— Требование! — скривился я и тут же воскликнул возмущенно: —Да кто он такой, этот Мнишек, чтобы требовать что-либо у царя Русского?!
— Ладно, пусть не требование и не Мнишека, а горячее пожелание короля польского, — примирительно сказал Димитрий, — могу ли я отказать брату моему? И примас королевства кардинал Мациевский, он, кстати, родня Мнишекам, эту просьбу поддерживает и собирается лично провести церемонию.
— По католическому обряду, — добавил я весьма недовольно.
— А по какому же еще? — ответил Димитрий с легким раздражением. —Да и какая разница? Хоть по иудейскому! Нам до этого никакого дела нет, мне главное, чтобы Марина в Москву прибыла. Тут и справим свадьбу по православному обряду!
— А по какому же еще? — в тон Димитрию вскричал я.
Римского, Венеции и Флоренции, обряд же совершал сам примас Польши кардинал Мациевский.
Об обряде ничего вам не расскажу, ибо не присутствовал. Подумал я: зачем мне лишний грех на душу брать да нести епитимью тяжкую по возвращении домой? Природное же любопытство мое было удовлетворено еще во времена давнишние, как некоторые из вас, возможно, помнят, во время бракосочетания Маргариты, дочери Екатерины Медицейской, с корольком Наваррским Генрихом. Так что я уклонился, а в вертеп католический, устроенный прямо в доме Мнишека, отправил Власьева, на то он и посол. Совести у дьяков, быть может, и нет, но душа есть, и эта душа способна обиду чувствовать. А Власьев видел обиду со всех сторон: и от помыкавшей им Марины, и от короля, и от польских придворных — они весьма громко смеялись над роскошным и как нельзя лучше подходящим к месту одеянием дьяка, длиннополой собольей шубой, крытой золотой парчой, и высоченной горлатной шапкой. И от обиды этой Власьев принялся чудить, а попросту дурака валять. Находясь в своем высоком чине, да еще при исполнении государственных обязанностей, он мог это сделать только одним, зато вернейшим и многократно испробованным способом—дотошным исполнением всех правил и обычаев. Скажем, обратился к нему кардинал с обязательным у католиков вопросом, не давал ли царь Русский обещания какой-нибудь другой женщине, так Власьев ответил: «А мне откуда знать?! В наказе об этом ничего не написано. А мимо наказа я говорить не могу!»
А уж что на пиру происходило, то я сам воочию наблюдал. На пир я, конечно, пошел, с какой стати отказываться? Но, пребывая инкогнито, сидел не на подобающем мне месте, рядом с королем Сигизмундом, а за соседним столом вместе с воеводой Мнишеком. Марина же с Власьевым заняли место за королевским столом. Точнее говоря, заняла Марина, а Власьев заставил себя долго упрашивать, крича громко, что недостоин сидеть рядом со своей будущей царицей, когда же, наконец, сел, то сразу же стал требовать, чтобы им с Мариной поставили точно такие же золотые блюда, как у короля, а с серебряных он и сам есть не будет, и Марине отсоветует. Что немедленно и
исполнил, встал из-за стола, бухнулся Марине в ноги и заголосил: «Государыня! Челом бью! Не допусти порухи чести своей высокой!» Встал, отряхнулся и бухнулся вдругорядь, повторив все то же на чистейшем польском языке. Потом-то он мне признался, что сразу понял: никакого унижения не было, просто у поляков золотой посуды недостает, но остановиться не мог. Удивительно другое: Марина его послушала, ни кусочка за вечер не съела, отговариваясь волнением. Власьев, впрочем, тоже, но он, отказываясь от очередного блюда, заявлял во всеуслышание, что не смеет прикасаться к пище, когда его будущая царица голодает. Но ему все мало было! Когда произносили здравицы в честь новобрачных, Власьев при каждом упоминании имени Димитрия вставал из-за стола и простирался ниц, весьма громко ударяясь головой об пол, и было это столь часто, что я и со счета сбился. Да, немало посмеялся я на той свадьбе благодаря дурачествам Власьева, не ограничивая себя при этом ни в еде, ни в вине.
А вот на королевскую свадьбу мы не попали. Марина быстро усвоила уроки Власьева и уже сама стала требовать от короля Сигизмунда почестей, подобающих царице Русской. Я ей помогал советами, так что все кончилось полюбовно— Сигизмунд предложил Марине поступать по ее усмотрению и отправляться... куда ей будет угодно. А что же мы с Власьевым, великие послы русские? Мы со смирением подчинились приказу государыни нашей!