Не мог я сказать: «Я такой, какой есть. Покой мне противопоказан. Я должен находиться в постоянном движении».
Не мог сказать: «Я должен что-то понять до того, как все сгинет».
Перебрав десяток возможных ответов, я пришел к выводу, что полицейского надо немного умаслить, и заявил, что слышал много хорошего про варири. К счастью, мой собеседник не попросил уточнить, что именно я имею в виду.
— Не могли бы мы повидать короля? Я знаком с его другом и хочу познакомиться с ним самим.
Мою просьбу пропустили мимо ушей.
— Позвольте хотя бы написать ему записку. Я хорошо знаком с его другом Айтело.
Ответом мне было молчание. Женщины с факелами хихикали.
Затем нас провели в хижину и оставили одних, без стражника и без ужина. Ни мяса, ни молока, ни фруктов. Странное гостеприимство, подумал я, и который теперь час? Десять? Одиннадцать? На африканских пространствах время переставало существовать. В желудке урчало от голода. Деревня спала. Тишину нарушали только ночные шорохи и шелест листьев. Нам предстояло провести ночь в этой жалкой лачуге, а я чрезвычайно разборчив насчет того, где преклонить голову.
Я потрогал языком поврежденный мост и решил, что отныне в рот не возьму твердой пищи.
— Давай-ка, разложи костерок, — сказал я Ромилею.
Он не ответил, хотя, конечно же, почувствовал, в каком настроении я пребываю, и хотел уговорить меня не поднимать шума.
— Принеси дровишек, да побыстрее, слышишь?
Ромилей вышел набрать веток и сухого помета.
Бедняга испугался, что я хочу поджечь селение.
Я открыл пачку сухого куриного супа с лапшой, высыпал в алюминиевую кастрюльку, залил водой и плеснул туда виски. Благодаря стараниям моего спутника недалеко от входа в хижину запылал огонь.
Лачуга, в которой мы находились, была завалена всяким старьем: истертые коврики, дырявые корзины, порванные рыболовные сети, веревки, рога.
Наш суп не хотел закипать: пламя было слишком слабое, — и мы пили тепловатую жидкость, с трудом заглатывая лапшу.
После ужина Ромилей, как обычно, стал молиться.
— Тебе надо хорошенько выспаться, дружище, — сказал я то ли ему, то ли себе.
В тот же момент я остолбенел от неожиданности. Как будто в нос попало что-то, стал кашлять и задыхаться. Последняя вспышка огня в костре осветила человека, лежавшего за мной у стены.
— Ромилей! — Он перестал молиться. — Там кто-то есть.
— Никого. Только мы.
— А я тебе говорю: есть. Он спит. Может, это его дом. Им следовало бы сказать, что здесь проведет ночь кто-то третий.
Ужас и сопутствующие эмоции часто проникают в меня через нос. Кажется, будто мне сделали инъекцию новокаина, и холодная жидкость заполняет все протоки в носоглотке.
— Подожди, я возьму зажигалку.
Я крутанул зубчатое колесико. Вспыхнувший огонек осветил человеческое тело. Я испугался, что у меня лопнет нос. Меня охватила дрожь. Я чувствовал, как отнимаются ноги.
— Он что, спит?
— Нет. Мертвый, — пояснил Ромилей.
Это я хотел услышать меньше всего.
— Выходит, нас привели к мертвецу. Что бы это значило?
Я попытался вселить в Ромилея мужество.
— Держись, дружище, держись! — сказал я, хотя у самого подгибались колени. Вообще-то я покойников не боюсь. Повидал их больше чем достаточно. Однако прошло несколько минут, прежде чем я оправился от страха. Может, это какое-то знамение? Сперва — старая мисс Ленокс на кухонном полу в моем собственном доме, а всего через два месяца — этот незнакомец на засоренной земле.
Я велел Ромилею перевернуть труп, но у того недостало сил выполнить приказание. Я отдал ему зажигалку, уже обжигавшую пальцы, и взялся выполнить неприятную работу сам.
Передо мной лежал высокий немолодой мужчина довольно крепкого сложения. От бедняги уже дурно пахло. На губах застыла прощальная улыбка, а продольные складки на лбу напоминали линию прилива, до которой дошла и затем отступила его жизнь.
Причины смерти я не видел.
— Он не так давно умер, еще теплый. Обыщи-ка его, Ромилей. Надо же узнать о нем что-нибудь.
Я держал совет с самим собой насчет того, что предпринять, однако ничего не придумал по причине того, что был оскорблен в своих лучших чувствах. Оскорблен и рассержен.
— Они все подстроили, Ромилей. Поэтому и заставили нас так долго ждать. Поэтому и хихикали эти бабы с факелами. Если тот полисмен с жезлом сумел заманить нас в засаду, он на что угодно способен — на подтасовку фактов, на ложное обвинение. Да мало ли на что. Ты верно сказал: провели ночь с мертвецом. Иди и скажи им: я на это не пойду. Я спал рядом с горой трупов. Но это было на полях сражений.
— Кому сказать?
Вопрос вывел меня из себя.
— Ты что, не слышал приказа? Какая наглость! Разбуди кого-нибудь и скажи!
Ромилей неохотно вышел из хижины и, вероятно, начал молиться, раскаиваясь, что вообще согласился работать со мной, что его соблазнил мой джип, и сожалел, что не захотел вернуться в Бавентай после истории с лягушками. У него наверняка не хватит мужества будить кого бы то ни было. Вероятно, ему пришла в голову та же мысль, что уже вертелась у меня в мозгу: нас могут обвинить в убийстве.
— Ромилей, где ты? — позвал я, выглянув из нашей лачуги. — Я передумал, старина. Возвращайся.
Неразумно куда-то посылать моего помощника. Не исключено, что утром нам придется защищать свои жизни.
Ромилей вернулся, и мы сели около мертвеца и стали думать, что делать. Я больше ничего не боялся. Страх сменился грустью, обыкновенной человеческой грустью. Я смотрел на труп, и его молчание будто говорило: «Думаешь, твоя жизнь просто ужасна?» И я также молча ответил: «Помолчи, мертвый, помолчи, ради Бога».
Отчетливо было ясно одно: труп — это брошенный мне вызов, на который я должен найти достойный ответ.
— Им не удастся сыграть надо мной эту злую шутку, — решил я и сказал Ромилею, как мы поступим.
— Нет, господин, — сказал он дрожащим голосом.
— Я так решил!
— Спать в доме нельзя. На улице?
— Ни в коем разе. Нельзя вести себя как слабаки. А труп мы оттащим к ним.
Ромилей снова застонал:
— Горе, горе, что же делать?
— То, что я сказал. Слушай сюда. Я вижу их насквозь. Они решили повесить на нас убийство. Хочешь пойти под суд?
Ромилея не отпускал страх, а я, оскорбленный до глубины души, твердо решил вытащить труп из хижины.
— Помоги мне, — сказал я Ромилею.
— Нет, господин, на улица. Постелить там одеяло.
— Не надо мне ничего стелить. Наверное, нести труп к дворцу слишком опасно. Положим его где-нибудь в другом месте. Я должен что-то с ним сделать.
— Почему должен?
— Потому что должен. Этот покойник у меня в печенках сидит. Хватит ему здесь валяться.
Спорить было бесполезно: я был вне себя. Ромилей закрыл лицо руками.
— Они нести несчастье. Горе мы!
Зажигалка снова нагрелась. Я задул пламя.
— Мы немедленно выносим тело, — сказал я и вышел из хижины на разведку.
Небо было похоже на темно-синий гобелен, спокойное, безмятежное. Желтая африканская луна повисла среди облачных узоров, казалось, она хочет быть еще красивее, чем есть на самом деле. Белесые вершины гор добавляли ночи прелести. Откуда-то донеслось львиное рычание, глухое, как из погреба. Я прокрался мимо молчащих домов и через сотню ярдов вышел к ложбине. «Отлично, — подумал я, — сброшу покойника сюда, и пусть меня винят в его смерти». На дальнем краю оврага горел пастуший костер. Под ногами шмыгали крысы и другие твари, питающиеся падалью, но хоронить незнакомца я не собирался. Не мое дело, что произойдет с ним в этой балке.
Лунный свет угрожал моему предприятию, но еще большую опасность представляли собаки. Одна дворняга обнюхала меня, когда я возвращался в хижину. Я замер как вкопанный, и она убежала. Собаки по-особому ведут себя с мертвыми. Это явление еще подлежит изучению. Дарвин доказал, что собаки способны думать. Мысль об этом пришла ему в голову, когда ученый увидел, как его пес следит глазами за зонтом, который полетел по ветру над лужайкой. Однако африканские овчарки скорее напоминают гиен. Английскую собаку, особенно домашнюю, всегда можно успокоить, но что мне делать, если сбегутся эти полудикие псы, когда мы понесем труп в ложбину? Я вспомнил, как доктор Гренфелл дрейфовал на льдине с упряжкой собак. Он был вынужден забить несколько и завернуться в их шкуры. Потом из их замерзших лап соорудил мачту. Впрочем, приключения этого храбреца не имели отношения к той ситуации, в какую попал я. А вдруг у мертвеца был верный четвероногий друг, который найдет теперь своего хозяина бездыханным?
Не исключено, что варири установили за нами слежку. Если нас поместили в ту хижину, где был труп, не случайно, то все племя сейчас подсматривает за нами, умирая со смеху. Ромилей не переставая вздыхал и постанывал, а я кипел от возмущения.
Я сел у входа, ожидая, когда луна скроется за облаками.
Потом встал — не потому, что было пора, а потому, что не мог больше ждать, — и, чтобы не запачкаться, привязал на грудь одеяла. Я решил нести мертвеца на спине, поскольку рассчитывать на помощь слабосильного Ромилея было нечего. Отвалив труп от стены, схватил мертвеца за запястья и одним рывком взвалил на плечи. Я опасался, что болтающиеся руки сдавят мне горло, я задохнусь, и изо всех сил старался сдержать подступающие к глазам слезы злости и отвращения.
А этот мертвец, которого я тащу на своем горбу, случаем, не Лазарь? Я верю в воскрешение мертвых. Верю, что некоторые люди могут пробудиться к новой жизни. Вдвойне, втройне уверен сейчас, когда бреду с тяжелой ношей на спине и слезы застилают мне глаза.
Нет, этот человек не был Лазарем. Мои руки чувствовали холод его кожи. Его подбородок уткнулся мне в плечо. Я стиснул зубы, сдерживая горечь, поднимавшуюся из глубин моего организма. Я опасался, что сейчас со всех сторон повыскакивают варири и заорут: «Он мертвых ворует, вурдалак! Верни нам нашего покойника!» Потом следует удар по голове, и вот уже на окровавленном жертвеннике заканчивает жизнь Хендерсон со всеми своими надеждами и разочарованиями.
— Что за бестолочь мне попалась! — выкрикнул я вполголоса. — Ромилей, придержи его за ноги. Помогай…
Ромилей подчинился и сразу сделался другим человеком. В голове у меня шумело. Я вышел на тропу, ведущую к ложбине, и в этот момент проснулся и заговорил мой внутренний голос: «Ты так любишь смерть? Вот она, получай!»
«Не люблю, — огрызнулся я. — Кто это придумал?»
Неподалеку зарычала собака. Я поклялся себе, что брошу труп и собственными руками растерзаю ее на куски, если вздумает залаять. Пес выскочил из темноты. Ощетинившийся, оскаливший зубы. Я угрожающе зашипел, он заскулил и дал стрекача. Скулил так громко и протяжно, что мог разбудить людей. Но слава Богу, никто не проснулся. Мирно чернели входы хижин, похожих на стога сена, на самом деле дома имели весьма сложную конструкцию. Луна изливала желтоватые потоки, свет был неверным.
Ноша гнула меня к земле, и оттого странным образом скашивались вершины гор. Овраг был уже недалеко, когда я почувствовал, что ноги увязают в мягком грунте, а в неплотно зашнурованные башмаки — такие выдавали британским солдатам в Северной Африке — набивается песок. Начался небольшой спуск. Труп на мне потяжелел, и я сказал Ромилею:
— Возьми на себя побольше груза.
Вместо этого Ромилей толкнул мертвое тело вперед, так что я грохнулся лицом в песок. Боковым зрением я видел, как поплыли и стали растягиваться звезды, и услышал хриплый шепот Ромилея:
— Они идут!
Не теряя ни секунды, я столкнул мертвеца в обрыв и мысленно попросил прошения: «Не обижайся, незнакомец. Мы странно встретились и странно расстаемся, я не причинил тебе никакого вреда. Ступай своим путем, а я пойду своим».
По легкому стуку тела о землю я понял, что мертвец упал на дно оврага плашмя, и, не вставая с колен, повернулся посмотреть, кто идет. В темноте показались факелы: искали то ли нас с Ромилеем, то ли мертвеца. Может, спрыгнуть в ложбину и спрятаться там? Но тогда мы превратимся в беглецов, на которых идет охота. Даже хорошо, что у меня нет сил на прыжок. И устал я до смерти, и нестерпимо ныли десны.
Внезапно из темноты возник тот самый пастух в переднике и с ружьем в руках. Судя по всему, он подошел к нам без враждебных целей, скорее даже уважительно. Он сообщил Ромилею, что человек, который допрашивал меня, снова хочет видеть нас. Ни пастух, ни я ни словом не обмолвились о трупе.
Нас отвели в ту же хижину, где мы уже были. Чиновник сидел на скамье. По обе стороны спали на шкурах две его жены.
Если меня решили обвинить в надругательстве над мертвым, я не против. Я действительно потревожил мирный сон их покойника. У меня было несколько смягчающих обстоятельств, но защищаться я не собирался.
Мне было велено сесть. Прикрыв веки, я ждал, что скажет человек в странном головном уборе и с манжетами из шкуры леопарда.
Он стал задавать неожиданные вопросы: сколько мне лет, каково состояние здоровья, женат ли я и есть ли у меня дети. Ромилей переводил дрожащим голосом, чиновник кивал в знак одобрения. Кажется, пронесло, с облегчением подумал я, самое страшное позади.
Не угодно ли мне написать свое имя? Ясно, он решил сверить его с документами. Я охотно поставил свою подпись, пальцы хорошо слушались. Получайте мой автограф — на добрую память.
— Все в порядке? — поинтересовался я, довольный, что закончил важное дело. И тут последовала удивительная просьба — снять рубашку.
Я оторопел.
— А зачем, собственно?
— Не знаю, — ответил Ромилей.
— Так спроси!
Ромилей спросил, но в ответ мы услышали повторение просьбы.
— Тогда спроси вот что: если я сниму рубашку, он отпустит нас поспать?
Словно поняв и приняв мои условия, чиновник кивнул. Я стянул футболку, явно нуждавшуюся в стирке. Тот, кто нас допрашивал, подошел и принялся внимательно осматривать меня. Даже неловко стало. Что, если мне предложат вступить с кем-нибудь в единоборство, как это сделал Айтело? Вероятно, мы с Ромилеем забрели в ту часть Африки, где борьба — принятый способ знакомства. Нет, непохоже, чтобы кто-нибудь хотел померяться со мной силами.
— Слышь, Ромилей, может, они собираются продать нас в рабство. Я читал в газетах, что в Саудовской Аравии все еще сохраняется рабовладельчество. Хороший раб из меня выйдет, ха-ха! — Я был в веселом расположении духа. — Или же спустят нас в яму, забросают углем и подожгут. Пигмейские племена запекают так слонов. У них на это целая неделя уходит.
Я шутил, а чиновник тем временем продолжал изучать мое телосложение. Я показал ему сделанную на Кони-Айленде татуировку, буквы которой составляли имя «Френсис». Объяснил, что это имя моей первой жены. Информация его не заинтересовала.
Я натянул пропотевшую насквозь футболку и сказал:
— Спроси, можем ли мы повидаться с королем.
Король, перевел Ромилей, хочет видеть меня, чтобы поговорить на моем языке.
— Замечательно! Мне хочется расспросить его кое о чем.
Завтра король Дафу хочет видеть меня, повторил Ромилей. До того как днем начнется обряд призывания дождя.
— Вот как? В таком случае надо поспать.
Тогда нам наконец позволили отдохнуть. Полночи уже прошло. Через час-другой запели петухи. Я проснулся и увидел клубы красноватых облаков и первые утренние зарницы. Вспомнив о раннем визите к королю, сел и вдруг у входа увидел знакомый труп. Кто-то вытащил его из ложбины и принес сюда.
XII
«Нет, они точно решили свести меня с ума», — чертыхнулся я. Не бывать этому! Я и раньше порядком повидал мертвецов. В последний год войны в Европе было убито пятнадцать миллионов человек, но труднее всего перенести гибель одного-единственного человека.
Мой мертвец был запорошен пылью. Теперь, когда его принесли из оврага, мои отношения с ним перестали быть секретом. Так что я решил затаиться и подождать, чем дело кончится, чем сердце успокоится. Больше ничего не оставалось.
Ромилей еще спал, зажав одну руку между коленями и подложив под щеку другую. Я не стал его будить и вышел на свежий воздух.
Похоже, началась лихорадка, которая потом донимала меня несколько дней. Чесалась грудь и бока, и в целом было такое ощущение, будто надышался паров газолина. Теплый воздух ласкал щеки, предутренние краски ублажали взор. Это состояние было следствием пережитого задень и недосыпа.
Поскольку днем намечалось ритуальное торжество, селение уже просыпалось. То тут, то там появлялись полусонные люди, которые подозревали, что находится в нашей хижине. Отовсюду доносился острый сладковатый запах местного пива. Пить здесь начинали, как видно, с восходом. Кое-где слышался пьяный шум. Никто не обращал на меня ни малейшего внимания, что я истолковал как добрый знак. Где-то слышались семейные ссоры, ворчали старики. В шлем мне ударил камень. Целились не в меня. Просто ребятишки кидались камнями и боролись в пыли. Из-за угла выбежала женщина и разогнала сорванцов, надавав шлепков. Столкнувшись со мной лицом к лицу, она не удивилась и зашла в дом. Я заглянул внутрь и увидел лежащего на циновке старика. Женщина встала ему на спину голыми ногами и ступнями стала массировать ему позвоночник. Потом плеснула жидкого масла и принялась растирать старику шею, поясницу, бока. Тот кряхтел от удовольствия, седая борода растрепалась, и он, казалось, подмигнул мне. Я пошел дальше, заглядывая во дворы, но не забывал о спящем Ромилее, которого оставил наедине с мертвецом. Несколько молодых женщин красили рога коров и украшали их страусовыми и орлиными перьями. На шеях некоторых мужчин висели ожерелья из человеческих челюстей. Кое-где стояли деревянные фигурки идолов, их протирали. Какая-то старушка с многочисленными косичками окропила одного из таких идолов кровью только что зарезанного цыпленка. Тем временем в селении сделалось шумно. Повсюду слышались барабанный бой и гудки рожков.