А и правда, как? Должен я делить эту жизнь с кем-то еще или самому по себе жить все-таки лучше? Ни от кого не завися, ни перед кем не отчитываясь… никого не пуская в собственную жизнь. Считается, что свобода это очень важно, но никто не уточняет, свобода от чего? Ведь иногда (не так уж и редко) каждый из нас чувствует, что ему не нужна никакая свобода. Зато нужен кто-то, кто всегда будет рядом. Теплый и живой человек, с которым можно было бы разговаривать. Которому можно пожаловаться на то, как тебе нелегко, и который пожалеет тебя. Человек, которого можно трогать… целовать. С которым ты сможешь спать. Как теперь он спит со своей вдруг появившейся девушкой.
Сигареты он купил в небольшом полуподвальном магазинчике на углу Ковенского переулка. Прежде чем зайти в парадную, выкурил сигарету, глядя на освещенные окна квартиры. Их общей квартиры. Вот это окно – кухня… а вон то – спальня. Вот сейчас он позвонит в квартиру, она откроет ему дверь, и он пройдет внутрь. Сперва они станут сидеть на кухне… но не очень долго, потому что лежать в спальне им обоим нравится все же больше. Когда в прошлую среду он оказался в этой квартире в первый раз, то фаза с кухней продлилась от силы минут семь. Правда, тогда он был куда более пьян, чем сегодня. И, может быть, от этого более решителен. Ему казалось, что, как это обычно и бывает с ним в последние несколько месяцев, продолжения у этой истории не будет. Один вечер… плохо запомнившаяся ночь… и больше эту девушку он не увидит никогда.
Утром в пятницу, обнаружив себя снова в ее постели, он здорово удивился. А утром в субботу, обнаружив себя в той же самой постели третий раз подряд, понял, что эта история выходит не очень похожей на все то, что творилось с ним несколько последних месяцев. За окном было еще темно. Он открыл глаза и первое, что увидел, – ее белобрысый затылок. Он пододвинулся поближе и, сам не веря в то, что делает, аккуратно поцеловал ее в шею.
Подойдя к двери, он набрал на домофоне номер квартиры.
– Ты?
– Да.
Он открыл тяжелую дверь, прошел внутрь, поднялся на третий этаж. Она ждала его в дверях. Белые волосы, длинные ноги, яркий маникюр. По дому старший офицер их Управления Александра Вакулина ходила в халате, который не мог скрыть и трети всех достоинств ее фигуры.
– Голодный?
– Не то чтобы.
– Я, между прочим, тебя ждала. Без тебя ужинать не садилась.
– Прости.
Он повесил куртку на вешалку, разулся и прошел в квартиру. Там, как обычно, пахло чистотой и чем-то еще… идентифицировать запах он так и не смог, но про себя определял его как «аромат размеренной жизни». Так могла пахнуть квартира, обитатели которой не бьются в вечной истерике и не пытаются покончить с собой, ежевечерне до краев накачиваясь алкоголем, а просто живут. Смотрят друг другу в глаза. Разговаривают. Целуют тех, кто им дорог. Его квартиры не пахли так никогда.
На столе уже стояли две тарелки – для него и для нее. Она положила ему на тарелку что-то вкусно пахнущее, потом положила себе и спросила, как прошел день. Последние несколько месяцев ужин его состоял обычно из отвратительных жидкостей, разлитых небольшими порциями по бокалам с погрызенными краями. Но вот уже седьмой вечер подряд он ложился спать почти совсем трезвым. Это было странно. Настолько странно, что даже капитан Осипов заметил перемену и накануне ревниво поинтересовался, где это он стал пропадать вечерами и что вообще с ним творится? В ответ Стогов сказал, что не его, капитана Осипова, это собачье дело. Хотя на самом деле вопрос был очень правильным.
А действительно: что с ним творится?
– Да положи ты свою книжку. Что ты вертишь ее в руках?
– Хорошо. Сейчас положу.
– Ешь! Или тебе кажется, что это невкусно?
– Почему? Мне кажется, что это очень вкусно.
– Ну так и ешь.
– Я ем.
Он действительно положил книжку, которую читал в метро, взял вилку и принялся есть. Квартира его новой девушки была небольшой, всего две комнаты и большая кухня. В спальне стоял диван, в комнате – большая тахта, а на кухне стол и несколько стульев. Первые три ночи они занимались тем, чем занимались, в спальне, прикрыв за собой дверь. Ее длинные загорелые ноги даже в темноте были отлично видны на идеально белых простынях. Потом, на четвертый день, до спальни они так и не дошли, начали раздеваться уже в комнате. К пятому дню очередь дошла и до кухни. В тот раз он пришел со службы немного раньше, чем обычно, и все произошло прямо за тем самым столом, сидя за которым, они теперь ужинали. «Погоди… да погоди ты!.. я сама…» Она расстегнула его джинсы… ногти у нее были ярко-красными, а голова у него немного кружилась… снизу вверх она заглянула ему в глаза, а потом наклонила лицо, и ему пришлось облокотиться о стол, чтобы земля не так сильно уходила из-под ослабевших ног… ее большая голая грудь упиралась ему почти в колени… «Александра… Александра…»…а потом он курил, а она сидела напротив и молча смотрела на него, на внутренней стороне его бедра ярко краснела ее помада, и он все думал: сколько еще все это будет продолжаться? Так ведь не может быть долго. Просто не может и все. Никогда прежде ничего подобного с ним не происходило, и на этот раз все это не станет длиться совсем уж долго. Не тот он парень, чтобы такая девушка, как старший офицер Александра Вакулина, стала бы всерьез с ним жить… готовить ему еду и стирать его футболки… ложиться с ним в постель.
Или может?
Все эти семь вечеров он хотел спросить, почему именно он? Что такого особенного она в нем нашла? Но он, разумеется, не спросил.
– Что нового?
– В отделе? Или вообще?
– Ну, например, в отделе…
Они доели, и она встала перед раковиной, чтобы сполоснуть тарелки. Грязной посуды после каждого приготовленного ею ужина оставалось на удивление мало. В его собственной квартире, в которой он не появлялся уже ровно неделю, даже попытка сварить пельмени оборачивалась экологической катастрофой и переполненной раковиной. А у нее – две тарелки и все.
Он закурил и рассказал ей о том, чем сегодня занимался. Сама Александра не курила, но насчет того, что в ее квартире будет курить он, совершенно не возражала. И вообще, с самого первого вечера называла эту квартиру «наш с тобой дом».
Он еще раз вспомнил, как стоял у этого самого стола и единственное, что видел, – только ее белобрысую макушку, а потом на мгновение перестал видеть даже это.
Воспоминание вышло таким ярким, что он сбился с мысли и весь заключительный эпизод сегодняшнего дела пересказал всего парой предложений.
Она уточнила:
– Не поняла. То есть что? Теперь вам предстоит искать еще и этого брата-близнеца?
– Нет.
– Не придется? Ты знаешь, где он?
– Ладно, мои коллеги, – им по званию положено быть немного недалекими. Но ты-то чего тупишь? Ну какой на фиг близнец?
– Который застрелил работорговца.
– Не было никакого близнеца. И вообще, с какой стати мы должны об этом разговаривать? Иди сюда!
– Как это не было? Ты же сам сказал своему майору…
– Мало ли что я сказал! Разумеется, никакого близнеца не было. Черт! Никогда не умел справляться с женским бельем! Как это расстегивается?
– Это не расстегивается. Это снимается через голову. А кто же тогда застрелил работорговца?
Потом он наконец сел на край кровати, порылся в карманах брошенных на пол брюк, вытащил оттуда сигареты и закурил. Свет включать они не стали, так и лежали в полной темноте. Она гладила его своими ярко накрашенными ногтями по коже, а он пытался объяснить:
– В кабинете работорговца имелась камера. И на съемке четко видно: стрелял наш пылкий влюбленный. Никаких сомнений в этом быть не может. Я не знаю, что там между ними произошло. Может, будущий тесть ему угрожал. Может, сказал, что увезет дочку в родной кишлак и парень никогда ее больше не увидит. Это вообще не мое дело. Важен лишь результат: пытаясь спасти свое личное счастье, парень достал ствол и прострелил собеседнику голову.
– А как же вторая запись из кафе?
– Не знаю. Но думаю, что на одной из записей сбит тайм-лайн. Не спрашивай, как он это сделал. Просто другого варианта тут нет. Он застрелил человека, который мешал его счастью, а потом, чтобы обеспечить себе алиби, подкрутил время на какой-то из пленок. Вот и все.
Она молча полежала в темноте, а потом все так же шепотом спросила:
– Погоди, я все равно не понимаю. Если парень все-таки застрелил этого работорговца, то с чего ты вписался его выгораживать? Зачем наплел про близнеца?
– Не знаю. Просто мне показалось, что на свободе ему будет лучше, чем в тюрьме.
Если бы не фонарь на улице, в спальне было бы совсем темно. Он не мог остановиться, целовал ее кожу и не желал думать о том, что станет с ним и с этой девушкой завтра. Потому что у нее не могло быть никакого завтра с таким парнем, как он.
– Стогов, ты сумасшедший? С такими вещами не шутят! Ты не судья Дредд и не можешь вершить правосудие по собственному усмотрению!
– Почему не могу? Вы же в своем управлении сажаете невиновных – почему я не могу освободить виноватого? Я поглядел на парня, посмотрел на его узбекскую Джульетту, и мне захотелось, чтобы они были вместе. Чего здесь плохого?
– Так нельзя!
– Почему? Главное, чего хотят все вокруг, это наказать. А я вот не хочу никого наказывать. Более того, мне кажется, что наказывать имеет право только тот, кто абсолютно уверен в том, что уж его-то репутация полностью белоснежна. А моя репутация чернее ночи. Я, может, в отличие от сегодняшнего парня, никого не убил, зато уж остальное в моей биографии было все. Может быть, по справедливости, именно мне, а не ему, место в тюрьме. Но я в тюрьму не хочу и, честно сказать, не думаю, что поступил плохо, когда отмазал от камеры кого-то еще. Если он виноват, если голову работорговцу прострелил действительно он, то пусть искупает вину на свободе.
Подумал и добавил:
– С женой-узбечкой он и без тюрьмы горя хлебнет.
– Ты думаешь?
– Искупать то, что натворил, конечно, нужно. Но не обязательно в тюрьме. Жизнь сама накажет тебя за все совершенное.
– Как тебя до сих пор держат в органах?
– Не знаю. Наверное, скоро выгонят. Но никакого брата-близнеца в этой истории не было. Это точно.
Он повернулся и легонечко поцеловал ее в шею между ключиц. Потом подумал и поцеловал еще раз. Потом они еще о чем-то говорили, а потом она вдруг обнаружила, что он уже спит.
Она посмотрела на него, спящего, и тихо сказала:
– Брат-близнец в этой истории был. Просто пока ты об этом не знаешь.
Вздохнула, погладила его по волосам и добавила:
– Может, оно и к лучшему.
Прежде чем лечь рядом, она сходила на кухню, чтобы выключить свет. На кухонном столе лежала оставленная им книга. Она повернула книгу к себе и прочитала последний абзац:
Воистину, виновна была Фатима, дочь эмира Сейфа ад-Даулы, и виновен был ее прекрасный возлюбленный ас-Скалиба, но не понесли они наказания и не поразила их молния у священного камня аль-Мааса, что означает «Нелживый».
Можно спросить, достопочтеннейшие, какова же тут мораль, и как вообще можно предлагать людям историю, в которой победила неправда? На это я вам отвечу и скажу так: тот, кто любит, всегда прав. Даже если неправ, то и в этом случае он прав, потому что, воистину, милосердие лучше жертвоприношений! На этом мы и завершим эту главу: да будет же слава Живому, Неумирающему!
Эпизод шестой и последний
«Бомба из антивещества»
1
Жить ему оставалось три часа. И то, если повезет. А если не очень повезет, то два часа сорок минут. Или два пятьдесят. В общем, не очень много.
Пол в лифте был грязный. В потолочной панели едва светила единственная лампочка. Кислород заканчивался. Может быть, от этого казалось, что в лифте ужасно жарко. Сзади по спине стекал, щекоча кожу, пот. Ох, не думал он, что жизнь его закончится столь нелепо. Еще даже и нынешним утром не думал.
Курить хотелось ужасно, но курить в нынешней ситуации, разумеется, не стоило. От нечего делать он просто сидел на полу и рассматривал собственные руки. Больше рассматривать все равно было нечего. Запястье, ладошка, пальцы. На пальце он когда-то носил обручальное кольцо. Но вот уже несколько лет как не носит. На запястье, по идее, можно было бы носить часы, да только часов у него не было ни разу в жизни. Ни разу в оказавшейся столь недлинной жизни.
Каждый из людей, думал он, – это лишь колечко в длиннющей цепи. Неизвестно когда начавшейся и черт его знает, куда ведущей. От совершенно незнакомых людей, которых называют «предки», нам достаются такие штуки, как цвет глаз и волос. Или вот, например, форма запястий. Мы не знаем их, никогда о них не думаем. Живем себе в уверенности, будто жизнь наша принадлежит лишь нам, никому, кроме нас, и вообще, каждый из людей – единственный в своем роде. Хотя даже цвет глаз, которыми мы смотрим на мир, и тот достался нам от других людей. А потом приходит момент, когда эта наша уникальная жизнь вот так вот глупо и неожиданно заканчивается. В бесконечной цепи образуется еще одно колечко. Хочется тебе этого или нет, но и ты стал лишь прошлым этого мира. Тоже превратился в «предка», о котором дальше никто не станет думать. А единственную в своем роде жизнь дальше будет жить уже кто-то другой.
Он закрыл глаза и умер. Вся предыдущая жизнь показалась ему неправдоподобным сном. И все, что было дальше, – тоже.
2
Свернув с проспекта, он вышел, наконец, к большому православному собору. Дождь радостно швырнул ему в лицо пригоршню грязных капель, но Стогов был крепким парнем и обращать внимания на такие мелочи не стал. Перед входом в собор было припарковано несколько раскрашенных в милицейские цвета авто. Обогнув их, он выкинул сигарету и поднялся по гранитным ступеням. Прежде чем войти в церковь, рукой убрал капюшон и задрал голову вверх. С потолка на него глядели пухлые, улыбающиеся ангелы. Из людей, стоявших в соборе, не улыбался никто.
Первым человеком, которого внутри увидел Стогов, был суровый генерал из их Управления. Тот стоял посреди помещения, а вокруг, как планеты вокруг светила, располагались подчиненные. Ближайшая орбита – начальство самого высокого уровня, потом – анонимные офицеры с не очень большими звездочками на погонах, а там, где на схемах, изображающих Солнечную систему, находилась планетка Плутон, понуро переминались с ноги на ногу Осипов и майор.
Стогов удивился. Такое количество мундиров со звездочками на месте происшествия можно было встретить не часто. Осипов помахал ему рукой. Выглядеть он старался так, будто похмелье совсем его и не мучает.
Перед генералом стоял бородатый настоятель в черной рясе. Генерал слушал его и иногда кивал головой. Батюшка тыкал пальцем в невысокого худощавого мужчину и повторял:
– А я говорю, он пытался выкрасть документы. Через вот эту дверь пролез и пытался. Вот этот самый и есть.
У мужчины, в которого упирался батюшкин перст, был дорогой костюм, дорогие часы, дорогой галстук и папочка из дорогой кожи под мышкой. На обвинения он ничего не отвечал, а только улыбался.
– Вот через эту дверь. Пытался влезть и украсть.
– И вы можете объяснить, зачем?
– Понятия не имею, зачем. Но зашел вот тут и копошился в замке.
Владелец костюма пожал плечами и отвернулся:
– Бред какой-то!
Рядом с генералом Стогов разглядел его голубоглазого красавчика-адъютанта и, разумеется, Александру. Она была невозможно красивая. В сторону Стогова она не смотрела. Все молчали и ждали, что скажет генерал. Адъютант что-то помечал в блокноте.
– Иначе говоря, вы обвиняете этого гражданина в попытке ограбления?
– Точно! – кивнул священник. – В попытке. Обвиняю.
– И что именно он пытался украсть?
Батюшка открыл рот, чтобы по сотому разу все повторить, но адъютант решил взять инициативу в свои руки: