— А на этом снимке вы — капитан Хендерсон?
— He-а, в офицеры я не был произведен. Может быть, когда-нибудь вы захотите посмотреть на мои шрамы. Я подорвался на мине. Мне еще повезло — не разнесло на куски, а всего лишь отбросило футов на двадцать. Хуже всего была рана в живот. Кишка буквально вывалилась. Не знаю, как дотащился до медсанбата.
— Создается впечатление, что раны, беды и неудачи доставляют вам удовольствие, Хендерсон-Санчо.
Вечно Дафу скажет что-нибудь этакое, отчего вещи и явления располагаются в неожиданной перспективе. Некоторые его высказывания сохранились в памяти: «Какого вы мнения о Декарте? Согласны вы с ним, что животное — воздушная машина?» «Вы не считаете, что от Иисуса Христа произошли и праведники, и прохвосты — вообще все категории людей — и он по-прежнему является образцом? Знаете, я иногда думаю, что дурные по моей классификации люди — это выродившиеся виды великих самобытных личностей, допустим, Сократа, Александра Македонского, Моисея, Исайи…»
Дожидаясь исполнения заветного желания, Дафу рассуждал о том, что страдание близко молитве.
Поверьте, я хорошо изучил этого человека и понимал его, несмотря на странности. Да, я гордился своими страданиями. Никто на свете не способен страдать, как я.
Наши голоса и стрекот цикад заглушал шум — приближались егеря. Вскоре заросли на опушке зашевелились, по растениям пошла рябь, точно по поверхности воды. Люди с копьями отодвинули решетку, и к яме устремилась мелкая дичь, спугнутая толпой.
— Посмотрите. — Дафу показал пальцем в сторону ограды из камней. Вдоль нее неслись то ли антилопы, то ли газели, я не различил. Впереди, раздувая ноздри, скакал самец с горящими глазами и ветвистыми, словно узор на дымчатом стекле, рогами. То тут, то там вспархивали стайки птиц и рассаживались по деревьям, напоминая музыкальные знаки на нотном стане.
Рогатый вожак пробежал под нами. Я посмотрел вниз и на дне западни увидел дощатый щит, установленный футах в пяти от земли.
— Под него подкатят колеса и повезут пойманного льва в селение, — пояснил Дафу, перехватив мой взгляд.
Вслед за самцом и тремя самками бежали мелкие зверушки. Они были похожи на иммигрантов, сбегающих с трансатлантического парохода на нью-йоркскую пристань. Из зарослей показалась гиена. Увидев на помосте людей, хищница зарычала. Я огляделся, ища чем бы кинуть в мерзкую морду, но ни камня, ни палки под рукой не оказалось.
— Лев, вот он, там! — крикнул король.
В сотне ярдов заросли тяжело покачивались от движения могучего зверя. Не то что рябь, которая пробегала но ним, когда там прошмыгнули мелкие животные.
— Думаете, это Гмило? Ну, теперь он у нас в руках!
Я ступил на перекладину.
— Хендерсон, не смейте!
Я не послушал Дафу и сделал пару шажков вперед. Тогда король вскричал громко и сердито. Я присел и закрыл глаза. Дафу вышел на перекладину и два раза обернул вокруг руки сплетенный из стеблей шнур, к которому был привязан сачок. Несмотря на камни, тот казался воздушным, словно парус над судном.
Король сбросил шляпу, чтобы не мешала; густые волосы поднялись дыбом. Ну просто горгона на средневековом соборе. Я стоял на перекладине над самой западней и жмурился от солнца. Свет был таким ярким, что казалось, будто еще немного, и по телу пойдут кровоподтеки. Даже сквозь барабанный бой слышался стрекот цикад, витками уносившийся вверх. Камни на противоположной ограде загона казались надежной защитой. Все кругом застыло в ожидании. Пламенели цветки на кактусах в ложбине (я разглядел: именно цветки, а не ягоды).
Казалось, будто предметы что-то говорят мне. Я молча спросил себя: в безопасности ли король, одержимый навязчивой идеей ловить львов? Ответа не получил. Каждый предмет объяснял, что он такое. Ни один ни словечком не обмолвился о короле. Мне было дурно от жары и тревоги. Переживания за Дафу вытеснили все остальные чувства.
Под барабанный бой и дудение труб, под свист и улюлюканье ряд за рядом егеря появлялись из высокой, по плечо, травы. Слышались выстрелы — очень может быть, палили из моего «магнума» с оптическим прицелом.
— Вы видите гриву, мистер Хендерсон?
Дафу балансировал на перекладине, держась за веревку. Под ним раскачивался сачок с камнями.
— Осторожнее, ваше величество. С такими приспособлениями шутки плохи.
«Зачем этот благородный человек рискует жизнью? — говорил я себе. — Неужели нет более безопасного способа поймать льва? Есть, конечно, но варири об этом не знают и знать не хотят. Они чтят традицию. С другой стороны, король, видно, много тренировался и уверен в себе. До чего же примитивно и ненадежно это устройство! Гнется и скрипит. Одно неверное движение…»
Стук сердца отзывался в висках. Я едва осознавал, где я и что происходит. Чтобы не потерять сознание, насчитал двадцать ударов. И тем не менее мой затуманенный взор был устремлен на короля. Если Дафу упадет, я брошусь за ним. До моего слуха донеслось рычание. Я похолодел и, осторожно глянув вниз, увидел львиную морду: волосатую, изрезанную морщинами, в которых таилась смерть. Из оскаленной пасти вырывалось дыхание, горячее, как кровь, и кислое, как лимон.
— Господи, что бы ты обо мне ни думал, яви милость! — взмолился я вслух. — Не дай мне упасть в эту поганую яму и побереги короля, всемогущий и милосердный! — За молитвой лихим всадником пронеслась мысль: «Милосердие — вот что нужно человечеству, которое хотят превратить в диких зверей».
Бешеный взгляд льва был натурален, каким бывает только видёние. Увы, животное было жуткой действительностью. В его рычании слышался голос смерти. Я вспомнил, как хвастался перед Лили: «Я люблю реальность сильнее, чем ты!» Говорить-то я говорил, но тайным умыслом и надеждой на вечную, пусть беспокойную, жизнь была нереальность. Сейчас вечная жизнь мне не угрожала. Подо мной зияла львиная пасть.
На западню упала решетка. Животная мелюзга засуетилась, забегала, лихорадочно протискиваясь сквозь проемы. Лев бил по решетке лапами. Дафу говорил, что когда Гмило был детенышем, на ушах ему сделали отметины. Очень может быть, что в западню попал Гмило, но как рассмотреть его уши? Зверь метался из стороны в сторону, мелькали мохнатые лапы. Рядом с ним Атти показалась бы мелкой рысью.
Балансируя на планке, Дафу ослабил шнур, к которому был привязан сачок. Внизу толпились барабанщики-егеря. Впереди стоял подручный Бунама, с головы до ног вымазанный грязно-белой краской. Когда они увидели, что вытворяет король, раздались предостерегающие крики: «Ениту лебах! Ениту лебах!» Не обращая на них внимания, Дафу начал опускать сачок. Тот раскачивался, стукался о стенки западни; погромыхивали камни. Я видел, как прогибается подо львом днище западни, которое снизу поддерживали тонкие, будто ходули, стойки. Хотелось крикнуть: «Король, сейчас это рухнет ко всем чертям!» — но слова застряли у меня в горле. Еще секунда, и я свалюсь, как валится водокачка, сбитая сошедшим с рельсов товарняком.
— Король, осторожно! Следите за зверем!
Встав на задние лапы, лев передними бил по опускающемуся сачку. Как только когти зверя застряли в сетке, Дафу накрыл сачком его голову. Камни застучали по днищу, словно конские копыта. Лежа на животе на помосте, я протянул королю руку, чтобы поддержать его. Но тот не нуждался в помощи.
— Попался, который кусался! — воскликнул Дафу. — Что вы теперь скажете, Хендерсон?
Лев упал на спину, раскинув черно-желтые лапы. От его рева на землю будто спустилась тьма.
Король так и не принял мою протянутую руку. Он разглядывал живот зверя, а мне пришла на память дорога севернее Салерно, где меня схватили санитары и обрили, обовшивевшего с ног до головы.
— Это Гмило, ваше величество, как вы считаете?
— Нет, не Гмило… — разочарованно ответил Дафу.
— А кто же, черт побери?!
Ни один егерь не решился приблизиться к зверю, чтобы осмотреть его уши. Никому не хотелось получить удар лапой.
— Эй вы, свяжите ему лапы! — заорал я.
Король потянул за шнур, ворот заскрипел. Дафу пытался затащить в сачок льва целиком.
— Король, он же полтонны весит! — снова завопил я, не понимая, что никто не может помешать Дафу. Он и только он один должен был успешно завершить охоту.
Барабаны и дудки стихли. Из толпы слышались отдельные возгласы. Народ оценивал ситуацию и давал советы королю.
— Ваше величество, позвольте мне спуститься и осмотреть уши льва.
Дафу вряд ли слышал меня. Он был поглощен делом. Под его энергичными движениями перекладина прогибалась. Лежа на спине, лев отбивался лапами от груженого сачка. Скрипел ворот, стучали камни, ревел зверь. Я видел, что одна веревка уже лопнула. С секунды на секунду она могла порваться.
— Король! — крикнул я.
Но Дафу уже падал, показалось мне, медленно, — вернее, не падал, а спускался, как планирует летательный аппарат. Лапы у льва дернулись и стали рвать человека: Дафу не успел скатиться. Полилась кровь. Я повис над западней, уцепившись руками за край помоста. Потом разжал пальцы и с криком полетел вниз.
«Уж лучше бы в кипящий котел…» — успел подумать я на лету.
Я оттащил короля ото льва. Сквозь его порванную одежду хлестала кровь.
— Король, друг мой! — Я закрыл лицо руками.
— Что, Санчо? — Глаза у Дафу туманились.
Я быстро скинул зеленые штаны, чтобы перевязать ему рану. Это было единственное, что оказалось под рукой. Штаны мгновенно пропитались кровью.
— Да помогите же кто-нибудь! — крикнул я в толпу.
— Я не сделал этого, Хендерсон, — прошептал Дафу.
— О чем вы, король? Мы вас сейчас моментом доставим во дворец. Обработаем раны, присыплем порошками. Вы только подскажите, ваше величество, что надо делать. Вы ведь сами без пяти минут доктор.
— Нет, никто не понесет меня домой. Так это Гмило?
Я схватил обрывок веревки и несколько раз обмотал льву лапы.
— Будь ты проклят, сукин сын!
Лев бился в сетях. Подошел Бунам, осмотрел его уши и требовательно позвал кого-то. Выкрашенный серо-белой краской помощник подал ему ружье. Верховный жрец приставил дуло к морде льва и нажал спусковой крючок. Выстрелом льву снесло полголовы.
— Это был не Гмило, — прошептал Дафу. По крайней мере он не обагрил руки кровью собственного отца.
— Хендерсон, — король едва шевелил губами, — позаботьтесь об Атти.
— Выздоровеете, сами позаботитесь.
— Нет, Хендерсон, я уже не смогу… не смогу быть с женщиной. По традиции меня убьют. — Ему было жаль расставаться со своими женами. Некоторых он даже любил. Рана на животе пылала огненной печью. — Нагнитесь, — прошептал король.
Я приложил здоровое ухо к его губам. Из глаз у меня текли слезы.
— Я плохой человек, король, только горе приношу. Горе и смерть. Вам не повезло. Если бы я не приехал сюда, вы были бы живы-здоровы. Благороднее вас я не встречал человека.
— Хорошо сказано… Только ваши слова относятся не ко мне. В день вашего приезда тот парень не смог поднять Муммаху. — Дафу приложил к горлу большой и указательный пальцы.
— И потому его задушили? Господи! А что с тем силачом Туромбо, который тоже не справился с Муммахой?
— A-а, он не захотел стать Санчо, потому что это опасно.
Быть Санчо выпало мне. Опасность всегда со мной.
— Кроме того, Санчо — мой преемник, — сообщил Дафу, дотронувшись до моей руки.
— Я должен занять ваше место? О чем вы говорите, ваше величество?!
Дафу закрыл глаза и кивнул:
— Никто другой не станет королем.
— Ваше величество. — Я разрыдался. — Зачем мне такая честь? Вы бы раньше сказали, что мне грозит. Разве так поступают с друзьями?
Не открывая глаз, но улыбаясь, Дафу произнес слабеющим голосом:
— Со мной все кончено…
— Ваше величество, подвиньтесь малость. Я лягу рядом с вами. Умирать — так вместе. Я все равно никогда толком не знал, что мне делать с моей жизнью. — Стоя на коленях между дохлым львом и умирающим королем, я утирал кулаком бегущие из глаз слезы. — Мой дух слишком поздно очнулся от спячки. Свиньи совсем доконали меня. Я человек пропащий. Я больше никогда не лягу с женщиной. Не смогу. Скоро, очень скоро я последую за вами. Ваши подданные меня прикончат. Король? Друг?
Дафу едва подавал признаки жизни. Барабанщики-егеря положили его на носилки и понесли в овраг, к тому каменному строению, которое я недавно разглядел с помоста. По пути Дафу скончался от потери крови.
Две двери в этом строении вели в две камеры. Покойного короля положили в одну. Меня, полуживого, бросили в другую. Я не сознавал, что происходит. Услышал только поворот ключа.
XXI
Когда-то, задолго до моего рождения, страдания связывали с тонкими, возвышенными чувствами. Шло время, нравы грубели. И в конце концов страдание стало еще одной напастью. И как было сказано в Калифорнии моему сыну Эдварду, я не мог больше выносить это состояние. Проклятие! Мне надоело быть средоточием горестей. Теперь, после кончины короля, страдание не связывалось ни с какими возвышенными чувствами. Просто-напросто оно было мучительно. Старый Бунам и его молодой грязно-белый подлипала заточили меня в темницу. Очнувшись, я стал твердить, хотя каждое второе слово прерывалось рыданиями: «Напрасно жизнь дана тупицам». И еще: «Мы там, где должны быть другие». Вдруг откуда ни возьмись передо мной появилась человеческая голова. «Кто это?» — спросил я испуганно. Предостерегающе поднялись две руки. «Кто здесь?» — повторил я и тут узнал торчащую копну волос.
— Ромилей!
— Да, господин.
Ромилея остановили на краю селения. Варири не хотели, чтобы в цивилизованном мире узнали о моем местопребывании. Значит, и Лили не получит моего письма.
— Дружище, король погиб. Умер чудесный человек.
— Он джентльмен, господин.
— Он думал, что сумеет сделать из меня другого человека. Но мы встретились слишком поздно. Я закоренел в своих привычках.
Из одежды на мне остались только башмаки и шлем, футболка и потрепанные шорты. Я сидел на полу и плакал, плакал без конца. Ромилей ничем не мог помочь мне.
Быть может, время изобретено для того, чтобы страдания не длились вечно? В этом что-то есть. А блаженство, напротив, нескончаемо длилось и длилось…
Сейчас мне, однако, было не до блаженства. Из небесной канцелярии выбросили все часы.
Еще никогда я не принимал так близко к сердцу чью-то смерть. Весь перепачкался, когда пытался облегчить страдания Дафу. Кровь засохла у меня на одежде. Я постарался счистить ее, но впустую. Быть может, так мне был подан знак продолжить существование короля? Но как? Разумеется, по силе возможности. Какие у меня, к черту, возможности? За всю свою жизнь я и трех правильных поступков не совершил.
Так день прошел и прошла ночь. Наутро я почувствовал себя невесомым, опустошенным, и меня словно несло куда-то, точно пустую бочку. Там, на воле, было светло и сухо, а здесь, в каменном мешке, темно и сыро. Сквозь решетку на двери я видел розовеющее небо и Бунамова человека в черной коже, так и не смывшего с себя меловой покров. Он то ли сторожил нас с Ромилеем, то ли охранял. Две незнакомые стражницы принесли нам печеного ямса. Все трое были необыкновенно почтительны.
— Дафу сказал, что после его смерти королем буду я, — объяснил я Ромилею.
— Они зовут вас «ясси», господин.
— Это означает «король»? — Мой спутник кивнул. — Хорош король… Значит, мне придется стать мужем всей этой ватаге дамочек.
— Вы это не хотеть, господин?
— У тебя что, мозги расплавились? Как ты мог вообще подумать об этом? Мне и одной жены за глаза хватает. Моя Лили — чудесная женщина. Да и разбит я после смерти короля. Ни руки, ни ноги не действуют. Не говоря уже о других членах.
— Господин, вы не выглядеть плохо.
— Зря ты меня утешаешь. Ты бы в душу мне заглянул. Такой камень на ней, врагу не пожелаешь. Не смотри, что я такой здоровый. Организм у меня слабый. Не стоило мне идти на спор с королем. Он перехитрил меня, упокой, Господи, его душу. На самом деле я не был круче того силача Туромбо. Тот парень мог запросто поднять Муммаху, но не захотел стать Санчо. Почетное положение, но опасное.