1880
КУКЛА
Славная девочка, ты и мила и пригожа,
С куклой играя, сама ты на куклу похожа!
Косы ты ей заплетаешь, пестро одеваешь,
Пышными лентами, нитями бус украшаешь,
В ушки ей вденешь сережки, обуешь ей ножки,
То ей головку подымешь, то склонишь немножко!
К сердцу ее прижимая, ласкаешь, милуешь,
В черные глазки и в алые губки целуешь,
А надоело возиться с игрушкой никчемной —
Схватишь за ножку и в угол швырнешь полутемный.
В дальние годы я взором, дитя, проникаю:
Жаль мне и куклы и няньки, девчушка родная!
Ты не заметишь, как годы промчатся вот эти…
Чистому сердцу недолго погибнуть на свете!
Куколка девушкой станет, красивой и стройной;
Щеки румянец согреет и свежий и знойный;
Солнечным блеском девический взор загорится.
Люди с тобою начнут, точно с куклой, носиться:
Истины-правды тебе ни один не укажет;
Мыслей, тревожащих душу твою, не развяжет;
Любящим сердцем твоим заниматься не будет;
Силы, что дремлет в тебе, не поймет, не разбудит;
Льстить тебе станут, к ногам твоим жадно прихлынут
И, точно куклу, потом тебя в угол закинут…
1886
КОБЗАРЬ
Мой кобзарь — не тот вояка,
Что когда-то в старину
Вместе с пикой да чеканом
Брал бандуру на войну.
Мой кобзарь — не запорожец,
Что, в атласе да в шелках,
Пел о штурме Трапезунда,
Об отважных казаках.
Нет, незрячий и убогий,
С бедной лирой за плечом,
Он плетется боязливо
За мальцом-поводырем.
Со двора во двор заходит,
Приглашенья робко ждет
И под взвизги струн то псальму,
То про Лазаря поет…
«А сыграй-ка мне, любезный,
Про Подкову и Сомка,
Про Хмеля, про Дорошенка
Да про грозного Сирка!»
«Нет, не знаю! Может, лучше
Про бедняжку-попадью,
Про Фому да про Ерему
Да Сковороду спою?
Как Чечеточка ходила
Погостить к своим зятьям?
Про «Мещанку», про «Дворянку»?
Это я пропел бы вам!»
Пой, что хочешь; тоже сгинет,
Сгинет напрочь, как туман…
Пой, мой лирник, мой незрячий!
Ты — один из могикан!
1888
ПОСЛЕДНИЙ ИЗ МОГИКАН
Вдаль бредет чумак усталый, пыль покрыла ноги,
Одинокая ракита клонится к дороге;
Не поет чумак, не крикнет на волов несытых,
Лишь покорно и печально говорит раките:
«Ой, кудрявая ракита, спрячь меня с волами
От чумацкой горькой доли, что идет за нами.
Нынче я в пути далеком никого не встретил,
Там, где деды шли с возами, лишь гуляет ветер».
А в ответ ему с вершины ястреб молвит зычно:
«Широка степь, но и в степи тесно стало нынче!
Арендованы колодцы, высохла водица,
И волам в дороге негде досыта напиться…»
Ой, волы, волы степные, други крутороги!
Перепаханы плугами прежние дороги.
Уж по тем дорогам старым не ходить нам вместе,
Добредем до Крыма с вами и — допета песня!
1894
ЛЕОНИД ГЛЕБОВ (1827–1893)
КУЗНЕЧИК
Как в степи, в траве пахучей,
Наш Кузнечик-сорванец —
И певучий и прыгучий,
Словом, парень-молодец,
Наслаждался буйным цветом
И в пшеничке и во ржи
И целехонькое лето
Жил на свете — не тужил.
Веселись, покуда молод,
Все на свете — трын-трава.
Только чует — зимний холод
Предъявил свои права.
К Муравью Кузнечик скачет,
Плачет, просит пособить:
— Посоветуй мне, земляче,
Как тут зиму перебыть?
Слышишь: ветер завывает,
Видишь: снег лежит везде…
Дядя, сжалься, умоляю,
Не оставь меня в беде! —
Головой в ответ качая,
Так сказал ему земляк:
— Тем, кто лодыря гоняет,
Не поможешь, брат, никак.
Как же не гонять по свету,
Когда все вокруг цветет?
Ведь на то у нас и лето,
Знаешь сам: душа поет.
Поневоле тут заскачешь —
Ведь на то простор степей.
— То ты скачешь, то ты плачешь, —
Отвечает Муравей. —
Такова твоя удача:
Божье лето проскакал,
А теперь танцуй, казаче,
На морозе гопака!
1890
НЕ ПЛАЧЬ, ПОЭТ!
Не плачь, поэт! Пускай порой и горько будет
Рыданьем не тревожь своим;
Плаксивых слов теперь не уважают люди,
Чужое горе — чуждо им.
Куда приятней жить, когда кругом смеются,
Беды и так уж полой рот;
И через золото, толкуют, слезы льются —
Не добавляй своих забот!
Не плачь, поэт! В тиши, наедине с собою,
Встречай безмолвно свой конец.
«Он, — скажут, — никому не докучал слезою,
Ему хвала, ему венец!»
1890
В СТЕПИ
Судьбой заброшенный в наш город суетливый
Добра и зла вертеп, раскрашенный пестро,
Я все-таки в душе люблю луга и нивы,
Родную степь, и речек серебро.
Там светлая заря мне радостно сияла,
Летала на коне там молодость моя;
О счастье, о любви надежда мне шептала, —
И этим шепотам внимал и верил я.
Степная ширь кругом, как море, голубела,
И роща пышная кивала мне листвой;
Кто насадил ее, мне мало было дела —
Но это был наш тихий рай земной.
Была там пасека, стоял шалашик скромный,
И пасечник-старик свой век в нем доживал;
Любил я навещать его приют укромный:
Там отдыхал душой, тревоги забывал.
И жарким днем, и ввечеру, бывало,
На таганке кипит невзрачный котелок,
И, глядя ласково, в кулеш подсыпав сала,
О давнем, о былом толкует старичок.
Вся молодежь порой к нему сходилась наша,
И допоздна не молк звук песен молодых;
Садились ужинать — и старикова каша
Была вкуснее нам всех лакомств дорогих…
Но верно говорят: не будет лета дважды…
Пришла беда — и смутный час настал!
Тряхнул мошной делец какой-то важный,
Безжалостно топор вдруг застучал, —
Все уничтожила под корень воля злая!
И горько, горько видеть это мне,
Душа болит… Лишь воронье летает,
Да дятел иногда стучит в прогнившем пне.
Где пасека была — все мурава покрыла,
И не дымится там наш милый таганок;
В густой траве схоронена могила,
В могиле спит забытый старичок.
А было ведь не так: уж раннею весною
Слетались соловьи звенеть в тени ракит…
Березка бедная осталась сиротою,
Над одинокою могилою стоит.
Изгорбилась она, и ветви долу гнутся,
А в головах — поросший мохом крест…
Настанет ночь — с березы слезы льются,
И ветерок чуть шелестит окрест…
О, сколько их — могил, где доля спит казачья!
Но где они? Жизнь не вернуть назад.
Никто, никто над ними не заплачет:
И плакать некому, и плакать не велят…
1893
* * *
Скакал гарбуз по долинам,
Искал свой род гарбузиный.
С огорода покатился —
В Чернигове очутился.
Нашлись огурцы и дыни,
Гарбузята, гарбузыни…
Будьте живы и здоровы,
Все родичи гарбузовы!
1893 (?)
ЯСЛИ
Жил на селе казак Кирило Яловец.
Богато жил, счастливо:
Имел при доме садик и хлевец,
И огород, и ниву.
А главное — была ему дана
Разумная жена.
Ведь без нее казак — что блин без масла,
Ни швец, ни жнец и ни в дуду игрец…
Затеял мой Кирило Яловец
Плести посреди хаты ясли.
На что, на что — на это был горазд.
Лозу отборную припас,
Старается, плетет — лозиночку к лозинке,
Как будто мастерит не ясли, а корзинку:
Там выплетет мережку, там узор.
Уж ясли заняли полхаты.
Такие ясли, что куда там!
Но как их вынести во двор?
Такой вопрос Кирила не заботит,
Кирило весь в работе,
Не ждет, что попадет впросак.
Возможно, он бы и подумал,
Что ясли в дверь не протолкать ему, мол,
Да был он думать не мастак.
Зовет жену Кирило. Пусть посмотрит.
— Что, ясли хороши? Не так ли, Мотря?
А Мотря: — Так-то так,
Да вот из хаты как? —
Смеется Яловец: — Найдем дорогу!
Покличем кума на подмогу. —
А Мотря: — Нужен тут не кум,
А ум.
Зови ты кума или свата —
Как ясли вынести? Подумай сам… —
Подумал Яловец. В затылке почесал.
И ясли разобрал — не разбирать же хату!
Не делай так, как делал Яловец.
Сообрази вначале, мастер,
Какой предвидится конец,
Чтоб дважды не плести одни и те же ясли.
* * *
Как будто басня врет порядком,
Однако режет правду-матку,
Того клеймя, над тем труня…
Читайте, помните меня.
1895
СТЕПАН РУДАНСКИЙ (1834–1873)
* * *
Повей, ветер, в край родимый,
Где расстался я с любимой,
Где оставил черны очи…
Повей, ветер, с полуночи!
На родимой Украине
Хатка белая в долине;
А в той хатке — там отрада,
Там отрада — моя лада…
Повей, ветер, прежде солнца,
Прежде солнца, у оконца:
У оконца спит на воле,
Спит на воле моя доля.
Повей, ветер, с лаской прежней,
Над румяной щечкой нежной;
Над той щечкой наклонися,
Спит ли милая — вглядися.
Если спит, не пробудилась,
Ты напомни, с кем любилась,
С кем любилась, целовалась,
В любви вечной признавалась.
Если сердце встрепенется,
Если милая проснется
И в тоске вздохнет сильнее, —
Возвращайся поскорее!
А уж если позабыла
И другого полюбила,
То развейся по долине,
По родимой Украине.
Ветер веет, ветер веет,
Сердце тужит, сердце млеет,
Ветер веет, повевает —
А назад не прилетает.