Черноус доброжелательно спросил:
— К Зое, что ли?
— Ну да! — обрадовался Нагибин.
— Хорошая девушка, — Черноус улыбнулся. — В следующее увольнение договоришься. А сейчас, сам понимаешь, служба.
— Чудак! — воскликнул осуждающе Нагибин. — Так я же мигом. Вон ее дом.
— Не будем об этом говорить, — мягко, не повышая голоса, сказал Черноус. — Вопрос, по-моему, ясен.
— Да что ты, Федор! — весело возмутился Нагибин, — Испугался? Ха-ха-ха… — матрос искусственно захохотал. — Чудеса!
Черноус рассмеялся, заинтересованно глядя на матроса. Однако не уступил.
— Федором — это ты зря. Не Федор я сейчас. Хороший ты парень, а вот многого не понимаешь.
— Не пустишь, значит?! — Нагибин всем своим существом выражал крайнее удивление. Казалось, он действительно не понимал причины неуступчивости товарища.
Черноус смотрел на него с удовольствием.
— Не то — пустишь не пустишь. Сам должен сообразить — нельзя.
Нагибин дурашливо хлопнул себя по лбу.
— Как же это я не сообразил? Служба ведь, а я — к девушке. Дурак!
— Ну вот и молодец, — поощрительно промолвил Черноус, не придавая значения насмешливо-ироническому тону Нагибина. — Пойдем живее.
Нагибин посуровел, молча зашагал рядом, отвернув голову в сторону.
Черноус дружески и серьезно посоветовал ему:
— В художественную самодеятельность обязательно запишись — талант у тебя!
— Причем здесь самодеятельность, не понимаю, — презрительно передернул плечами матрос, еле сдерживая клокочущую в нем злость.
— Я серьезно говорю, — сказал тем же ровным и спокойным голосом Черноус. — Способности к игре бо-оль-шие у тебя. Зря ты дуешься, я…
Старший матрос не договорил. Навстречу им шла группа офицеров. Чеканя шаг, патруль приветствовал офицеров.
Матросы вышли к реке и зашагали вдоль левого берега. Река почти очистилась ото льда. Буро-желтая вода неудержимо, напористо катилась к морю, вихрясь и журча у каменистого неровного берега, разбивая о бетонные быки каменного моста редкие льдины. Много коротких бревен, щепок, веток, смерзшихся кучек мусора и охапок сена несла вешняя вода. От реки тянуло холодом.
— Спокойный ты какой-то, — следуя своим размышлениям, вслух сказал Нагибин, пытаясь хоть чем-нибудь поддеть и обидеть Черноуса. — Как бревно, бесчувственный. Даже злиться не умеешь. Равнодушный.
У Черноуса дрогнула бровь, сжались губы. Нагибин сбоку внимательно следил за лицом старшего матроса. Черноус уловил во взгляде обидчика недобрый торжествующий огонек и, усмехнувшись, по-прежнему спокойно и ровно сказал:
— Характер такой. От злости худеют. Мне не к лицу.
Нагибин разочарованно махнул рукой.
— Не пойду больше с тобой в наряд: скучно.
— А я с тобой пойду… за милую душу.
— Почему? Зачем тебе со мной ходить? — спросил горячо матрос, словно бы убеждая товарища не делать никогда этого. В голосе его слышались насмешливые и в то же время испуганные нотки.
— Скажу. Нравишься ты мне — не скрытый, весь на ладони.
Нагибин мгновенно посветлел, не в силах скрыть удовольствия, и отвернулся к реке.
— Эх, черт! — удивился он чему-то и зашагал веселее. Достал из кармана пачку папирос. Хотел закурить — уже папиросу сунул в рот, — но, взглянув вопросительно на Черноуса, раздумал. Положил папиросу обрати но в пачку, спрятал в карман и снисходительно проворчал:
— Ладно, все равно. Будем действовать по уставу. Служба так служба.
— Дело, — одобрил Черноус.
Приветствуя и отвечая на приветствия, матросы шли по берегу, поглядывая по сторонам. С ними поравнялся ефрейтор, вскинул руку к пилотке и обогнал. Черноус успел заметить, что у ефрейтора не застегнут воротник и нет одной пуговицы на хлястике, который тот, словно бы оправляя, прикрыл закинутой назад рукой.
Черноус негромко окликнул его:
— Товарищ ефрейтор!
Ефрейтор секунду помедлил, затем круто повернулся, подошел и представился:
— Ефрейтор Барков.
— Пуговицы у вас на хлястике нет, товарищ ефрейтор. — тихо и сочувственно сказал Черноус. — И воротник… был не застегнут.
Сбитый с толку неожиданно мягким дружеским тоном старшего матроса, ефрейтор покраснел:
— Виноват, товарищ старший матрос, не заметил, — заговорил доверчиво он. — Из кино я иду. Пуговицу, наверное, оборвали в темноте, когда выходил. Не заметил, виноват.
— Верю, что в кино оборвали, — согласился Черноус. — Но вы говорите, не заметили, а зачем же рукой прикрывали?
Ефрейтор покраснел еще сильнее, замялся, переводя просительный взгляд с Черноуса на Нагибина. Тот смотрел на него хмуро, отчужденно. Окинув презрительным взглядом Баркова, проговорил грубо и властно:
— Не крути хвостом: ясно все, — и, обращаясь к Черноусу, добавил — Чего с ним, солдатом, чикаться! Возьмем документы и пусть прогуляется в комендатуру. Будет порядок…
— Прекратить! — резко оборвал матроса Черноус. Нагибин опешил и притих, удивленно глядя на старшего матроса. Что с ним стряслось? Никогда такого не бывало.
Ефрейтор еще плотнее прижал руки к бедрам, подтянулся и теперь уж бесстрастно и прямо смотрел только на Черноуса.
— Покажите ваши документы, — опять спокойно обратился старший матрос к нему. Ефрейтор не торопясь с достоинством достал документы.
Посмотрев, Черноус возвратил их.
— Как же вы пойдете теперь по городу без пуговицы, с заткнутым за ремень хлястиком? — спросил он после непродолжительного молчания. — Остановят опять, будет два замечания вместо одного.
— Я забегу к знакомым, пришью, — обнадеженный, ефрейтор заметно оживился. — Здесь рядом. Я сейчас же устраню непорядок. Разрешите идти, товарищ старший матрос?
— Не разрешаю, товарищ ефрейтор. Пойдете с нами в комендатуру, там пришьете.
Ефрейтор, поняв, что все потеряно, что этого моряка не разжалобишь и не уговоришь, сразу расслабил тело и положил руку на ремень.
— Ладно, — протянул он ехидно и многообещающе. — Мы тоже несем патрульную службу, — и неожиданно перешел на «ты». — Сердца у тебя нет. Не моряк ты, а солдафон.
— Жаль, — отрывисто выдохнул Черноус, подытожив какие-то свои мысли. — Браниться незачем. Пойдемте.
Черноус пошел, но вдруг остановился и пристально всмотрелся в реку. В белесых сгущающихся вечерних сумерках река в рамках потемневших берегов казалась светлее прежнего. Черные льдины неслышно скользили по светлой дороге.
— Смотрите, — обернулся Черноус. — Что там шевелится на льдине? Вон. Видите?
— Коза! — закричал весело Нагибин, забыв о недавней обиде. — Чудеса!
Льдина быстро приближалась, и вскоре стало слышно прерывистое козлиное блеяние.
— Под мостом перевернет и разобьет, — сказал Черноус. — Погибнет коза.
— Вот будет смеху! — с мальчишеским задором прошептал матрос. — Стоит посмотреть.
— Смех тут не к месту, — недовольно пробормотал Черноус, посматривая то на льдину, то на берег и что-то прикидывая в уме.
— Ага! — оживился он, показав куда-то рукой. — Там близко проплывет. За мной!
Черноус побежал назад. Нагибин с видимым удовольствием— за ним. Только ефрейтор поотстал. «Уйти — и все, — подумал он, но колебался. — Хуже бы не получилось. Документы смотрел, наверное, запомнил». Барков потоптался на месте. «Этот запомнит», — решил наконец он, наблюдая за Черноусом. Тот ловко и уверенно пробирался, прыгая с камня на камень и балансируя по узкой отмели — остаткам каменного основания, разрушенного во время войны и разобранного моста.
Ефрейтор Барков подбежал к матросам в тот момент, когда льдина уже подплывала к отмели.
— Проплывает мимо, — тревожно сказал Черноус, не сводя глаз с льдины. — Метрах в пяти.
Он повернулся к спутникам, взглядом спрашивая: «Как быть?».
Барков пожал плечами, а Нагибин начал весело фантазировать:
— Крюк бы сюда: раз за шерстянку — и на берег. Или бросательный — моментально бы зацепили за рога. Чудеса — коза на буксире!
Его забавляла эта неожиданная история с козой, лицо матроса задорно сияло.
Льдина почти поравнялась с отмелью. Черноус скинул с себя бушлат, бескозырку и решительно шагнул в воду. Нагибин ахнул, а ефрейтор машинально придвинулся ближе к воде. Черноус сделал несколько шагов и погрузился по пояс. Вокруг его тела закружились маленькие водоворотики и вспененные бурунчики. Сильное течение тянуло старшего матроса в сторону, но он, преодолевая его, наклонился вперед, упершись в дно широко расставленными ногами. Взглянул на льдину и еще подвинулся вперед, погрузившись в воду по грудь. Казалось, льдина вот-вот наскочит прямо на него, ударит и собьет с ног.
— Назад! — истошно выкрикнул Нагибин. — Ударит!
Льдина стремительно надвинулась на Черноуса, но он, чуть подавшись грудью назад, чтобы пропустить ее, вытянул перед собой руки и схватил козу за ноги. В следующий момент она уже лежала серым воротником на шее моряка, мелко дрожа и надсадно блея. Льдина же скользнула в тень от моста, ударилась об опору, развалилась с глухим треском и ушла под воду.
Черноус, наклонившись против течения, с минуту постоял, находя равновесие, затем начал медленно приближаться к берегу, переступая с ноги на ногу. Он почти добрался до берега — вода доходила лишь до колен, — когда левая нога его провалилась в яму. Черноус, сопротивляясь, медленно повалился на бок. Коза заблеяла пуще прежнего и затрепетала. Ефрейтор Барков, подняв облако брызг, бросился на помощь и поддержал моряка.
Наконец они выбрались на сушу. Черноус опустил козу на землю, щелкнул по рогам и улыбнулся.
— Ну вот и порядок, дурашка.
Вверху раздались аплодисменты и крики. Старший матрос поднял голову и увидел толпу зевак.
— Пойдемте, — заторопился он, надевая бушлат и бескозырку.
— А козу? — забеспокоился молчавший все это время Нагибин. — Козу куда? В комендатуру отведем, а?
Черноус и Барков переглянулись и расхохотались.
— Чего ржете? — обиделся Нагибин. — Передадим милиции, найдут хозяина.
Но хозяин нашелся и без милиции. К ним подбежала, тяжело переваливаясь с ноги на ногу, полная женщина в мужском пиджаке и цветастом платье. Растрепанная, запыхавшаяся, она подкатилась к козе, схватила ее за рога и сдавленно пропыхтела: «Моя». Женщина села, вернее, бессильно плюхнулась на землю рядом с козой и, не сводя, глаз с военнослужащих, что-то попыталась сказать, по-рыбьи двигая широко разинутым ртом, в котором поблескивали золотые зубы.
— Значит, ваша коза? — спросил ее Черноус.
Женщина торопливо закивала головой.
— Ее, ее, — подтвердило несколько голосов из толпы наверху. — Известная дама.
— По базару, — добавил кто-то под дружеский смех.
Женщина метнула гневный взгляд в сторону зевак и снова уставилась влажными глазами на спасителей.
— Голубчики, — выдавила она наконец из себя членораздельные звуки. — Спасибо. Кормилицу мою. Голубчики. Гуляла она. На льдине — сено. Прыгнула. Льдину и понесло. Бежала я — отстала. Голубчики… Приходите. Молочком угощу.
Черноус кивнул головой:
— Ясно, мамаша. До свидания.
Все трое поднялись наверх и заспешили по улице. Навстречу им уже бежал взволнованный лейтенант.
— В чем дело? — строго спросил Карасев, предчувствуя что-то недоброе. — Толпа собралась. Что-нибудь случилось?
Старший матрос спокойно и коротко доложил.
— Так, — перевел дыхание офицер и успокоился. — Хорошо. А ефрейтор?
— Задержан. Пуговицу у него оторвали в кино, потом… — Черноус помедлил, — воротник был расстегнут. Прошу…
— Немедленно в комендатуру. Бегом! — приказал лейтенант, прервав матроса.
— Есть, — ответил Черноус. — Прошу, товарищ лейтенант, отпустить ефрейтора, так как…
— Куда отпустить?! — возмутился лейтенант. — Вы же мокрые, простудитесь. Бегом в комендатуру, к дежурному врачу. А потом ефрейтор может идти, но, чтобы впредь…
Офицер погрозил пальцем.
— Слушаюсь, — весело щелкнул мокрыми сапогами Барков.
— Есть.
И старший матрос с ефрейтором побежали. Но Черноус, вспомнив о чем-то, возвратился и доложил:
— Товарищ лейтенант, матрос Нагибин нагрубил старшему по званию ефрейтору Баркову.
Нагибин разинул рот и изумленно посмотрел на старшего матроса.
— Есть. Приму меры, — кивнул головой Карасев. — Идите. Да побыстрее — пар валит от вас.
Черноус догнал Баркова, улыбнулся и протянул руку. Ефрейтор подал свою. Они обменялись рукопожатием и побежали дальше — легко, слаженно, слегка откинув головы назад.
На улице зажглись редкие фонари.
Шестьдесят секунд
Борис Похитайло, воспитанник Рижского нахимовского училища, пришел на корабль недавно. «Летняя практика» — это звучало так заманчиво и привлекательно, что Боря еще в училище, сдавая экзамены, мысленно переносился на корабль, в среду «овеянных ветрами всех румбов отважных моряков». Ему представлялось, как он придет на корабль, доложит вахтенному офицеру: «Нахимовец Похитайло прибыл на корабль для прохождения практики!» — и тот, вытянувшись по стойке «смирно» и приложив руку к головному убору, ответит строго по-морскому:
— Есть!
Ясно, что Боре представлялся не какой-нибудь корабль вообще, а непременно линкор или крейсер. Впрочем, Боря был негордый и удовлетворился бы эсминцем.
Каково же было разочарование, когда он получил назначение на обыкновенное аварийно-спасательное судно. Впервые ступив на палубу этой «коробки», как он презрительно назвал небольшой корабль. Боря почувствовал глубокую обиду. Отдав честь военно-морскому флагу, Боря неуверенно остановился у борта. Вахтенный у трапа матрос Данилов снисходительно, как показалось Борису, спросил его:
— Честь имею представиться. Вам кого, юный моряк?
— Я прибыл на корабль для прохождения практики, товарищ матрос, — ответил строго Боря.
— Очень рад. Ждали вас с нетерпением. Сейчас мы вызовем дежурного — и будет порядок, — сказал, улыбаясь, Данилов.
Матрос вызвал дежурного по кораблю, которым оказался не офицер, а мичман. Он взял нахимовца за руку и, добродушно улыбаясь, повел к помощнику командира.
Боря окончательно пал духом. Особенно обидно было, что мичман вел его за руку, как маленького. Встречные матросы улыбались и подмигивали Боре. Нет, что ни говорите, но эти минуты шествия за дежурным были, может, самыми неприятными, самыми оскорбительными в жизни Бориса Похитайло.
Так началась у Бори летняя морская практика.
Корабль все время стоял у стенки и, кажется, не собирался никогда выходить в море. Словно в довершение всех Бориных несчастий, в море не происходило аварий и бедствий кораблей, которым нужна была бы помощь. Борис втайне даже желал какого-нибудь сверхграндиозного кораблекрушения, в котором бы их «коробка» сыграла героическую роль. Но, как назло, грандиозных катастроф не происходило.
Правда, Боря зря не терял времени, да и боцман не давал особенно прохлаждаться. С утра до вечера Боря лазал по кораблю, изучал его от клотика до киля. Матрос Данилов, прикрепленный к нахимовцу в качестве «гида», как выразился в шутку боцман, очень тяготился этими обязанностями. Не раз он обращался к боцману с просьбой освободить его от «преподавательской деятельности», но тот не хотел и слушать об этом.
— Отставить такие разговоры, матрос Данилов! Вы опытный моряк — так, по крайней мере, думал я о вас до сегодняшнего дня, — и поэтому должны передать свои знания нахимовцу.
— Есть, передать знания…
Данилов повернулся кругом и направился в кубрик, где его ожидал Борис Похитайло.
— Детский сад! — ворчал Данилов. — Товарищ Данилов— корабельный гид, заместитель пионервожатого по военно-морской части. Сила! Черт знает что такое!
При виде Данилова Похитайло поднялся, поправил бескозырку и вытянул руки по швам.
— Вольно! Ну, будущий покоритель стихии, отважный морепроходец, сегодня изучаем назначение и устройство носового шпиля. Прошу следовать за мной.
Боря, не зная, улыбаться ему на шутку матроса или оставаться серьезным, пошел вслед за Даниловым.