— поспит муж у Варьки на груди, поборбается, а больше ниче-
го, не забалует. Зато домой придёт как шёлковый, месяцев во-
семь будет без разговоров пол мести да щепки драть. Кого и на
полтора года хватало.
В засушливые годы тоже Варька была необходима. Сядет
в Варжу, перекроет её грудью — сделается запруда, вот воду
все и натаскают, польют все огороды и поля, сами отмоются.
Никогда в Ивернево не голодали, урожай был всегда.
В Малиново жила Варькина подруга, Лизавета. У неё, хоть
и большая была грудь, но всё же поменьше значительно. И вот
они вдвоём повадились на дискотеки в Пожарово. Путь от
Ивернево неблизкий, но дело того стоило, на танцах включали
хорошую музыку, белые розы или иногда Макаревича. Варька
беззаботная стала. Допустим, сезон земляники, все на пригорке
или в своих местах собирают в корзины или так — ам, ам — а
Варька бежит мимо, в Пожарово. После дискотеки переночует у
Лизаветы в Малиново, и обратно. А деревенские всё ещё берут
— ам, ам — или в корзины.
Так она и нашла кого-то себе в Пожарово, мужа из самой
Вологды, он был там в гостях или так, в командировке. Уехала
из Ивернево. Грустно стало в деревне.
Как Дарька да Варька уехали, больше всех грустили му-
жики. Что им обычные бабы? Да почти что и ничего. Рождае-
мость прекратилась, все выехали или умерли. Один только це-
лый дом стоит, и то потому что там Валерка Шипицын написал
на двери, чтобы охотники стёкла не били. Думал, что будет сам
приезжать, но уж который год нету.
Малиново
Малиново жилое, огорожено изгородью, пройти можно
через железную калитку из спинки кровати. Сразу другое дело
— живая деревня: трава скошена, рядом всё чего-то жуют ко-
ровы, хозяйка выходит на крыльцо угощать творогом, путнику
надо только открыть рот, а уж ложку туда впихнёт она сама. Не
то чтобы деревенские тут совсем не видят людей, нет, рядом
стоит Пожарово. Довольно часто такие радушные жители
встречаются в долине Варжи.
В Малиново живут три человека — отец, мать и их сын
Илья Муромец. Ещё несколько лет назад тут было много жите-
лей, но однажды мужики и бабы перессорились. И все сразу
стали инвалидами. Мужчины женщин не слышат, а женщины в
упор не видят мужчин.
Дед Борис, что был тут за фельдшера и председателя,
только руками разводил — ничего не понять про мужчин. А
про женщин и говорить нечего — он и сам их перестал слы-
шать. Заходит, например, к нему Люсьен, трактористка. Гово-
рит, что нет мужиков, ну нет мужиков, всё приходится самой, и
на тракторе, и под трактором, и цепь натянуть, и сено потом
сгрести — а Борис не слышит. Она — повторять, а он — ну ни в
какую. Уходит Люсьен, появляется Валентин, рассказывает, что
давно не слышал свою жену, доярку Катерину. Утром не слы-
шит — она на ферме, потом он день на работе, а вечером она
снова на ферме, после приходит. Принесёт ужин и у телевизора
пригорюнит. Потом тихо-тихо посидит у детей, поцелует их на
ночь. Ляжет на кровать, повернётся лицом к нему, Валентину,
закроет глаза и спит, вздыхая. Только эти вздохи и слышны.
Утром снова уходит на ферму, а он к себе в правление. Так и
живут, а что делать?
И у всей деревни такое, всё не ладится, не видят друг дру-
га и не слышат. Ворошнины уехали в Никольск, и пошла молва,
что семья оказалась спасена. Так вся деревня уехала — кто в
Сокол, кто в Мякинницыно, остались одни Муромцы, пришлые.
А им зачем уходить? — вдруг оказалось, что они друг друга и
видят, и слышат. И в доме мир и лад. Сыну Илье Муромцу уже
тридцать три года, он работает простым почтальоном в сосед-
ней деревне, и всё никак не женится. Говорит: «Ну, не вижу я
себе жены, ни в Пожарове, ни в Мякинницыно, а дальше ехать
некогда — надо почту разносить, сеять, косить».
Малахово
В Малахово до сих пор стоят дома крепкие, будто кто за
ними ухаживает, правда, за крапивой их не сразу увидишь. С
деревянного балкона Таисьи Иверневой видны поля, поля, до-
рога на Мякинницыно и Пожарово, за дорогой снова поле. А за
ним уж лес. По дороге ездят лесовозы и грузовые машины —
везут в Мякинницыно банки сгущёнки из Сокола, печенье из
Великого Устюга и даже хлеб откуда-то.
Раньше и в Малахово кое-что возили, например, стеклян-
ную посуду. А больше торговать было нечем, всё в деревне
имелось своё. Лён целыми полями рос прямо от домов до доро-
ги — в одну сторону. И в другую — не меньше. В каждом доме
стоял ткацкий стан, сколько их на поветях сохранилось по всей
Варже и сейчас, мамочки! Каждый держал корову и кроликов,
мясо и молоко было всегда. Хлеб рос плохо, но муку из Мякин-
ницыно возили и пекли его сами.
Как наступили девяностые годы, сельский магазин выку-
пил Ростик, он тогда заработал на сенокосе, да жена его много
из льна всего нашила — отправила сыну в Москву, а он и про-
дал на Арбате задорого, себе квартиру купил, а остальное ро-
дителям прислал. Ростик стал возить сначала книги, но они
плохо расходились — жители тут бережливые, ещё дедову ли-
тературу хранили, а до путча каждый какие-нибудь журналы
выписывал — и научные, и художественные. Всё это было, и
они, хоть и старенькое, а читали. А на новое не особенно падкие
были. Тогда Ростик начал продавать китайский чеснок и бри-
танские шарфики-кашне.
С этого всё и началось. Все накупили этого чеснока, и свой
сразу выродился, стал мелким каким-то, не разглядеть. Сразу
же. И лук заодно испортился. Потом и остальное начало под-
гнивать, горох, морковка. Коровы не мычат, кролики не нарож-
даются. А лён из-за кашне ушёл. Однажды Полинка Стрюкова
накупила этих шарфиков, сшила себе сарафан, крутится перед
зеркалом и вдруг слышит: что-то на повети грохнуло сильно.
Прибежала — а это станок её ткацкий рухнул. Собирали-
собирали деревней, но у всех будто помешательство какое, па-
мять отшибло — не смогли ничего сообразить. Потом по со-
седним домам это поветрие пошло — ломается станок, и всё. И
никто починить не может, а новых не делают — незачем те-
перь, лён не в моде. Ростик быстро одежды разной навёз — яр-
кой, трикотажной. Так и жили с тех пор в Малахово, пока он
вдруг не придумал уехать. Распродал всё по дешёвке, взял се-
мью и — раз, два — его нет, а где — не знает никто. Жители
немного загрустили без магазина, но тут до Мякинницыно —
полтора километра, не страшно. Правда, вечерами стало осо-
бенно нечего делать. Раньше все собирались у сельмага, разго-
варивали. А до того — работали дома и на огородах. Телевизор
смотреть — больно грустно, не хочется. Так ходить гулять — да
ну его: снег или комары. Стали постепенно отчаливать кто ку-
да. Школа закрылась. Клуб с библиотекой закрылись. Почта.
Последним уехал отсюда Тараска, когда его мама, Таисья,
от старости умерла. Только получила письмо от президента,
поздравление с 65-летием победы, и умерла. Тарас мать похо-
ронил, а письмо даже открывать не стал, надписал на конверте:
«Мама умерла» и отправил его обратно, пусть президент тоже
знает. Большое Ворошнино
В Большом Ворошнино поставлен серп со звездой на вер-
хушке — это значит, жили колхозники. Серп стоит до сих пор, а
колхозников нет, только дачники. Приезжают из Вологды,
Усинска, Ухты на лето бабушки с внуками. Ребятам нравится,
если бы ещё комары так не кусались. Прямо за деревней, в сто-
рону Варжи, заброшенные поля, а в сторону Мякинницыно —
поля с травой для животных и тропинки. Там и там много по-
лыни с запахом летней горечи.
Посреди деревни стоит колодец, тут все и собираются по
вечерам, тут узнают новости. Хотя новостей особых нет. Всем
известно и так, что по субботам привозят хлеб в магазин в Мя-
кинницыно, что ещё нужно знать? Только престарелая Полина
Ивановна живёт тут постоянно и сама печёт хлеб, ей проще ис-
печь, чем ходить в магазин каждую неделю — сначала нужно
долго спускаться с горы, зато потом приходится подниматься,
ещё дольше и тяжелее. Поэтому уж лучше самой. Перевернёшь
её каравай, а на нём консервочные круги, потому что для фор-
мы она берёт большую банку из-под селёдки.
В Большом Ворошнино когда-то жили сектанты, это её и
сгубило. А до этого была деревня как деревня, может быть, как
Малахово или Стрюково. Однажды зимой в Ворошнино пропал
председатель. В ту зиму было много волков, и он тоже ходил на
охоту, вместе со всеми. И вот не вернулся. Нигде его не могли
найти, снег растаял, а он так и не появился, и до сих пор ещё
про него ничего неизвестно.
Это ему за то, что поставил серп посреди деревни, — ре-
шили земляки. А Дмитрий Вологжанин сказал, что серп надо
убрать, а поставить крест, потому что где это видано, чтобы в
деревнях стояли серпы с дом?
А потом пропали ещё несколько человек, и все из Ворош-
нино. Кто на охоте, кто на рыбалке, а кто — просто. Раз — и
нету человека. И не найдёшь. Все боялись, запирали свои дома.
Но Дмитрий Вологжанин сказал, что решение есть, и оно на по-
верхности — не уходить от деревни дальше поля, где-то до-
стать и прочитать Евангелие, молиться и вести своё натураль-
ное хозяйство. Кто-то согласился, кто-то нет, но весной вся де-
ревня дружно вышла и посеяла на полях полынь. Летом ещё
подсадили репу. В лесу собирали рябину, но только выходили
целыми ватагами. Обо всём этом распорядился Вологжанин. Он
тогда стал в деревне настоящим председателем — книги по-
жёг, сам нарисовал иконы с ангелами, рыбами и трёхногими
львами, достал из закромов семена полыни. В соседних дерев-
нях когда узнали, думали: блажь, пройдёт, кто же до полыни и
репы дотянет всё лето? А потом ещё всю зиму на этом жить.
Конечно, репа овощ неплохой, и рябина годится в пищу, но зи-
мой заскучаешь по смородиновому чаю, по малиновому варе-
нью. А ворошане ничего, держались как-то, обратно в колхоз не
просились. Жили и жили себе. Похудели, правда, глаза ввали-
лись. Когда в Мякинницыно решили восстанавливать церковь
— на том же старом месте, — в Ворошнино приехал настоящий
священник, постучался к Вологжанину в избу, а тот не откры-
вает. Зашли сами, а он лежит на кровати, и губы синие — скон-
чался. Похоронили, провели среди населения просветитель-
скую работу, рассказали, что Дмитрий не то рассказывал, не
тому учил. Тут же узнали о них большие телеканалы, приехали
с камерами, а людям признаться в своих заблуждениях стыдно,
забрались в подвалы и сидят. Как корреспонденты разъеха-
лись, деревенские поуезжали из деревни. Осталась одна пре-
старелая Полина Ивановна. Она полынь никогда не сеяла, ей
стыдиться нечего.
Школа
Школа стоит на изгибе Варжи, с внешней стороны. Тут
всегда было холодно, и сейчас тоже, даже летом — от воды вла-
га, от больших деревьев сумрак, от травы туман, а от того, что
дом в низине стоит — холод. Ребятам-то всё ничего, а учителя
немного и страдали. Правда, они себя успокаивали тем, что за-
нимаются благородным делом, приучают детей к знаниям и
общественно-полезному труду. Тем и согревались.
Кроме школы тут, на этом изгибе, не было ничего. Все
ученики приходили из разных деревень: и из Верхнего и Ниж-
него Займищ, и из двух Чистяковых, и из Пасной. Был даже как-
то мальчик из Белой, но его быстро спровадили — он из другой
области, вот пусть там и учится. Учителям тоже приходилось
из разных мест добираться.
Как и почему именно тут возникла школа, никто не
вспомнит. Все архивы сгорели в районе, а внутренние доку-
менты залило дождём, это потом, уже когда здание стало раз-
валиваться.
Много лет в школе директорствовал один и тот же чело-
век, умный Николай Иванович Чистяков. Говорили, что он вбил
золотой гвоздь в потаённое место, то ли в туалете, то ли в учи-
тельской, то ли ещё где. На них-то всё и держалось — на гвозде
и Николае Ивановиче. Пока Чистяков руководил, у школы были
золотые времена. Мало того что ученики занимали первые,
вторые и третьи места на областных олимпиадах по математи-
ке, географии и НВП, так ещё выпускники поступали в самые
лучшие университеты, а один, Родька Селиванов, вообще
устроился работать в секретное космическое КБ.
Любимый предмет у Николая Ивановича был география.
Ух, как он гонял по карте всех до единого учеников, как спра-
шивал их факторы развития экономики в Европе, как проверял
крепость и нерушимость знаний о начале кукования кукушки и
времени цветения сирени в родной Вологодской области! В
правлении колхозов не могли точно ответить на эти вопросы, а
ученики его всё знали! А широту и долготу своей школы и всех
окрестных деревень они могли вычислить на раз, даже до се-
кунд. Родители нарадоваться не могли на своих детей, все меч-
тали, чтобы дети ходили в эту школу, некоторые даже специ-
ально переезжали из Малахово в Чистяково или из Митихино в
Пасную, лишь бы отдать ребёнка к Николаю Ивановичу. И сами
приходили к нему на открытые лекции, задавали вопросы.
Например, спрашивали, где кончается Америка и начинается
Мексика? Как отличить по лицу, из какого края приехал тесть в
гости? Почему в одних странах жарят баранов, а в других пред-
почитают охоту на кабанов?
В зимние каникулы в школе был праздник большого су-
гроба. Николай Иванович всегда точно знал, когда закончатся
основные осадки, и можно будет начать строительство. Все
учителя, выпускники, ученики и их родители отгребали от
школы снег, получался огромный сугроб. В нём прорывали ко-
ридоры, комнаты, залы. После каникул лекции проходили уже
в сугробе. Грелись керосиновыми лампами, ставили их на каж-
дую парту и вдоль белых стен. Зябко, но одну лекцию вытер-
петь было можно, да и к холоду тут все привыкли. Посмотреть
на эти чудеса съезжались из разных мест. Газета «Правда Севе-
ра» делала специальные выпуски и об этих лекциях, и о снеж-
ной школе, и об областном миклухо-маклаевском турнире по
географии — он проходил в этом же сугробе. Кстати, на этот
турнир звали и гостей из Белой, и один мальчик выступал по-
чти так же, как ученики Чистякова, это потому что он всегда
ходил к нему на лекции.
Но потихоньку, постепенно время стало другим, и дирек-
тор заметил перемены в своих воспитанниках. Эх, — вздыхал
Николай Иванович, — что-то дети нынче стали не те, звонкие и
пустые, как железные бочки в огородах, эх. Кому теперь нужны
эти градусы широты и долготы? Кому интересно разглядывать
луковые клетки в микроскоп? Кто согласится полоть школь-
ный огород во время каникул?
Таких ребят становилось всё меньше. Их и вообще-то уже
оставалось совсем немного, но школа пока что держалась. Она
бы и теперь, может быть, держалась, если бы не Лёнька из
Верхнего Чистяково. Дневник наблюдения за окружающей
природой он не вёл, ленился, по карте у доски «плавал». Одна-