Мажора нет в половину восьмого, его нет без пятнадцати восемь, без пяти…
Куба в который раз пытается дозвониться Мажору, но его телефон отключен. Мул злится, Толстый уже не слушает музыку, он убрал наушники и теперь вместе со всеми поносит Мажора и всех его родственников.
Но Мажор ничего никому не должен. То, что он пообещал придти в семь, еще ничего не значит. Он может придти в шесть, в семь, в девять… может вообще не придти.
Мы ругаем не Мажора, мы ругаем эту паскудную жизнь, в которой становится настоящей проблемой достать полторы-две сотни деревянных, чтобы купить пакет. Нам нужно выпустить пар и Мажор как нельзя лучше для этого подходит — он сейчас является символом всех наших рухнувших надежд, его нет рядом и он ничего не услышит… да и мы никогда не любили и не уважали этого козла.
Нам не хватает несчастных семидесяти рублей. Семьдесят рублей — и все проблемы на сегодняшний вечер будут решены. А если какие-то и будут, то это так, мелкие брызги. Но денег нет.
Мажор появляется в десять минут девятого, когда мы уже поняли, что плана не будет. Он идет пританцовывающей походкой и затемненные очки, висящие на вороте майки, болтаются в такт его шагам.
— Привет, пацики! — улыбается он и слышит в ответ:
— Где тебя х… носил?
Вообще-то, Карен всегда говорит сквозь зубы. Такая у него привычка — он все буквы произносит, не разжимая челюстей, отчего его фразы получаются немного злыми. Но сейчас он действительно говорит с ненавистью — мы, и в первую очередь, конечно, Мажор, виноваты в том, что Карен не пришел к барыге за планом в восемь часов. А он договаривался.
— Ты во сколько сказал, что придешь? — добавляет Мул.
— Задержался… — объясняет Мажор.
— Из-за тебя теперь… — начинаю я свою претензию, но осекаюсь, услышав продолжение фразы Мажора.
— … к барыге заходил.
И тишина. Недолго, на две-три секунды. Все дружно переваривают последние слова Мажора, не сразу даже веря в то, что это правда.
Затем вопросы:
— Так ты взял?
— У тебя есть?
И мой:
— Зачем?
Мажор снисходительно смотрит на меня и я, понимая всю глупость моего вопроса, терплю этот взгляд.
— А зачем ходят к барыге? — все-таки язвит Мажор.
«Черт! Я знаю, за чем ходят! Не умничай!» — это у меня внутри. Снаружи я другой — с глуповатой улыбкой, дающей Мажору понять, что я сейчас ляпнул глупость.
Мажор хлопает себя по карману джинс, в котором что-то слегка выпирает.
— Ну что, поправимся?
Мы идем к Мулу в офис — так называется старый, но добротный домик, в котором никто не живет и последние несколько лет мы довольно часто там зависаем. В этом доме маленькая прихожая и всего одна комната с низкими потолками. Из мебели в ней стоит один стул, один стол и длинная полка, заменяющая нам лавку.
Стол — особая тема. Мы зовем его алтарем, на котором мы приносим жертвы Великому Джа. Здесь аккуратно разложены ритуальные предметы — пачка папирос, коробок спичек, поллитровая банка, лист бумаги, свернутый в трубку и, конечно же, бурбулятор — поллитровая пластиковая бутылка с небольшим отверстием возле дна.
Вообще, интереснейшее изобретение, этот бурбулятор. Я в том плане, что у него существует множество разнообразных модификаций, каждая из которых отличается своей нехитрой и в то же время оригинальной конструкцией, и которых объединяет только одно — давать пользователю максимум кайфа.
Впрочем, речь не о бурбуляторах.
В стороне стоят два пузырька «Нафтизина» и большая хрустальная пепельница, которую Кубе подарила его бывшая девушка. Пепельницу чудом не разбили за все время, пока она нам служит — уже несколько месяцев.
А еще на столе стоит фигурка из глины, изображающая сидящего старика с трубкой. Это Великий Джа. Наш идол. Как-то раз Мажор заявил, что это не Джа, а дед Щукарь из книги Шолохова «Поднятая целина». Сказал и получил по печени от Мула, который очень болезненно воспринимает подобные высказывания в адрес Джа. Я с Мулом согласен — может, в прошлой жизни эта фигурка была дедом Щукарем, но произошла реинкарнация и теперь это Джа.
Мы заходим в комнату и топчемся возле входа, пока Мул спрашивает у Джа разрешение провести обряд взаимопонимания. Это занимает у него полминуты, затем мы разбредаемся по всей комнате и ждем, пока Мул совершит необходимые действия.
Сегодня мы будем курить через бурбулятор — Мул ловко насаживает кусок фольги на горлышко бутылки, берет со стола иголку и протыкает в фольге дырочки. В ямку фольги насыпает траву, не перемешивая ее с табаком.
— Можно забодяжить. — произносит Мажор. Он не хочет, чтобы дурь выкурили всю сразу, он хочет, чтобы еще осталось «на потом».
Но Мул молчит. Плотно набив травой выемку фольги, он берет со стола спички и протягивает Косте. Через мгновение бурбулятор готов к работе и Мул, получив первую дозу, передает бутылку Малому.
Мажор.
Толстый.
Я.
План горьковатый и довольно сильно дерет горло, но я чувствую, что это хорошая трава. Мажор был прав, можно было и забодяжить.
Карен.
Куба.
Снова Мул, Костя Малой, Мажор…
Заканчивается первая порция и Мул сразу же начинает забивать вторую. Мажор явно хочет что-то сказать, но не решается. И опять бурбулятор идет по кругу. Одной порции хватает на два с половиной — три круга. Когда заканчивается вторая порция, я понимаю, что уже начинает вставлять. Хочу сказать это, но меня опережает Карен.
— Уже немного вставило. — заявляет он и присаживается на стул.
— Давай пока посидим. — предлагает Мажор. Не хочет, чтобы все скурили, хочет, чтобы немного осталось.
Почему он такой жадный? Если бы у любого из нас было столько денег, сколько есть у него, вся толпа горя не знала бы. Но этот же словно не понимает, что не у всех есть такая возможность не думать о том, что будет завтра. А что может быть завтра? Инфляция, война, смерть, любовь… А любовь, разве это плохо? Если будет любовь, то остальное…
Мысли начинают путаться — я понимаю, что меня заносит и пытаюсь ни о чем не думать, чтобы не съехать в никуда.
Мул тем временем спокойно забивает третью порцию и Малой опять помогает ее взорвать.
Бурбулятор совершает третий рейс и тут я отъезжаю по-настоящему. Я сажусь на корточки возле стенки и когда Толстый протягивает мне бутылку, отрицательно машу головой. Мне хватит. Я знаю, что через десять-пятнадцать минут меня ушатает, но Толстый не убирает бутылку и я сдаюсь. Присасываюсь к отверстию и тяну остатки до тех пор, пока в горле не начинает резать. Сжимаю зубы, отдаю бутылку Карену, несколько секунд удерживаю дым в легких и выпускаю его. Сразу же начинаю кашлять — в этот раз я слегка перебрал. Сильно хочется сплюнуть, но на пол нельзя, а вставать, чтобы выйти из дома — это выше моих сил.
Слабость во всем теле, тяжесть в голове и в то же самое время — всё предельно ясно и понятно. Куча идей роится в голове, все невероятные и фантастически простые.
— Парни, а мне по аське сообщение пришло, — говорит Мажор, — написано: «все люди делятся на десять категорий — те, кто понимает двоичную систему и те, кто не понимает».
Все улыбаются. Кроме меня. Не сразу доходит, что десять было проставлено цифрами — «10» — а это и есть двоичная система. И тогда я начинаю хохотать. В полной тишине.
— Позднее зажигание. — комментирует Малой.
Толстый достает наушники и засовывает себе в уши. Рожа у него настолько довольная, что хочется врезать ему по сопатке, чтобы стереть эту блаженную улыбку. Нет, Толстого я, конечно, уважаю как друга, но врезать хочется.
— А у тебя есть аська? — спрашивает у меня Мажор.
— Есть. — после паузы отвечаю я. — У меня шестой пень и выделенка.
Про пентиум-шесть Мажор пропускает, а насчет выделенной линии интересуется:
— В натуре выделенка?
— Ага. — отвечаю я. — Из окна. По дереву. Ветка в окно попадает, я ее в ком-порт воткнул и по ней муравьи бегают. Один муравей — один байт. Тыща двадцать четыре муравья — один килобайт…
Мажор отворачивается в сторону, а я еще немного разглагольствую:
— Зимой связь похуже, зато летом, когда крошек под материнку насыплю, у меня двадцать метров за две минуты закачивается…
Мул присаживается рядом со мной и произносит:
— Нормальный план. Вставило неплохо. Ты как?
Я улыбаюсь и киваю головой. Мул смеется.
— Хочешь полетать? — спрашивает он.
— Давай. — опять я киваю головой и пытаюсь подняться. Странно, но у меня получается с первого раза. Я доволен этим и смеюсь от того, что еще могу контролировать свое тело.
Карен освобождает стул и я становлюсь на него. Куба завязывает мне глаза полотенцем, взятым с алтаря — последнее, что я вижу, это голову Толстого, которая кивает в такт не слышной нам музыки. Потолок низкий и я чуть пригнулся. Не знаю, кто будет держать стул, но в руках у меня курчавая голова Карена. Сейчас начнется.
— Тишина! — слышу я голос Мула слева от себя. Наверняка он будет одним из двоих, поднимающих стул.
Чувствую рывок — стул приподняли. Еще немного — и я пошел вверх. Очень долго и очень высоко. Я уже давно должен был удариться головой об потолок, но я не бьюсь. Такое ощущение, что поднимаюсь метров на десять вверх. Я издаю какие-то безсвязные звуки, захлебываясь в своих криках и эмоциях.
Теперь вниз. Это намного интереснее. Кажется, будто летишь в бесконечную пропасть. Летишь, летишь, а дна все нет и нет. Я что-то кричу и шатаюсь на стуле. Уже не лечу, а падаю, но пацаны ловят меня и я спокойно становлюсь на пол.
— Это супер! — кричу я, сдергивая повязку. Все смеются вместе со мной.
Действительно, ощущения неповторимые. И главное, все ведь так просто: в тот момент, когда двое начинают поднимать стул, третий, за чью голову держится летающий, начинает медленно приседать. И наоборот. Старый фокус, секрет его давно известен и понятен всем, но стоит накуриться и залезть на стул, как все сразу становиться совершенно другим — мистическим, фантастическим и даже страшным. Но — захватывающим.
Следующим на стул лезет Мажор. Пока ему завязывают глаза, у меня возникает идея, как над ним подшутить. Незаметно достаю свой мобильник, набираю его номер и жду соединения.
Опаньки… а он вне сети.
У него же телефон отключен!
Тем временем Мажор начинает полет. Он громко верещит, голосок у него как у четырнадцатилетнего пацана во время спермотоксикоза — писклявый и противно-ломающийся басок. Во время подъема он поджимает колени и очень сильно шатается. Пацаны отпускают его после первого же захода, но ему и этого вполне достаточно. Он тяжело дышит, словно пробежал только что стометровку, и озирается по сторонам.
— Вадик, а чего ты телефон отключил? — спрашиваю я. Мажор не любит, когда его называют Мажором, он постоянно всем пытается доказать, что деньги он зарабатывает сам. На этой почве у него уже давно имеется комплекс. Не знаю, по мне — так нет ничего плохого в том, что ты мажор. Лишь бы козлом не был. Но вот почему-то все мажоры, которых я знаю — отпетые козлы.
— Я не отключил. — Мажор хихикает и грозит мне пальцем, мол, не поведусь на твою подколку. О, как он сейчас похож на педика!
— Тебе Кабан дозвониться не мог. — говорю я и Мажор смотрит на Кубу.
Тот кивает головой и Мажор ему верит — Куба принципиально никогда никого не разыгрывает. И не любит, когда разыгрывают его.
Мажор достает свой телефон и смотрит на него.
— Включен! — бросает он нам.
Я начинаю набирать его номер. Через несколько секунд слышу в динамике, что вызываемый абонент либо вне сети, либо отключился.
Но телефон Мажора действительно включен.
И я звоню оператору своей сети.
За что мне нравится мой провайдер — за то, что я могу позвонить оператору, загрузить его тупыми вопросами и ни копейки за это не заплатить.
— … добрый вечер.
Приятный голос. Я тащусь.
— Здрасьте. Вы мне скажите, вот у меня такая проблема… — начинаю я говорить в гробовой тишине. Пацаны слушают меня, улыбаются, но молчат. — …я звоню на телефон, хозяин которого находится со мной в одной комнате. А мне говорят, что телефон отключен, либо вне сети. У него включен телефон.
— …
Что говорит девушка-оператор, я не слышу, потому что пацаны дружно начинают ржать, а Мул с готовым бурбулятором подходит ко мне и кричит в ухо:
— Скажи ей еще, что ты пятнадцать минут назад накурился в драбадан!…
Малой подносит к ямке с анашой зажженую спичку, а я отхожу в сторону, чтобы оператор не услышала хохот пацанов.
Хотя она все равно все слышит. И слова Мула она слышала.
— Простите, что вы говорили? — спрашиваю я, еле сдерживая позывы смеха. Меня прет, а в голове вертится почему-то одна мысль: не сломать бы по накурке флип от телефона.
— Где вы находитесь? — терпеливо переспрашивает оператор.
— Здесь. — говорю я и смеюсь в микрофон.
— Где, конкретнее? — спрашивает оператор.
Господи, откуда у них столько терпения?
— Да вот, в доме… — я убираю в сторону трубку и хохочу во все горло.
И пацаны вторят мне.
— Я не могу дозвониться, вы понимаете? — отдышавшись, я опять начинаю ездить девушке по ушам. — Мы находимся в одной комнате и я не могу дозвониться.
— А нахрена ты звонишь человеку, если ты находишься с ним в одной комнате?
Она что, оборзела?! Что она себе позволяет?!
Стоп! Это не она! Это Мул. Он протягивает мне бурбулятор и интересуется еще раз:
— Нахрен ты ему звонишь? Ты что, обкурился?
И тут новая мысль приходит мне в голову — раскочегаренное анашой сознание рисует у меня в мозгах картину, как оператор нажимает какие-то кнопки и мой телефон оказывается заблокированным. Навечно.
Из-за глупых приколов.
Я чутко прислушиваюсь к динамику телефона — на том конце тишина. Оператор ждет, когда я скажу еще что-нибудь.
Или звонит в ФСБ… мол, наркотики, все дела… запеленгуют..
Нет! Бред!
— Извините… — проговариваю я в трубку сквозь смех и захлопываю флип.
Хватаю бурбулятор и присасываюсь к дырке.
Чтобы кайф был на все сто!
…
Мы в игровухе. Контр-Страйк, вечно неработающие наушники и неясные блики на экранах мониторов… Стреляют в меня, я тоже, кажется, стреляю… в кого-то…
Полутемный бар. Пиво, сигареты, девки. Кто-то сидит у меня на коленях и ерзает… не помню…
Куба, капающий себе в глаза «Нафтизин»…
Мул, сыпящий под нижнюю губу нацвай…
Машина, мы едем… Куда — не знаю. Зачем — не знаю. Меня тошнит. Видно, много пива. Чьи-то тонкие пальцы лезут мне за пазуху, слегка поцарапывая длинными ногтями грудь. Женские духи прочно обосновались в ноздрях, в моих руках упругая грудь… не помню…
И темнота…
Слышу голос из прекрасного далеко
Голос утренний в серебряной росе
Слышу голос и манящая дорога
Кружит голову, как в детстве карусель
— 1
Кто-то сказал, что счастье нельзя построить даже на одной слезинке ребенка. А если ребенок сам его себе строит? Для себя. Веря в те слова, которые ему когда-то сказали: «Если будешь счастлив ты, то будут счастливы те, кто тебя окружают». Он хотел быть счастливым. Он готов был плакать долго-долго, лишь бы стать им и сделать счастливыми других. Потом пропало это желание, еще позже он понял, что счастья нет, что бы там не пел Грув. Надо просто жить. И он жил. Наплевав на всё. С одной лишь надеждой — что завтрашний день не окажется хуже, чем сегодняшний. Хотя бы не хуже.
нет ничего впереди
в прошлом тоже тоска
видишь, одеколон
сладким стал, как мускат
4.
Утро врывается в мой сон протяжным звуком будильника.
Времени мало — за полчаса я должен успеть умыться, одеться, позавтракать и добежать до работы. Мне нехорошо, но еще больше меня начинает мутить, когда я вижу тело, лежащее со мной рядом в одной постели. Засаленые волосы, оплывшая косметика на некрасивом лице, начинающая дряблеть кожа… Она спит и во сне чему-то улыбается. Я пытаюсь вспомнить, где я ее подобрал. В «Шалмане»? В игровухе? Черт, не помню. Вообще не помню вчерашний день. У меня не похмелье, я еще, кажется, до сих пор пьяный. Что? Куда? Кто?