— А когда видел в последний раз?
Джо попытался припомнить, но не смог. Выходившие из церкви люди стали останавливаться, перешептываться, тень беспокойства легла на каждое лицо. Начались встревоженные расспросы — детей, молодых учителей. Выяснилось, что никто из них ни Тома, ни Бекки на борту возвращавшегося в город пароходика не заметил — было уже темно, а проверить, не остался ли кто на берегу, никому в голову не пришло. Наконец, один молодой человек испуганно выпалил, что они, верно, и сейчас еще в пещере! Миссис Тэтчер упала в обморок. Тетя Полли зарыдала, заламывая руки.
Страшное известие передавалось из уст в уста, от одной людской компании к другой, с улицы на улицу и через пять минут забили церковные колокола, поднимая на ноги весь городок. Происшествие на Кардиффской горе утратило большую часть его значения, о грабителях все позабыли и еще до того, как ужасная новость успела состариться на полчаса, две сотни мужчин направились по реке и по береговой дороге к пещере.
В долгие послеполуденные часы городок выглядел пустым, словно вымершим. Многие женщины навестили тетю Полли и миссис Тэтчер, чтобы постараться успокоить их. Ну и поплакать с ними, конечно, что было лучше всяких слов. Всю томительную ночь город ждал известий, но, когда, наконец, наступило утро, известие пришло только одно: «Пришлите побольше свечей — и еды». Миссис Тэтчер почти обезумела, да и тетя Полли тоже. Судья Тэтчер присылал жене записки со словами надежды и ободрения, однако поднять дух бедных женщин этим запискам не удалось.
Старый валлиец, покрытый пятнами свечного сала, перепачканный в глине и полуживой от усталости, возвратился в свой дом на рассвете. И обнаружил Гека так и лежавшм в отведенной ему постели, да еще и бредившим в горячке. Все доктора городка ушли в пещеру и потому ходить за больным взялась вдова Дуглас. Она сказала, что сделает все для нее посильное, потому что хороший ли Гек мальчик, дурной или совсем никакой, но все же, он — создание Господне, а ничем, сотворенным Господом, пренебрегать не следует. Валлиец же сказал ей, что Гек не лишен достоинств, и вдова ответила:
— Вне всяких сомнений. Это печать Господня. Он никого не бросает. Никогда. На всяком Его создании такая печать где-нибудь да отыщется.
Поутру в городок начали возвращаться изнуренные мужчины, однако самые крепкие из его граждан продолжили поиски. Все возвратившиеся рассказывали одно: уже обшарены самые отдаленные уголки пещеры, в которые прежде никто не заглядывал, каждый ее закуток, каждую расщелинку старательно обыскали; время от времени кто-то из шедших по галереям пещеры вдруг замечал мерцавший далеко впереди огонек и тогда мрачные проходы оглашались криками и пистолетными выстрелами. В одном месте, далеком от тех, что обычно посещаются туристами, на каменной стене обнаружили выведенную свечной копотью надпись «Бекки и Том», а совсем рядом с ней лежал на земле пропитавшийся свечным салом клочок ленты. Миссис Тэтчер признала этот клочок и разрыдалась над ним, твердя, что это последняя оставшаяся у нее память о ее девочке, и самая драгоценная, потому что только она и видела ее дочь еще живой, еще не настигнутой мучительной смертью. Кто-то рассказал, что иногда люди, обыскивавшие пещеру, видели вдали искорку света и тогда из их глоток вырывался радостный крик и с десяток мужчин бежали, гулко топая, по проходам, — но их неизменно ждало горькое разочарование, ибо находили они не детей, а лишь своих же товарищей, также занимавшихся поисками.
Так и тянулись гнетущие дневные и ночные часы и городок постепенно погружался в лишенное надежд оцепенение. Руки у всех опустились. Случайно сделанное в это время открытие — выяснилось, что владелец постоялого двора Общества трезвости поторговывал спиртным, почти не участило, сколь ни отвратительным оно выглядело, пульс городка. Гек, когда у него настала минута просветления, заговорил вдруг о постоялых дворах и спросил, вяло страшась ответа, не нашли ли чего — уже после того, как он заболел, — в постоялом дворе Общества трезвости.
— Нашли, — ответила вдова.
Гек сел в постели, глаза его стали безумными.
— Что? Что нашли?
— Спиртное! — и теперь этот двор закрыли. Ложись, дитя, не пугай меня.
— Скажите мне только одно — только одно, прошу вас! Это Том Сойер его нашел?
Вдова разразилась слезами:
— Тише, тише, дитя, тише! Я уже говорила тебе — ты не должен разговаривать. Ты очень, очень болен.
Выходит, только выпивку и нашли; кабы нашли золото, тут бы такой шум поднялся… И значит, сокровище исчезло — навсегда! Но почему она плачет-то? Как странно, что она плачет.
Эти мысли кое-как пробились в тусклое сознание Гека и утомили мальчика до того, что он заснул. А вдова сказала себе:
«Ну вот, он и снова спит, бедный страдалец. Том Сойер нашел! Кто бы теперь нашел самого Тома Сойера! Немого осталось тех, кому еще хватает надежд и сил для продолжения поисков.»
Глава XXXI
Находки и потери
Вернемся теперь к тому, что произошло во время пикника с Томом и Бекки. Первое время они прогуливались вместе с другими детьми по темным галереям, навещая знакомые им чудеса пещеры, носившие названия, чрезмерно картинные — «Гостиная», «Собор», «Дворец Аладдина» и прочее. Затем началась игра в прятки — сначала Том и Бекки предавались ей с пылом, но затем слегка подустали и пошли прогуляться по извилистому коридору, держа свечи несколько наотлет и читая имена, даты, почтовые адреса и изречения, густой росписью (созданной посредством свечной копоти) покрывавшие его каменные стены. Так, уходя все дальше и разговаривая, они почти не заметили, как оказались в таких местах, где никакой стенной росписи видно уже не было. Дети вывели под выступом стены собственные имена и двинулись дальше. И наконец, пришли туда, где с каменного навеса спадала струйка воды, насыщенной известняком, который в ходе неторопливых столетий изваял из поблескивавшего, неподвластного даже времени камня кружевную, плоеную Ниагару. Том, желая порадовать Бекки, протиснулся за каменные кружева, чтобы подсветить их изнутри. И обнаружил заслоненную ими, вырубленную самой Природой узкую лестницу, круто уходившую вниз между двумя стенами, и лестница эта мигом пробудила в нем честолюбивого первопроходца. Он позвал к себе Бекки, дети копотью нанесли на стену пометку, которая помогла бы им отыскать дорогу назад, и отправились на поиски новых открытий. Некоторое время они спускались в тайные глубины пещеры, а затем оставили еще одну пометку и отклонились в сторону от лестницы, надеясь совершить новые открытия, о которых смогут рассказать наверху. Так они добрались до просторного каменного подземелья, с потолка которого свисало множество сверкающих сталактитов длиной и обхватом примерно в человеческую ногу. Дети побродили среди них, дивясь и любуясь, а после свернули в один из многочисленных выходящих из этой полости коридоров, и вскоре он привел их к волшебному источнику, дно которого покрывал тонкий узор из поблескивавших кристаллов; источник этот бил в самой середине другого подземелья со стенами, состоявшими из фантастических колонн, образовавшихся при соединении огромных сталактитов и сталагмитов, созданных водой, которая столетиями капала с потолка подземелья. Потолок облюбовали летучие мыши, свисавшие с него большими гроздьями — по несколько тысяч в каждой; свет потревожил этих тварей и они сотнями ринулись вниз, пища и яростно бросаясь на свечи. Том хорошо знал и повадки их, и опасность того, что они сейчас делали. Он схватил Бекки за руку и бегом повлек ее в первый же попавшийся коридор — и то с некоторым опозданием, ибо одна из летучих мышей успела загасить крылом свечу выбегавшей в него Бекки. Летучие мыши долго еще преследовали детей, однако те раз за разом ныряли в первые же попадавшиеся им по пути боковые галереи и, наконец, ушли от опасной погони. А затем Том обнаружил подземное озеро, тянувшееся, теряясь во мраке, далеко-далеко. Мальчику очень хотелось исследовать берега этого озера, однако он решил, что сначала лучше будет присесть — в первый с начала похода раз — и немного отдохнуть. И тогда мертвое безмолвие этих мест впервые сжало холодной и липкой лапой души обоих детей. Бекки сказала:
— Я как-то не думала об этом, но, по-моему, мы давно уже не слышим ничьих голосов.
— Так ведь мы забрались куда ниже их, Бекки, и уж не знаю, как далеко ушли от них на север, на юг, на восток — в общем, куда-то ушли.
Бекки встревожилась.
— Интересно, давно ли мы бродим здесь, Том? Давай лучше вернемся назад.
— Да, пожалуй, так оно будет лучше. Наверное.
— А ты сможешь найти дорогу, Том? Я в этих поворотах совсем запуталась.
— Думаю, смогу — вот только летучие мыши… Если они загасят наши свечи, нам очень туго придется. Давай попробуем в обход пойти, чтобы опять к ним не попасть.
— Давай. Надеюсь, мы не собьемся с пути. Это было бы так ужасно! — и мысль о столь страшном исходе заставила ее содрогнуться.
Они выбрали коридор и долго шли по нему в молчании, заглядывая в каждый встречный проход, чтобы понять, нет ли в нем чего-либо уже им известного, однако каждый оказывался незнакомым. Всякий раз, как Том осматривал новый проход, Бекки вглядывалась в лицо мальчика, стараясь увидеть в нем какие-то способные породить надежду знаки, а он весело произносил:
— Все в порядке. Этот не годится, но мы все равно найдем тот, что нам нужен!
Однако у самого Тома уверенности после каждой новой неудачи оставалось все меньше и меньше и, наконец, он начал наугад сворачивать в первые попавшиеся галереи в отчаянной надежде найти уже знакомую. Он еще повторял «все в порядке», но сердце его сковал страх столь тяжкий, что прежнего задора в этих словах не осталось и звучали они теперь так, точно Том говорил: «Все пропало!». Бекки в мучительном страхе жалась к нему, изо все сил стараясь сдержать слезы. И наконец сказала:
— Ах, Том, ничего, что там летучие мыши, давай все же вернемся! По-моему, мы только хуже делаем.
— Послушай! — сказал Том.
Полная тишина — столь глубокая, что даже дыхание детей казалось в ней шумным. Том крикнул. Крик его отдался эхом в пустых проходах и замер вдали, обратившись в звук столь тихий, что он показался детям переливом издевательского смеха.
— Не делай так больше, Том, а то мне жутко становится, — попросила Бекки.
— Пусть оно и жутко, Бекки, а все лучше, чем ничего, — нас ведь могут услышать, понимаешь?
И он крикнул еще раз.
В его «могут» леденящего ужаса было больше, чем в призрачном смехе, ибо слово это свидетельствовало о гибели надежды. Дети стояли неподвижно, вслушиваясь, — нет, ничего! Том развернулся и торопливо пошел назад. Однако недолгое время спустя нерешительность, проступившая во всей его повадке, открыла Бекки еще одну страшную правду: обратной дороги он не знает!
— Ах, Том, ты же не оставлял пометок!
— Я такой идиот, Бекки! Такой идиот! И думать забыл о том, что надо будет как-то вернуться! Все — я сбился с пути. Совсем запутался.
— Том, Том, мы заблудились! Нам больше не выбраться из этого ужасного места! Ах, и зачем только мы ушли от наших!
Она осела на землю и зарыдала, да так бурно, что Том перепугался — а ну как Бекки умрет от горя или лишится рассудка? Он присел рядом с ней, обнял ее, девочка уткнулась лицом в его грудь, приникла к нему и принялась изливать свои страхи, свои бесплодные сожаления, и далекое эхо, глумливо посмеиваясь, возвращало их детям. Том упрашивал ее не отчаиваться, не расставаться с надеждой, она отвечала, что не может. Тогда он стал обвинять и поносить себя за то, что довел ее до такого жалкого положения, и это подействовало. Бекки сказала, что постарается не унывать, что сейчас она встанет и пойдет за ним куда угодно, но только пусть он так больше не говорит. Потому что его вина ничуть не больше, чем ее, сказала она.
И они пошли дальше — без цели, куда глаза глядят, — все, что им оставалось, это идти. Спустя недолгое время надежды их снова ожили — без особой на то причины, а просто потому, что надежде свойственно воскресать, пока старость и привычка к неудачам не отнимут у нее былую живучесть.
Но тут Том взял у Бекки свечу и задул ее. И как же много значило это проявление бережливости! Слова не потребовались, Бекки все поняла и без них, и ее упования угасли снова. Она же знала, что у Тома есть и целая свеча, и еще три или четыре огарка рассованы по карманам — и все-таки, он решил экономить.
Вскоре усталость начала предъявлять им свои притязания. Дети старались не обращать на нее внимания, им страшно было и думать о том, что они сядут и будут сидеть, теряя столь драгоценное для них время — нет, они должны идти, все равно куда, ибо только движение может принести хоть какие-то плоды, сидеть же на месте, значит звать к себе смерть и сокращать ей дорогу.
Но, в конце концов, ноги Бекки отказались нести ее дальше. И она села. Том присел рядом, они заговорили о доме, о том, сколько там друзей, удобных постелей и, главное, света! Бекки расплакалась, Том постарался, как мог, утешить ее, но все произносимые им ободряющие слова, уже истерлись от частого употребления до дыр и приобрели сильное сходство с сарказмами. И скоро уставшая до изнеможения Бекки задремала. Тома это обрадовало. Он сидел, вглядываясь в ее осунувшееся лицо, и видел, как приятные сны разглаживают его, превращают в привычное, в обычное лицо Бекки — мало-помалу и улыбка появилась на нем, да так и осталась. Мир ее лица вселил целительный покой и в душу самого Тома, и мысли его удалились в давние времена, к утешительным воспоминаниям. Так он и сидел, погруженный в раздумья, пока Бекки не издала веселый смешок и не проснулась, — впрочем, смешок этот сразу умер на ее губах, сменившись стоном.
— Ох, как же я могла заснуть! Хотя, лучше бы и не просыпалась! Нет! Нет, Том! Не смотри так! Я этого больше никогда не скажу!
— Это хорошо, что ты поспала, Бекки, ты отдохнула, теперь мы выберемся отсюда.
— Попробуем, Том. Но какие чудесные края мне приснились! Наверное, к ним мы с тобой и идем.
— Может, к ним, может, не к ним. Не унывай, Бекки, и давай попробуем еще раз.
Дети встали и побрели дальше — рука в руке, но без каких-либо надежд. Оба пытались понять, сколько времени уже провели в пещере, и обоим казалось — дни, а то и недели, хоть оба и знали, что этого быть никак не могло: ведь свечи-то еще не догорели. Долгое время спустя, хотя насколько долгое, об этом они никакого представления не имели, Том сказал, что им лучше ступать как можно тише, вслушиваясь, не журчит ли где вода, — нужно найти источник. В конце концов, источник они нашли, и Том объявил, что пора отдохнуть снова. Оба страшно устали, и все же Бекки сказала, что, наверное, стоит пройти еще немного. И удивилась, услышав отказ Тома. Причин отказа она понять не могла. Они сели, Том куском глины прилепил к стене перед ними свечу. Дети задумались и долгое время ничего не говорили. Наконец, Беки нарушила молчание:
— Так хочется есть, Том.
Он достал что-то из кармана.
— Помнишь? — спросил он.
Бекки почти улыбнулась.
— Это наш свадебный торт, Том.
— Да, жаль только, что величиной он не с бочонок, потому что это все, что у нас с тобой осталось.
— Я спрятала его на пикнике в твой карман, хотела потом положить под подушку, как взрослые делают, а теперь он станет нашим…
Она умолкла. Том разделил кусочек кекса на две части, и Бекки быстро проглотила свою, Том же съел лишь половину. Холодной воды хватало — было чем закончить праздничный пир. В конце концов, Бекки предложила идти дальше. Том помолчал немного, а после сказал:
— Выслушай меня, Бекки, ладно? Только спокойно.
Бекки побледнела, но сказала, что выслушает.
— Так вот, Бекки, нам лучше остаться здесь, у воды. Этот огарок — последний.
Бекки заплакала, запричитала. Том утешал ее, как мог, но без большого успеха. А наплакавшись, она вдруг сказала:
— Том!
— Да, Бекки?
— Нас же хватятся, станут искать!
— Конечно, хватятся! Наверняка, уже хватились!
— Может, и ищут уже, а, Том?
— Я думаю, должны. Надеюсь.
— А когда они хватились нас, Том?
— Наверное, когда все вернулись на пароход.