А девица? Ревмя ревет, хочу за Кощея, и все тут. Да только кто ее спрашивает? За русу косу, и в чулан, вот и вся недолга, пока не образумится, воле отца-батюшки перечить не станет.
Видел бы ты, сколько тут царевичей-королевичей перебывало. В очередь записываются, по ночам цифирь арабскую на руках ставят.
Кощей и изучил борьбу заморскую. Но прозванье у нее нашенское, исконное, не иначе как ироды окаянные слова наши похитили, своих не хватат. Название же борьбы той - корыто.
Вот я и говорю, грех со мной какой приключился.
Колдун тут у нас один завелся. Все что ни есть ценного, себе забирает, а сам кому ларец, а кому и шкатулку вручает. Дескать, от Кощея спасение. Сманил он меня, как есть сманил. Принял я ларец тот, каюсь, да и подался к Кощею без очереди. Пришел, он и глазом моргнуть не успел, а я уже: "Двое из ларца, одинаковых с лица". Выскочили они, с дубинами. Один, правду сказать, неказистый какой-то удался, видать, в детстве болел много. Зато второй ничего. Дородный. Такого в орало впрячь - он тебе за день десятин десять подымет, да потом еще ночь гулять будет. Вот этот-то детина и махнул своей дубиной. Отчего ж не махнуть, коль дубина есть? Кощей-то возьми и присядь. Так вот вся дубина второму братцу и досталась.
А Кощей как вскрикнет зычным голосом: "Стойка деда Афанасия!", схватил ухват... Какой же витязь против ухвата? Мы ж к тебе с добром пришли, так и ты бы к нам с добром... С кистенем там, с булавой. А так мы не в силах. Верст с десять нас гнал...
- М-да, - раздумчиво произнес Иван-царевич, почесывая затылок. - Незадача. Нехорошо как-то выходит. Я, по правде сказать, за супружницей и послан... Вишь ли, царь-батюшка внуков зреть желает. А где ж внуков взять, коли я и не женат вовсе? Но отец ни в какую. Или, говорит, внуков подавай, али там внучек, не то - наследства лишу. Насовсем. Вот и попал я как кур в ощип. Девица мне одна красная приглянулась. Всем взяла: и лицом, и статью, а талия такая - вдвоем не обоймешь. Одна беда - крепостная. Я уж с боярином ее и так, и сяк, наконец, сговорились, по рукам ударили. Батюшка ей на радостях полцарства дает, так что она нонче вроде как принцесса, в замужество за меня она согласная... Оно ведь и хорошо, что роду-племени не царского: не избалована, наследственность лучше... И что ж ты думаешь? Оплошка приключилась. Не сказал я толмачу, чтоб он договор тот прочитал да вольную, а сразу палец в сургуч - и приложил. А боярин тот, кулак-мироед, говорит: "По закону, князем нашим установленному, раз уж твоя подпись на бумаге имеется, так выполняй уговор по совести. Поначалу деревню у меня купи, что в грамотке прописана. Москвой прозывается. Уж не взыщи, где она - знать не знаю, ведать не ведаю. Самому обманом всучили. А вот как купишь, так честным пирком да за свадебку". Толмач мне и цену прочитал за глухомань ту, - аж в глазах зарябило, хоть порты последние сымай, - да делать нечего. Слово-то дадено. Вот и правлю к Кощею путь. Он, говорят, в долг дает. Ох уж бояре мне эти!.. Вот вернусь, оженюсь, стану царем - устрою им опричнину! Посмотрим, как они Лазаря запоют!
Кстати, о Москве. Вот уже не первый раз поминается она в рассказе, а на вопрос, могли ли во времена Владимира князя слышать о ней, однозначный ответ дать сложно. Поэтому обратимся к специалистам.
"Как и всякий другой древний город, ставший замечательным в истории своего государства, Москва подала повод к составлению о начале и начальной истории ее разных догадок, сказаний и легенд.
Некоторые основание ее приписывают Олегу, указывая как на доказательство этого мнения на слова Нестора: "Се же Олег (882 г.) нача городы ставити и устави дань словеном, кривичем и мери". Проезжая из Новгорода в Киев, Олег остановился на р. Неглинной, при впадении ее в р. Москву, и поставил тут городок, который впоследствии достался суздальскому вельможе Кучку. Предание об этом Кучке известно. Юрий Долгорукий, по пути из Киева во Владимир (Залесский), проезжая теми местами, где по Москве-pекe раскинуты были прекрасные селения Степана Ивановича Кучка, остановился там. Владелец этой вотчины не оказал князю должного почтения и даже отзывался о нем с некоторым презрением, почему Юрий приказал казнить его и бросить в пруд, а двух сыновей его, Петра и Якима, и дочь Улиту отправить в Суздаль, где последняя насильно выдана была в замужество за Юpьева сына Андрея (Боголюбского). Юрию понравилась вотчина Кучка, и он приказал на горе, где ныне Кремль, поставить небольшую ограду или городок, который и назвал по реке Москвой; другой городок приказал поставить за первым, там, где потом сооружен был Знаменский монастырь, и назвал его, будто бы по прозвищу сына своего Андрея, Китаем. Москва одновременно называлась и Кучковым: так, в летописи про Михалка и Всеволода Юрьевичей под 1176 г., когда они приглашены были в Суздальскую землю племянниками своими Ростиславичами на совместное княжение, говорится: "Уя (схватила) и болезнь велика на Свине, и идоша с ним до Куцкова, рекше до Москвы". - Фантазии составителей сказаний о происхождении Москвы углубляются даже в более седую, библейскую древность, и производят название города от Мосоха; некоторые - от бывшей там деревни Мскотовы, иные - от множества мостов, наконец - считают название Москвы финским".
("Великие и удельные князья Северной Руси в татарский период с 1238 по 1505 г.", Андрей Экземплярский. С.-Петербург, 1890 г.)
- Опричнину? Это хорошо. Ты нас с братьями в первые записывай. Да еще мужика одного, Малютой звать. Он в плечах - что твоя оглобля коломенская. Как осередь зимы на кулачки, один из первых будет. Направо махнет - улица, налево - переулочек. В том смысле, что домов не остается. Чисто Муромец. Только вот что делать будешь, как не даст в долг-то?
- А слово я волшебное знаю. Как же не даст?
- И что ж за слово такое?
Царевич и произнес. Да как произнес!
С дубов листья попадали, березки к земли припали, вода в Смородине всколыхнулась, - Змей наутек бросился, - у Горбунка уши обвисли. Иван только крякнул.
- Ты бы царевич, того, поостерегся. Слово, видать, не про нас говорено. Как бы чего худого не вышло.
- Зато вишь каково? Действует, как из Царь-пушки. Да, еще что? Тот калика, что поведал его мне, уж больно неказист был, вот я и запамятовал, как правильно-то молвить. Не знал - не гадал, что понадобится. К кому только не обращался потом - ни один книжник растолковать не смог. Сам посуди. То ли "пожал уста", то ли "пожалуй ста". Как же уста пожимать, ежели целуют в них? Да и пожаловать мне нечего, не то что ста, - одному; вскорости сам лапти обую. Вот и говорю то так, то эдак, но изредка, абы урона какого не нанести. А пока не забыл, вот тебе еще четыре гривны за всех нас, мироеду, в ящик, да тебе куну, что порядок блюдешь. Только не забудь в следующий раз бесплатно пропустить, коли обратно этой дорогой возвращаться придется...
- Сам хорош, - обиделся Ворон, внимательно прислушивавшийся к разговору. - Опричнину он заведет... Ты еще силки пораскинь. Глаза б мои не глядели! - И сунул голову под крыло.
- Вот еще беда со мной приключилась. - Царевич непроизвольно положил руку на рукоять меча. - Батюшка, когда в дорогу снаряжал, калиту дал только чтоб в один конец; обратно, говорит, где хошь денег найди, хоть на паперти стой, привык за спиной отцовской прятаться... Еду я себе, еду, солнышко пригрело, разморило, знамо, прилег на минутку, просыпаюсь - на тебе, - нет калиты на поясе, одна веревочка осталась... И думаю я: ни назад тебе дороги, ни вперед. Что делать? Тут старичок-лесовичок возьми да и появись. Наслышаны мы, мол, про беду твою, земля, она слухами полнится... Обидели тебя люди лихие, так и ты их обидь. Неподалеку здесь ель есть, могучая, разлапистая, мимо не пройти, узнаешь, и дупло в ней. Или сосна?.. Сам разберешься, не малой, чай. Так вот. В том дупле люди лихие мошну спрятали, с гривнами. Найдешь - твое счастье. И сгинул с глаз долой. Ну, он еще там приметы указал, да только ни к чему они оказались. Нашел я дупло то по приметам, глянул, а там дятел. Как дал он мне клювом по шелому - почитай целый день в голове звенело. Да нешто один? Я только в девятом кошель и нашел, а в первых восьми - все дятлы...
- Погодь-ка, погодь... Силки... Силки... Так у меня ж там сети на излуке пораскинуты. Мало мне, что Черномор со своими богатырями по реке маневром ходит, так еще и этот... - И Иван сторожевой метнулся по берегу вдогонку улепетывавшему Змею, что-то крича.
С ближайших деревьев слетели последние листья.
- Вот ведь научил слову сокровенному на свою шею, - покачал головой царевич, - эдак он теперь весь лес изведет, мост да избушку по бревнышку раскатает. Давай-ка мы от дела такого подальше, по-аглицки... - И, осторожно глянув по сторонам, тронул коня, а где-то поодаль завязалась перепалка.
- А я говорю, нечего сети ставить, рыбнадзора на тебя нет, - в три горла надрывался Горыныч.
- Сейчас вот вытащу, так поймешь, где есть фарватер, а где нет, угорь трехголовый!.. - в свою очередь орал Иван, пока наши герои перебирались по мосту на противоположный берег и подавались себе дальше.
Отъехали они всего с версту, как Конек внезапно остановился.
- Послушай, Иванушка, что ты там про девку красну баил? Что выручать ее едешь? Так к терему-то медному зачем пожаловал?
- А у тебя уши длинные, а ум короткий. Батюшка ведь только на словах добро дал, а сам вдаль зрит. Да только зрение у него - очки носить пора. Как поведал мне старичок-лесовичок один, что ты тут с молодцем каким-то вперед подался, так я и подумал, уж не батюшка ли соглядатая за мной послал. Вот и пришлось скоморошничать. А принцессы те, ну, что из царств подземных, - обратился царевич к Владимиру, - хоть и царских кровей, да с востоку. Женишься на такой, и жди родственников. Приедут ордой, - все съедят-выпьют под чистую, да еще и с собой возьмут. В степях живут, кроме как лошадей да юрт каких-то, - не ведаю, что за зверь такой, - юрт, и нет ничего. Правда, биться мастаки - семеро одного не боятся. А коли что не так пошло - впереди всех драпают, пешего на скакуне арабском не догонишь. Ежели же еще и телегу с добром за оглобли прихватил - тю, ищи ветра в поле. Вот сам и рассуди, жениться на такой, али нет. А красота она что, с лица не воду пить.
- Зачем же им здесь терема построили? - удивился Владимир. - Если их все равно никто замуж не берет?
В разговор вмешался Горбунок.
- Ты, Ваня, все старым живешь, а земля слухами полнится. Восток - он разный бывает. Люди-то вот что сказывают.
Принцесса та, что в медном тереме живет, самой Хозяйки Медной Горы дочка. Вот и представь себе, что получит муж ее: окромя царства наибогатейшего - каменьев-самоцветов немеряно и руд медных хоть лопатой в сто рук греби. Да еще теща, красавица-чародейка. Но в том-то вся и загвоздка. Больно строга и своенравна. Чуть что не по ней - по самые подметки в глыбу малахита - и вся недолга. Кому ж охота?
Про серебряную девицу сам знать должон. Помнишь, как новгородцы да белозерцы чудь белоглазую гнали? Племя то и землями бескрайними владеет, и рудников серебряных не счесть. А эти лапотники что? Их хлебом не корми - дай мечом с помахать, по делу и без дела. Вот и домахались. Чудь та под землю ушла, вместе с богатством своим. Поговаривают, что и по сей день слышно, как они под землей живут, переговариваются, песни поют. С такими-то богатствами отчего ж не жить? А ушкуйникам этим, рыбоедам, одни бабы каменные на горах и остались.
А золотое царство - одна столица чего стоит. Недаром Магаданом Солнечным прозывается. Кто побывал - сказки плетет, что, мол, глаз не оторвать, до того красив. Золото вокруг. Вот помыкаются-помыкаются по Руси, да обратно туда - больно золоту силушка великая притягательная дадена. А просторы там какие, а богатства земельные? Чем хошь торгуй - хошь водою черною горючею, хошь воздухом смрадным горючим, а хошь лесом - вовек не перерубишь. Пушнина, рыба...
Вот и смекай, для чего тут терема поставлены. А что тебе страннички, калики перехожие на ушко нашепчут... Так они как подопьют, у них семь верст до небес, да все лесом. Здесь же агитация наглядная. Вот, мол, женишок дорогой-названый, какая жизнь тебя ждет-поджидает. Что сыр в масле кататься будешь, что кот на маслобойне. Принцесс-то видел? Одна другой краше, такую любой за себя возьмет, да не про всякого пойдет. А ты - орда, орда... По старинке живешь, право слово...
Скоро сказка сказывается, споро дело делается... Стучат-перестукивают копыта, где травушку-муравушку примнут, где пыль приподнимут с дороги понаезженной, телегами побитой. А с беседой доброй и путь короче. Настала пора солнышку красному за моря-леса в терем свой небесный возвращаться, месяцу-месяцовичу порядок земле держать. Вот и стали путники наши на ночлег пристраиваться у опушки лесной, дерев закраины, возле ручейка звонкого.
Побежали-пожурчали огоньки по лапничку да по дровишкам, что Владимир с Коньком собрали пока царевич коня своего богатырского расседлывал, благо валежника валялось вдосталь. Веселее стало, как огонь принялся. Чего уж там, какие рожицы выписывает отблеск на лицах, да все переменчивые!
- Эх-ма, - протянул Горбунок, устраиваясь у костра, ну словно кошка легла - передние ноги под себя вобрал, задние набок, хвост вдоль тулова. - Кабы сейчас повечерять чем... Цельный день ведь росинки маковой во рту не было...
- А чего ж не повечерять-то? - удивился, присаживаясь, Иван. - Вот прямо сейчас и перекусим. Только вот скатерку-самобранку достану да расстелю. А эт-то мы мигом.
- Самобранку, говоришь? - недоверчиво протянул Конек. - И где же ты чудо такое заморское ухватил? Что-то я и не припомню, когда остатним разом видывал. Погодь-погодь, - даже приподнялся он, когда царевич, вытащив из-за пазухи кафтана тряпицу, свернутую в узелок, бережно разостлал на траве и огладил ладонями. - Ты что ж, басурман, шутки строишь?.. Где это видано, чтобы кусок дерюжный за скатерть выдавали? Али посмеяться решил? Ни тебе росписи красной, ни тебе шитья златом-серебром...
- А ты не спеши, скоро хорошо не родится. Вот послушай, что с батюшкой моим приключилось. Поглянулся ему как-то раз немчин заезжий. Правду сказать, и мне он глянулся. Рассказчик, каких поискать! Такие пули лил - мое почтение. И все-то у него гладко выходило. Наш мужик-сказочник он что? Сказал - что медведя заломал, соврал - в три версты объезд. А немчин соврет, вверх глянешь - шапка свалится, а слово к слову подогнано - иглы не проткнешь. То он на Луну летал, про жителей тамошних баил, то про плавания свои, как он острова сырные нашел, то клюквой его чуть не убило... Ну да не о том речь... Во-от...
Уж уезжать он собрался, в Неметчину свою, пир батюшка закатил горой, отпускать все не хотел, иди, говорит, ко мне в летописцы, историю царства моего писать. А я как представил: а нут-ка немчин согласится? Ведь понапишет же... Но тот ни в какую. Не поминайте, баит, лихом, а на прощанье я тебе, царь-государь, подарочек преподнесу. В странствиях, баит, заморских своих, довелось мне в славном городе Брюсселе побывать, там мне скатерку кружевную подарили, да не простую - самобранку. Вот тут она, в ларце. Только вот подарили с условием, что передаривать ее не с руки, а продать можно, хоть за грош ломаный. Ну, гроша ломаного мне не в надобность, не нумизмат, чай, а вот людишки твои дворовые поговаривали, ефимок у тебя золотой имеется, неразменный. Ну, такой, что хоть ты его хоть в корчме пропей, хоть за столом карточным оставь, он все одно к хозяину возвернется. Мне бы такой, нужон очень. Я ведь, грешным делом, страсть иногда люблю беса потешить. Случается - до исподнего. А так - и память о тебе, царь-батюшка, и польза кака-никака.
Поменялись они, а наутро, как уехал немчин, батюшка меня и позвал. Я ему, говорит, шельмецу, пятак медный неразменный вместо ефимка подсунул, все одно проиграет, с него станется. А мы в прибытке остались, смекаешь? Давай-ка мы с тобой отутренняем, капусткой да с огурчиками, а? Достал скатерку из ларца... Ох и лепота, правду сказать! Кружево витое, переплетено мудрено, тут тебе и корабль по волнам бежит, и берег морской, и город стенами из моря встает, и солнце, и месяц, и чего только нет... Расстелил ее батюшка, поахали мы на работу заморскую. Ну, да с лица не воду пить, махнул рукой батюшка, давай-ка нам, скатерка самобранная, для начала по огурчику солененькому, хрустящему, с ледничка, да капустки, чтоб с клюквою, тмином, пряностями индейскими, кваску по жбанчику...