хоронили с залпами, рядом с другими.
19. Самое тяжёлое — это рюкзак, особенно взять и закинуть
его на тяжёлую технику машину. Это делают те, кто посильнее.
Все мы помогаем им — тащим рюкзаки, вместе приподнимаем.
Потом тоже испытание — ехать на этой машине, это вам
не автобус, не поезд. Садимся на деревянные доски вдоль бор-
тов, машина едет быстро, и на каждой яме сидения под нами
сначала уходят вниз, а потом мы подпрыгиваем. Выходишь —
будто кто-то пинал.
После этого надо нести все вещи, рюкзак и прочее, смот-
реть, как радуются жизни лягушки, сидят друг на друге, листья
распускаются, папоротник из земли вылезает, весна, а мы идём
жить в палатках — и три недели будем в лесу, тут много дела.
Обратно нести рюкзаки тоже тяжело. Выходить из леса,
ехать в машине или автобусе в деревню, мыться в бане, смот-
реть на реку с моста, заходить в магазин, разговаривать с про-
давцами, спать не в палатке в лесу, а где-нибудь на полу в сель-
ском клубе, где ещё и натоплена печка — так странно.
Это после трёх недель странно. А брат-солдаты так жили
долго, гораздо дольше. Как они выходили из леса? Как шли в
обычную баню, потом по деревне, потом по городу? Что дума-
ли? Что сделали, чтобы выжить? Только сражались.
20. После захоронения, когда отгремят солдатские залпы, мы
пойдём по посёлку, купим мороженое, потом поедем на вокзал,
походим по городу, купим газеты, будем фотографироваться и
фотографировать мир вокруг. В лесу тоже сделано много сним-
ков, и берёзы, и окопы, и осколки снарядов, старые противога-
зы, раскопы, корни деревьев. Братовья за работой и на отдыхе.
21. Самое тяжёлое — говорить с теми, кто все эти годы не
знал, где его брат-солдат, солдат-отец или солдат-дед. Потом
братовья находят его, пишут его сыну, дочери или племянни-
кам, тому, кто ещё остался и помнит, пишут им письмо, гово-
рят: приезжайте весной, мы покажем вам, где теперь похоро-
нен братик, где он погиб и найден — там стоит памятный
крест, мы проводим, не бойтесь, не заблудитесь.
И они приезжают, надевают энцефалитки, садятся на гу-
сеничную тяжёлую технику машину, она воет, как зверь, везёт
их по лесу. К кресту подходят на своих ногах, но трудно сказать,
что за ноги их привели. Твёрдые или уже не совсем, потому что
у креста они подгибаются, и сыновья, дочери и так далее ока-
зываются на коленях.
Мы прошли и видели теперь этот лес, но не знаем и сотой
доли войны, — говорят эти люди на прощание. Слёзы высохли,
пора ехать. Может быть, в следующую весну они снова смогут
тут побывать, так сразу не скажешь: как здоровье, как дорога
— это же надо учитывать. Они говорят: спасибо. Теперь мы по-
няли. Одно дело, когда кости лежат просто в земле, в тропе,
каждый ходит по ним, ничего не подозревает, а другое — когда
всё по правилам. Мы уедем, а вы не бросайте вот этот лес, и
этих солдат, потому что нельзя вам остыть. Огонь в глазах и
огонь.
22. Сейчас мы живём дома, и рядом с нами нет тишины, нет
леса. Мы бегаем и говорим, ходим, садимся, включаем телеви-
зор и слушаем радио. Даже если выключаем всё, на улице могут
быть звуки, какая-нибудь машина вдруг да начнёт работать,
заведётся, поедет, зашумит. Ночью, если живёшь на тихой ули-
це, только ночью, когда всё выключишь, рядом с тобой может
сесть тишина. Она сядет, обнимет тебя, если не будешь сопро-
тивляться, и тогда вспомнишь.
Ночью, вечером, днём в том лесу, в той самой болотистой
области всегда рядом с тобой была тишина, садилась, гладила
по голове, смотрела в глаза, трогала сердце, дула на него, как
на рану. Даже когда братья разговаривали, когда они смеялись,
всё равно тишина была рядом, совсем близко. Стоило всем за-
молчать — и она показывалась снова.
К тишине мы не привыкли в таком количестве, мы из
другого места, из другого времени. Поэтому в лесу включали
музыку в наушниках. Звонили кому-нибудь, если была мобиль-
ная связь и если батарейки не сели. Но много ли наговоришь?
Только самое важное — нет, не мёрзнем уже, ложимся спиной
на мягкий туристический коврик — и нельзя так остыть, хлеб
не промокает, спим регулярно. И это всё. И снова тишина.
Большая тишина — говорят братики из других пределов. Они
так долго ждали тишины, когда всё закончится, станет тихо. И
вот дождались, она наступила. Никто не знает, что они тут, ни-
кто не слышит.
С этим надо что-то делать, и некоторые братья пишут со-
общения домой или друзьям мобильной связью: мы маленькие
и плачем. А кто-то уходит подальше от лагеря, например, дви-
жется на восток в течение получаса. Заберётся куда-нибудь —
и кричит. Без слов, просто вот так: а-а-а-а-а-а-а-а-а-а! И ещё не-
сколько раз так же. Пугает тишину, разгоняет её. Но это беспо-
лезно, она навсегда поселяется в нём. И однажды ночью, когда
все кругом будут спать, и сам он будет спать, его тишина при-
дёт к нему, обнимет за плечи. И брат пролежит до утра без сна,
что-то смутное будет его тревожить, но что? Кто знает. Можете
спросить, но ответит ли он? Он и сам не всегда понимает, что
это просто тишина встала вдруг рядом с ним, самая обыкно-
венная тишина, да и всё.
23. Мы здесь живём и не знаем, думаем, люди мельчают. Ста-
новятся ниже, меньше, слабее. Раз солдаты такую войну побе-
дили, они были большими, великаны какие-то наверно. Это не
так. То, что осталось, их кости, ничуть не больше, чем наши, мы
проверяли в болотистой области, смотрели на свои ноги, руки,
на их останки. Мы не меньше их. А иногда и больше.
Чтобы победить, им просто оставалось воевать, и ничего
больше, просто каждый день делать одно и то же — воевать.
Жить в лесу и воевать. Капля камень точит, говорят, вот они и
победили. Так долго сражались. Они и сами говорят об этом.
Вот что они делали, чтобы выжить.
24. Это слово всё повторяют братья. Ночью ты ляжешь спать
в палатку и услышишь его, утром пойдёшь умываться к ворон-
ке, и как будто шёпот над головой. Всё время оно лежит на пле-
чах. О каждом солдате можно говорить это слово, о каждом, кто
лежит тут, о каждом, кто отсюда смог уйти, смог выжить, о
каждом, кто был на другой земле, то есть, на этой же, но в дру-
гой области, например, не в такой болотистой, например,
южнее. Это слово повторяют солдаты всюду, в любой нашей
стороне. Оно немного меняется, не везде звучит именно так. Но
вообще — верно. Вот оно.
С л о в о о к р а с н ы х с о л д а т а х
Раньше были солдаты, и о них говорили, и писали книги,
рукописные повести. Вот перед нами страницы книг, читай и
смотри: идут солдаты, идут, а над ними — синее небо, хмурит-
ся небо, солнце пытается подсказать дорогу отряду, полку, це-
лой армии. Все верят в солдат, солдаты верят, идут. Завязался
бой — небо чернеет, зато солдаты могут подняться над обла-
ками, посмотреть, как там у врагов что устроено, пробежать
зверем, проползти ужом, ящерицей, над болотами пролететь
росянками, напугать сарычом, раствориться чечётками, сини-
цами, пеночками, дятлом сыграть наступление, по лесам,
пройти, пройти, пройти. Напасть на врага медведем, прыгнуть
рысью, потоптать кабаном, смести на полном ходу лосем, и все
разбегутся. Все неприятели, гады, враги. А если плен — всем из-
вестно — надо грянуться оземь, превратиться в сокола, уле-
теть, скрыться в степи волком, уйти, уйти, потом напасть,
выдрать победу, унести в пасти себе свою жизнь.
Но это умение солдаты утратили. Не быть никому те-
перь ни серым волком, ни холодным ужом, ни звонкой синицей,
только солдатом.
И вот стали придумывать — стальные рубахи, шлемы на
головы, мечи, щиты, много оружия, коней запрягли воевать.
Подбирается кто с ножом — у солдат мечи. Подходит кто с
большой палкой — выставляют щиты. Ничем было не взять, ни
огнём, ни голодом. Так продолжалось долго, но и железо истле-
ет, и мечи зазубрятся — прошло и это умение.
Начались новые времена, в горах нашли камень, много же-
леза, сняли с церквей колокола, наплавили пушек, мушкетов,
кортиков, всё пустили в дело, теперь у солдат было, чем вое-
вать. Но и это истратилось.
Солдаты всё думали, думали, наделали бронированных
пушек, танков, быстрых машин, только езди, только сумей за-
щитить. И солдаты ехали, шли, сражались, но война оказалась
долгая, даже железо не выдержало, не успела доехать подмога,
не смогла пробиться через огонь, снаряды, взрывалась на мин-
ных полях. В болоте остались солдаты. В чистом поле оста-
лись солдаты. В лесу остались солдаты. Ни стальных рубах, ни
пушек, в руках трёхлинейки, сапёрки, наготове гранаты, а мо-
жет, совсем ничего, пустые ладони, это их не спасёт, не помо-
жет защитить мирный сон своих родных, своих жён, детей,
братьев. И солдат говорил солдату: нету у нас ничего, мы не
можем перебежать зверем, перескочить оленем, перенестись
соколом. Птица дергач нас проводила бы в бой, но улетела, все
птицы боятся выстрелов, все звери боятся нечисти.
Сапёрка твоя говорит — вот за холмами со всех сторон
наша лежит земля, справа и слева, спереди, сзади. Наша земля
стала красная от кровей. Красные мы солдаты, нету у нас ни-
чего, красные мухи в глазах, красные сами глаза, мы не спали, не
ели несколько дней, красные руки и ноги — они трудились, серая
кожа стёрлась до красных кровей. Красные мы солдаты, крас-
ная наша душа, смозолилась этой войной, бились мы, бились,
красная стала трава, красное солнце, небо, красные стоны ра-
неных, ранены голоса, красная стала вода под землёй, красная
стала земля, пресная стала земля, тишина.
25. Самое счастливое время — утро. Свежий воздух, очень уж
свежий воздух, только и радости, кажется, ну и что? Не совсем
так. Встаёшь, идёшь умываться. Главное — не забывать взять с
собой в лес принадлежности гигиены. Зубную пасту и щётку,
мыло, шампунь. Полотенце. В нашем лагере в те вёсны не было
реки, и все умывались из воронки. Готовили на воде из другой
воронки. Весна, берёзы, свежий воздух и природа. Романтика,
подумает кто-нибудь, жить без реки в лесу, нюхать воздух, го-
ворить — вот и весна, пришла и идёт, говорить — какой воздух
сегодня вкусный, где-то там зацвела черёмуха, ветер в нашу
сторону. Вот и весна, поглядите, вот и весна. И так каждый
день. Это, конечно, не романтика, но что-то в этом есть.
Одним таким утром один из братьев нашёл того челове-
ка, того, что был потерян. В то утро братовья вышли из болота,
чтобы вскоре ехать домой, проделать обратный путь.
Кто-то видел лису весной, как она бежит по лесу, рыжая и
яркая среди полуголых деревьев. В это время все лисы ещё го-
лодные, злые, можно спутать с бешеными. Кабаны рылись в
земле, искали что-то. Птица дятел стучит по деревьям, ищет
себе жуков, вороны свили гнёзда, но они сюда не залетают вес-
ной, среди берёз они бывают только осенью, не сейчас. Самый
страшный зверь — это медведь. Братовья рассказывают, что он
иногда выходил к людям в этой болотистой местности. Где-то
лают собаки, до деревни далеко, и значит, это охотники ищут
кого-то.
И звёзды ночью, как посмотришь, то видны, то не видны,
земля крутится, день сменяет ночь, а ночь — день, всё живёт. И
даже небольшие деревья, которые достали мы из раскопа и пе-
ресадили в другое место — через день снова живут.
26. Внимание — всё очень ясно видно, и внимание наше со-
средоточено. Мы смотрим через прозрачный воздух и видим
деревья, видим вывернутые корни, белые подснежники, буто-
ны черники, готовые распуститься — видим саму весну, это
она. Мы поднимаем руки, закидываем их за голову, ложимся в
подснежники — мы сдаёмся весне.