зимнее состояние земли, в противоположность светлой героине летнего плодородия..."