жды ему было задано определить местоположение мелиора-
тивного канала у родной деревни, но он даже не взял в руки
карту местности. На вопрос, где же находится канал, Лёня про-
сто ответил: где-то в России.
Николай Иванович слёг с сердечным приступом. А когда
вернулся в школу, сделал вот что — достал из потаённой стены
золотой гвоздь. Весной, когда таял снег, потекла крыша, чего
никогда в школе не бывало, вода затопила верхний этаж, зали-
ла документы. Потом с потолков начала падать штукатурка, за
ней отвалились от стен географические карты. К концу отопи-
тельного сезона из печей повыпадывали кирпичи. Наконец,
Варжа подтопила берег, и здание опасно накренилось в сторо-
ну реки. Следующего учебного года не было. Всё равно школу
хотели закрывать по оптимизации.
Постепенно деревень в округе не стало. Жители по-
умирали или разъехались. Николай Иванович тоже уехал — в
Белую, держит овец и живёт в одиночестве. За водой спускает-
ся к роднику — от его дома на северо-северо-запад порядка 800
метров, вниз по склону в 120°, и в лес, до родника 21 метр. В
начале лета по дороге можно наблюдать цветение ландыша.
Вода очень холодная и вкусная, обнажает подзолистую лесную
почву.
Два Займища
Когда-то на Варже были две деревни с названием Займи-
ще. Одно займище Верхнее, а другое Нижнее. Верхнее — выше
по течению Варжи, Нижнее — ниже. Глядели друг на друга с
разных высоких холмов — взгорьев. Горы остались, а вот де-
ревни умерли.
Всегда жители Займищ соревновались, у кого жизнь луч-
ше: где дома больше и надёжнее, кто сколько льна сдал госу-
дарству, где парни смелее, в какой деревне девушки красивее.
И выигрывала то одна деревня, то другая, а на самом деле, всё
было одинаково. И даже фамилии у жителей были одни и те
же: Иверневы, Ворошнины, Воронины, Стрюковы да Сельборо-
довы. А когда-то названия деревень были совсем другие. Никто
уж и не помнит, какие. А эти прижились вот из-за чего. Как-то в
Верхней деревне закончилось сало и сливки. Как раз накануне
коллективной свадьбы — женились сразу пять пар. Буквально:
послезавтра свадьба, а угощения не хватает. Послали гонцов в
Нижнюю деревню, те пришли и просят взаймы. Им говорят:
«Да вы так берите!», а посланцы ни в какую. Ну, хозяин — ба-
рин. Дали взаймы, да ещё потом догнали и дали дополнитель-
но творогу и гусиных яиц. И ещё потом догоняли и давали бра-
ги. И ещё хотели нести огурцов, но посланцы уже были почти
что дома, не побежали за ними. Свадьба прошла — в Нижней
деревне было слышно. Угощения хватило, земляки довольны,
молодые счастливы.
Пришло время отдавать долг. Принесли обратно и яйца, и
сало, и брагу с творогом. Ещё сливки, молоко, сметану, мясо,
где-то достали южную кукурузу в початках и помидоры. «Лиш-
нее-то куда нам?» — спрашивает Нижняя деревня. «А вы зай-
мите!» — отвечает им Верхняя. Так и стали друг у друга зани-
мать да отдавать, дарить да отдариваться, и всё больше и
больше, долги росли, как снежный ком. И деревни получили
свои названия займищ.
Чтобы отдавать долги, мужики начали уходить на зара-
ботки в люди. То в Малиново колодец выроют, то в Чистяково с
сенокосом помогут. Кто-то и до другой области дошёл, но там
люди такие бедные, что самим впору занимать. Пока ездили,
свои хозяйства пообветшали, сосновая черепица на крышах
прохудилась. На поветях новая лежит, а крыть некому. Все
только и делают, что работают на чужих, отдают долги, снова
занимают и опять отдают. Совсем закрутились. Так бы дома и
упали, и хозяева бы поразъехались, и умерли бы деревни
раньше срока. Но однажды директор школы на общем роди-
тельском собрании предложил всем долги простить. Люди сна-
чала засомневались, но немного подумали и согласились. Об-
нулили. Всё. Никто, никому, ничего.
Дышать стало легче. Чтобы больше ничего не занимать,
жители Нижнего и Верхнего Займищ перестали ходить друг к
другу в гости. Дети в школе встречаются, играют вместе, шу-
тят, но в чужую деревню — ни ногой. Вроде и не ссорились, а
так, чтобы посидеть где-то душевно, нечего и думать. Родители
на всякий случай на рыбалке стали подальше друг от друга
вставать, за грибами верхние идут по лесу выше, а нижние —
ниже. Потом разговаривать перестали. Раньше хоть по рации
перекрикивались. На одном холме радиолюбитель Володька,
на другом — Валентина. У них всегда радиостанции были
включены. Кто хотел, мог прийти, поговорить с другим Займи-
щем, поинтересоваться погодными условиями, видами на уро-
жай. Ребята сверяли ответы в домашнем задании. Тут и этого
не стало. Валентине муж наказал станцию выключить, чтобы
не шеборчала. А Володька чего, рыжий? Ну, включал иногда,
когда никто не видит и не слышит — новости узнавать, что там
в мире происходит.
Теперь никто никому не должен, а жить, наоборот, стало
хуже, как-то не по себе. Выйдешь на простор, дышишь полной
грудью, любуешься красотами, взгорьями, низинами, родной
Варжей — глаза бы не глядели. Тошно. Чего-то не хватает. Тут
Володька услышал по радио, что в Пенсильвании, говорят, не-
плохо жить. Тепло. Собрался и поехал. Правда, добрался только
до Латвии. Но и там ему понравилось. Стал по рации всем со-
общать, звать. Валентина, оказывается, тоже тайком свою
станцию включала. Побежала по деревне: «Латвия! Володька
всех в Латвию зовёт!». Так громко кричала, что в Нижнем Зай-
мище её услышали.
Вот уж были очереди в вологодском овире, когда обе де-
ревни пришли за границу отпрашиваться. В Латвию, как один.
Выпустили всех, времена-то пришли свободные. Теперь
обе деревни в Латвии живут. Дома, правда, перевезти было до-
рого, пришлось новые строить. Зато теперь все вместе, в одной
деревне. Называется она просто — Займище.
Два Чистяково
Верхнее и Нижнее Чистяково стояли напротив Верхнего и
Нижнего Займищ, только на другом берегу Варжи. Сейчас их
почти что не видно, перейдёшь реку от Нижнего Займища по
бывшему мосту, по каким-то брёвнам, поднимешься вверх на
гору, окажешься в бывшем поле. Кругом трава, трава выше го-
ловы, сверху солнце, пекло, духота, что уж тут, какие красоты
разглядывать. И вот вдруг тень от облака упадёт на землю,
поднимешь усталую свою голову, глаза обратятся в зрение — и
далеко стоят липы, скромно их цветение. Под липами что-то
темнеет. Дом. Ещё и ещё. Немного. Это и есть Чистяково. Верх-
нее или Нижнее? Верхнее или Нижнее. Оба стали пейзажем.
Никто не вспомнит, не скажет, что стало с Чистяковыми,
как жили тут раньше, когда деревни ещё были целы. Говорят,
что в Чистяковых жили всё родственники, но их сгубили стра-
сти. Что это значит, не скажет даже престарелая Полина Ива-
новна из Большого Ворошнино. Какие это были страсти, за что
деревни так наказаны безвестием, даже не можешь подумать
— волосы шевелятся от ужаса. Может быть, один брат позави-
довал другому и его уморил? Или старшая сестра увела у
младшей жениха, а та в отместку старшенькую со свету сжила?
Или все проигрались в азартную игру карты и пошли по миру,
только вместо этого начали разбойничать, озорничать да и
стали преступниками, греховодниками? Или соломенная вдова,
а может, солдатка, загуляла и совратила много кого, и все по-
страдали от этого? Или просто обе деревни ушли в разнос да
так там и остались? Что теперь гадать.
Ни в один дом Верхнего и Нижнего Чистякова не войти —
потолки обрушены, всё заполнено досками, балками, старыми
стенами, цементом, сажевыми кирпичами печей. Стёкла выби-
ты ветром или от удара падающей балки, из окон на улицы
смотрит крапива. В этих местах водится очень много змей —
гадюки, медянки. Охотники не останавливаются в домах, гриб-
ники проходят мимо, липа цветёт напрасно — никто не возь-
мёт её цвет, не заварит в чай.
Пасная
Самая красивая деревня на Варже была Пасная, потому
ничего от неё и не осталось. Ну, как ничего. Почти что ничего.
Один-два дома — и это всё. Всё. А что вы хотели?
Дело в том, что в Пасную часто являлась радуга. Есть та-
кое — радуга. И не небесное тело, и не туман. Разноцветные
полосы на небе, это все знают. В Пасной это явление было ча-
стым, но каждый раз удачным, красивым, очищающим душу и
тело. В деревне никто бани-то и не строил из-за этого. Так, бы-
ла одна общая, большая, перед любой свадьбой топили, чтобы
всей деревней туда — ух! И париться! Как же перед свадьбой
всем вместе не помыться, друг на дружку не поглядеть, слу-
чайно из шайки не окатить, спины не потереть? Туда шли и де-
ти, и взрослые, и мужчины, и женщины. Раскроют глаза во всю
мочь, но видно не особенно много чего — пар и пот глаза за-
стит. Зато сколько раз заденешь кого — и своего родного су-
пруга или супругу, и кого чужого — не сосчитать. Но кроме это-
го — никто ничего, все вели себя только скромно, а жениха с
невестой и вовсе друг от друга держали подальше, чтобы даже
не видели один другого. И старики со старухами тоже в эти дни
в баню ходили, вместе со всеми, но они больше отдельно в
уголку стояли да натирали друг другу спины. Однако и среди
них попадались такие, что ох! Только держись! Была, например,
некоторая щербатая Зинка, ей обязательно надо было пройти
среди парней с мочалкой, да потом с шайкой, да потом ещё за
веником кого из них пошлёт. Пол в бане скользкий, и она идёт
едва-едва, перед собой смотрит, и по сторонам, и ещё за всех
хватается, чтобы устойчивее получалось. Так прогуляется, про-
валандается туда-обратно парочку раз, за всех парней подер-
жится. Кто ей понравится больше, того отправляет за веником,
а потом ещё просит попарить её. И что такое с парнем делалось,
непонятно, но он наяривал этим веником ей по спине так, что
другая бы после лежала ещё полдня. А эта ничего, только по-
кряхтывает и пошумливает: «Давай-ка посильнее! Порадуй
бабку!». Парень и старается, и сам тоже так радуется, что потом
даже неловко бывает как-то вспоминать об этом. Чего, спраши-
вается, такого уж весёлого: чужую старуху парить? На улице
отворачивает от Зинаиды глаза, а та довольна, смеётся, гово-
рит: «Ну ничего! В следующий раз ты в женихах ходить бу-
дешь!». Так и происходит. Уже через неделю смотришь, а ма-
лый гуляет с красавицей, это их щербатая свела. Скоро и снова
баню топят. А уж какие весёлые свадьбы были после таких об-
щих помывок! В начале всем как-то неловко после вчерашнего,
но радуга выглянет, осветит гуляние, каждого по голове погла-
дит — и снова все глядят друг на друга смело и без неловкости.
Поют, танцуют, веселятся, играют в ручеёк, точно малые ребя-
та. Не переводились женихи и невесты в Пасной, и семьи полу-
чались крепкими, детей было много, шуму, гаму, смеху! Самая
весёлая деревня на Варже.
Но вот Зина как-то начала прибаливать. На людях стара-
лась не показывать, а родным говорила, будто у неё внутри за-
велась мышь, грызёт её кости, по ночам слышно, как хрустит.
Сначала все смеялись, думали, чудится старой, но однажды
дочь вместе с ней на ночь осталась в комнате. Слышит — и
правда кто-то будто грызёт что. Так тихо-тихо. Но продолжи-
тельно. Звук как будто от матери, точнее сказать, от её правого
бедра. Присмотрелись днём к щербатой Зине, а она вроде бы
легче стала. Не похудела, ничего такого, а стала легче. И руки с
ногами в некоторых местах гнутся как-то небывало. Будто ко-
стей стало меньше. Точно, мышь внутри. Ну, что тут сделаешь,
как её прогонишь? Не дашь ведь родной матери потраву для
грызунов. Так и жили, пока однажды Зинка не сломала шейку
бедра. После этого она умерла быстро, через полгода, наверно.
А помощница её, Нинка, на свадьбах больно уж любила
гульнуть, и глаз у неё насчёт женихов испортился. Семьи полу-
чались ерундовыми, дунь — развалится. И в тех, которые были
хорошими, родные ссориться начали — то из-за того, кому в
каком доме или комнате жить, то просто изменять придумали.
Так вся деревня и ушла, как в песок. Не стало и всё. Последние
филёнки унесли лет восемь назад заезжие краеведы, осталась
парочка домов, ветер свистит, потолки того гляди на пол упа-
дут. А деревня была очень крепкая, место такое хорошее. Оно и
сейчас хорошее. Подставишь руку — радуга опустится.
Стрюково
В Стрюково жили люди, даже не знаешь, как сказать —
весёлые или серьёзные. Вроде бы весёлые — праздники с вы-
пивкой и богатой закуской каждый день, песни, гадание по
протекторам шин. Но и подробная фиксация всего происходя-
щего: тут и описание погодных условий, и занесение данных о
политической ситуации в целом, и серьёзные исследования и
анализ посевов и урожаев, и учёт надоев, и отображение потерь
при падеже скота. И даже планы и отчёты всех праздничных
мероприятий, где всё просчитано и учтено, вплоть до того, кто
кого провожает до дома.
В Пожарово вспоминают, что, как ни придёшь в гости,
стрюковцы заняты — что-то пишут, глянут на чужого, и сразу:
ой, некогда-некогда-некогда! Так и отправишься обратно,
пусть работают, конечно. А в Малиново говорят, что их разуда-
лые песни да игрища постоянно было у них в деревне слышно.
Иной раз так разойдутся, что малиновцы вынуждены были
двери закрывать, как бы кто в веселье чего не перепутал и хо-
зяйство бы не попортил. Устные сведения очень противоречивы.
Но письменные источники! Казалось бы, вот где рай для
краеведа! И нравы, и обычаи, и состояние хозяйства — всё на
ладони. Но все эти данные оказались утеряны. Их можно ис-
кать столько же, сколько библиотеку Ивана Грозного, не
меньше, и ещё неизвестно, чем закончатся эти поиски. Говорят,
что в Стрюково прорыты подземные ходы, в домах устроены
тайники, сосновая черепица на крышах уложена в два слоя, а
между ними — тайник. Но никто ничего найти не может. Ка-
жется, что время себя отрицает — было ли оно тут вообще?
Жили ли люди? Но дома стоят, и один из них жилой. И в сосед-
них деревнях вспоминают, что тут всё бурлило, кипело и кло-
котало. А история, тем не менее, в руки не даётся. Как ни при-
дут музейщики в Стрюково — Илья Афанасьевич им водки
поднесёт. Особенной, стрюковской. На следующее утро город-
ские проснутся, и уж не помнят, зачем сюда пришли, и одно
только желание: домой, домой, и побыстрее, прямо сейчас! А
фольклористов Надежда Кузьмовна, жена Ильи Афанасьевича,
— пост, не пост — потчует свежей сметаной, и в таком количе-
стве, что непривычные филологи потом только и делают, что
бегают от дома к сортиру. Как станет получше, их Надежда
Кузьмовна молоком угощает. Так и уезжают, а новых знаний —
ноль. Археологи пытались как-то сами по деревне погулять,
так их хозяйские гуси за ноги щиплют, бык дорогу перегора-
живает, а однажды какая-то оса укусила одного учёного —