— Нет. Иногда Прю ни с того ни с сего окружала свою работу завесой секретности. Мой партнер и я предпочитаем обсуждать творческий процесс, как это делали американские эмигранты в Париже много лет назад. Вам может показаться странным, но я считаю себя эмигрантом, хотя Калуза и находится в пределах Соединенных Штатов. Но у нас каждый, кто серьезно занимается кинематографом, является эмигрантом. Я себя часто ощущаю Самсоном среди Филистимлян.
Или Гераклом в авгиевых конюшнях, подумал Мэтью. Непрестанно роющимся в навозе.
— Как-то раз она сделала фильм о воспитании трудных детей, — сказал Эндрюс, нагнетая обстановку, — прекрасный фильм, как оказалось. Но вы бы видели, какими мерами предосторожности была окружена эта работа — можно было подумать, что она — Вуди Аллен! Артисты, оператор, осветитель, звукооператор, несколько ассистентов — все дали клятву о неразглашении тайны. Монтировала фильм здесь она сама, по ночам, запершись. Никогда не оставляла ни одного обрезка пленки и никому не показывала рабочих материалов. Неизвестно, где она его прятала, — возможно, дома под подушкой. А потом — премьера! Ба-бах! Прямо здесь, в этом зале, на этом самом экране, через этот самый проектор. Прекрасный фильм, я уже сказал. Он даже, кажется, получил потом какой-то небольшой приз. Но зачем был разыгран весь этот спектакль? Я не одобряю претенциозности в искусстве.
— Вам нравилась миссис Маркхэм?
— Да, очень.
— Вам известно, о чем был ее новый фильм?
— Кажется, я уже объяснил…
— Извините, но я обязан…
— …что она часто работала в тайне.
— Да, но…
— Это относится и к ее новой работе. Я понятия не имею, о чем она. Научно-популярный фильм о конских паразитах? Рекламный ролик для одного из ювелирных магазинов Калузы? Она никогда со мной не делилась своими планами.
— А вы спрашивали?
— Я знал, что у Прю лучше ничего не спрашивать, когда на нее находит вдохновение.
— Но она пользовалась вашей монтажной.
— Да, арендовала ее за тысячу баксов в месяц. Мы с моим партнером вынуждены сдавать часть помещений, такова плата за возможность снимать настоящее кино в этой дыре. Питер и я приехали сюда из Питсбурга, мы оба закончили университет Карнеги. Мы решили отказаться от голливудского пути с его автомобильными гонками и спецэффектами. Вместо этого мы решили делать небольшие ленты, сначала завоевать здесь репутацию настоящих мастеров кино и только потом, когда система признает наше превосходство, идти дальше. Но жить ведь на что-то нужно, поэтому сдаем помещения в аренду. У нас хорошая техника, и мы разрешаем простым смертным пользоваться ею.
— Вы считаете миссис Маркхэм простой смертной?
— Я почти всех считаю простыми смертными, — снова улыбка, — но не Прю, нет. Я уже говорил, что она была чрезвычайно талантливой.
— Мистер Эндрюс, эта монтажная, которой она пользовалась…
— Да?
— Могу я на нее взглянуть?
— Зачем?
— В ночь убийства полиция обнаружила только ее тело и ее автомобиль на стоянке возле студии.
— Ужасная трагедия.
— Машина была закрыта. Внутри ничего: ни сумочки, ни удостоверения личности… ни, конечно, фильма.
— Простите, я не понимаю, к чему вы клоните.
— Ну ведь она же монтировала фильм здесь, верно?
— Возможно. Я не знаю, что она здесь делала.
— Ее муж сказал, что она монтировала фильм здесь.
— Ну да. Но ее муж — убийца.
— Я не верю в это, мистер Эндрюс.
— Поэтому, конечно, вы и пришли сюда.
— Да, именно поэтому.
— Но я все равно не понимаю, зачем вам понадобилось увидеть эту монтажную.
— Потому что, если она монтировала фильм, он должен быть там. У вас есть ключ от монтажной?
— Конечно. Но я не люблю, когда нарушаются права человека, арендующего помещение в моей студии.
— Права миссис Маркхэм уже нарушены, — твердо заявил Мэтью, — причем самым худшим образом.
— Пожалуй, вы правы, — сказал Эндрюс, — позвольте мне сходить за ключом.
Монтажная представляла собой комнату размером шесть на двенадцать футов с лампой дневного света под потолком. Большую часть помещения занимал аппарат «Стеенбек», перед которым стояло кресло на колесиках. Позади кресла висел мешок из холста на металлической раме. Эндрюс объяснил, что это мешок для отбракованной пленки. Мешок был пуст. Так же пусты были вешалки над мешком, куда, по словам Эндрюса, монтажер обычно вешает пленку и звукозаписи, которые он планирует использовать. На монтажном столе тоже ничего не было — ни обрезка пленки, ни клочка магнитной ленты.
— Имеются другие ключи от этой комнаты? — спросил Мэтью.
— Только тот, что был у Прю. И тот, которым я только что открыл дверь.
— Тогда где же фильм? Если она занималась монтажом…
— Видите ли, она могла и не заниматься им, — ответил Эндрюс.
— А зачем же она арендовала?..
— Она могла просматривать то, что недавно отсняла, отбирая лучшие кадры, помечая пленку, решая, что позже следует вырезать. Это, конечно, часть монтажа, но не монтаж как таковой.
— В любом случае ей нужна была пленка.
— Да.
— Так где же она?
— А полиция обыскала машину?
— Тщательным образом.
— И в багажнике нет?
— Ничего.
— Это действительно странно, — сказал Эндрюс.
— Здесь, в студии, есть какое-нибудь место, куда она могла бы спрятать пленку перед уходом?
— У нас есть кладовка, — ответил Эндрюс, — но я вчера вечером убирался там и не обнаружил ничего, что могло бы ей принадлежать.
— Откуда вы знаете?
— Катушки с пленкой подписываются, — сказал Эндрюс, — на жестянку наклеивается лента с рабочим названием фильма.
— И все эти названия вам известны?
— Да, все.
— Были там какие-нибудь жестянки без названий?
— Ни одной.
Мэтью некоторое время молчал. Затем произнес:
— Вы не знаете, сколько времени она провела здесь в тот вечер?
— Понятия не имею.
— Вас не было здесь, когда она приехала?
— Нет.
— Во сколько вы покинули студию?
— Около шести. Я уже говорил.
— Да, знакомая из Сарасоты. Здесь кто-нибудь оставался, когда вы уехали?
— Я был последним.
— Вы включили сигнализацию?
— Да, включил.
— И заперли дверь?
— Да.
— Миссис Маркхэм знала код сигнализации?
— Да.
— Значит, у нее был ключ?
— Конечно.
— А этот фильм, над которым она работала, — спросил Мэтью, — вам известно, кто работал вместе с ней?
— Извините, нет.
— С кем она обычно работала?
— Оператор, помощники…
— Что за помощники?
— Помощники — это люди, которые перетаскивают тяжести. Они приходят и уходят, их нетрудно нанять. Но Прю всегда пользовалась услугами одного и того же оператора, осветителя и звукооператора.
— Я хочу знать их имена, — сказал Мэтью.
Глава 3
Генри Карделла считал себя человеком с утонченным вкусом.
— Я хочу, чтобы чувствовался вкус, — сказал он ей.
— Так и будет, — ответила она.
— Поэтому я к вам и приехал, — продолжал он, — в Майами сотни людей могли бы снять этот фильм, и я мог бы обратиться к любому из них. Но я выбрал именно вас.
— Благодарю.
Это было еще в сентябре.
Очень серьезная девушка, подумал он, уже много лет снимает кино, и у нее хорошая репутация. Хочет заработать — а кто не хочет? Выбраться из своего грошового научно-популярного дерьма, чтобы заняться серьезным делом. Он выкладывает сто семьдесят тысяч баксов за то, чтобы сделать этот фильм. Кроме того, она получит десять процентов от общей суммы прибыли, это тоже не пустяк.
Кино — это как коррида: каждый раз один и тот же ритуал. День за днем, кадр за кадром. Потом все это отдается в лабораторию и на следующий день получается в проявленном виде. Ритуал. Рутина.
Он через письменный стол посмотрел на нее.
— Я мог бы сделать этот фильм за сто «штук», даже меньше, — сказал он. Он врал. — Я знаю парней в Майами, которые сварганят его за неделю, — снова ложь, — но тогда я получу дешевку, а мне нужно нечто такое, что не уступало бы первоклассной голливудской продукции, а не то, что можно снять в грязном отеле на Коллинз-авеню, с татуированным матросом и парой шлюх. Здесь, в этом городе, шлюх столько, что не успеваешь застегивать штаны.
Он улыбнулся. Пруденс Энн Маркхэм не улыбнулась в ответ.
Очень серьезная девушка. В серой юбке и белой блузке, в туфлях на низком каблуке, руки сложены на коленях, светлые волосы забраны в пучок — похожа на жену священника. Ему захотелось узнать, какие на ней трусики.
— Мне нужен стиль, — сказал он, — класс. Мне нужен тот же вкус, что чувствовался в фильме о трудных детях. Скрытый, но мощный.
— Спасибо, — сказала она.
— Прошу понять меня правильно, — продолжал он, — я хочу видеть все, что можно увидеть. Мы снимаем не мультяшки про утенка Дональда.
— Я это знаю.
— Есть дешевый способ показывать секс, а есть классный. Мне нужен классный.
— Вы получите класс, — сказала она.
Он подумал, интересно, светлые ли у нее волосы на лобке.
— И стиль.
— И стиль.
— И вкус.
— Конечно.
— Вы видели «За зеленой дверью»?
— Нет, — ответила она.
— Там есть замедленная съемка. Очень классно. Мужчина эякулирует очень медленно, минут пять. Это — как снежная буря на экране. Очень красиво. Это и есть класс, который мне нужен. Вам нужно достать этот фильм и посмотреть.
— Хорошо.
— Еще советую посмотреть «Голубую глотку». Ее показывали открыто, в кинотеатрах, представляете? Это принесло пятьдесят миллионов чистыми. Вы только вообразите: широкий экран, мужья приходят с женами, парни с девушками, словом — солидный кинотеатр, а не какой-то дешевый порнозальчик, — и Линда Лавлэйс заглатывает по самое основание! Вот что мне надо: утонченный фильм вроде этого, с которым мы можем выйти на большой экран. Насчет видеокассет я не беспокоюсь. На видео мы заработаем кучу денег. Вы, когда будете монтировать фильм, сделаете два варианта таким образом, чтобы более «мягкий» вариант мы смогли бы использовать для показа по кабельным сетям. Кабельные сети, — он печально вздохнул, — никогда не показывают настоящее действие. Вы знаете, что они делают, но вы не видите этого вблизи, крупным планом. Мне нужно очень много крупного плана. Ведь в мире нет ничего прекраснее, чем двое людей, занимающихся любовью, вы согласны?
— Да, — ответила она.
— Мы можем заработать на этом фильме кучу денег, если сделаем его как следует, — сказал он, глядя ей в глаза не мигая, — вы уверены, что сможете сделать его как следует?
— Да, конечно, я уверена в этом.
Готова. Унюхала запах денег. Он готов был поспорить, что у нее ляжки вспотели под этой серой юбкой.
— Потому что сто семьдесят пять тысяч, которые я плачу, — это большие деньги.
— Я знаю.
— Когда вы можете начать?
— Я думаю, в конце этого месяца.
— А когда вы сможете выдать конечный результат?
— К Рождеству?
Вопросительная интонация. Она не вполне уверена, что это будет готово к Рождеству.
— Так долго?
— Но ведь мы собираемся сделать это как следует?
— Сколько дней вы планируете отвести непосредственно на съемки?
— Я думаю, тридцать пять.
— Сделайте за двадцать.
— Двадцать?
— Установите норму отбраковки четыре к одному…
— Я думала, десять к одному.
— Делайте шесть к одному.
— Значит, двадцать дней…
— Этого вам хватит.
— Я не знаю…
— О тридцати пяти днях не может быть и речи. Есть люди, которые могут сделать его и за десять — пятнадцать дней.
— Но двадцать дней все же…
— Хорошо, пусть будет двадцать пять, этого хватит.
— Двадцать восемь, — возразила она, — потому что…
— О’кей, пусть будет двадцать восемь, я не собираюсь спорить из-за трех дней. Вы сможете подобрать нужных людей в Калузе?
— Я не собираюсь использовать свой обычный персонал, — ответила она.
Уже стесняется, подумал он.
— Кого вы возьмете? Я не имею в виду актеров, это ваше дело, лишь бы не было проституток.
— У меня на примете есть несколько подходящих.
— И никакой шпаны, привыкшей быстро зашибать деньгу с помощью расстегивания ширинки.
— Нет, нет.
— Мне нужно, чтобы это выглядело по-настоящему. Чтобы этим занимались настоящие люди. Со вкусом, конечно. Так кто у вас на примете?
— Актеры?
— Нет, я же сказал, что это на ваше усмотрение. Я не собираюсь заниматься подбором актеров.
— Спасибо.
— Так кого же вы имели в виду?
— Кое-кого из Тампы.
— Это опытные люди?
— Да, конечно.
— Не берите никого из Майами. Я уже десять лет веду здесь свое дело и не хочу, чтобы пошел слух, будто Генри Карделла финансирует порнуху. Даже если это и не порнуха.
— Я не буду, обещаю вам.
— И не хочу, чтобы ребята пронюхали про это. Вы знаете, кого я имею в виду?
— Нет. Кого вы имеете в виду?
— Тех ребят, — он потрогал кончик своего носа, — которые прострелят вам коленную чашечку, если им покажется, что вы проникли на их территорию. Сохраняйте спокойствие. Сохраняйте благоразумие. Сохраняйте чувство вкуса.
— Хорошо.
Он подумал: стала бы она возражать, если бы он задрал ее серую юбку и обучил тому, что считает хорошим вкусом?
Все это было в сентябре. Теперь, четвертого декабря, он, сидя в своем кабинете «Кондлсайдского ресторана-варьете», размышлял о том, что же случилось с этим чертовым фильмом.
Пруденс Энн Маркхэм мертва и исчезли всякие следы его денег.
Он лично финансировал фильм — сто семьдесят пять «штук». Он рассчитывал на пять человек: оператор, осветитель, звукооператор и двое помощников, — на двадцать восемь дней, 10–12-часовой рабочий день, примерно тридцать пять тысяч. Еще двадцать пять тысяч он выделил на актеров. Аренда аппаратуры обойдется тысяч в семнадцать. Шестнадцатимиллиметровая пленка с обработкой — примерно десять тысяч, с учетом отбраковки пяти шестых, хотя Прю настаивала на девяти десятых. Четвертьдюймовая магнитофонная пленка обойдется в шесть-семь тысяч. Примерно десять долларов в день на человека уйдет на питание съемочной группы и актеров. Почтовые расходы на пересылку отснятой пленки в лабораторию и обратно во Флориду составят тысячи полторы. Вся последующая лабораторная работа: перепись звука, перевод с шестнадцати- на тридцатимиллиметровую пленку, оптика и прочее — еще тысяч сорок-пятьдесят. Всего — сто пятьдесят тысяч, добавить туда-сюда на мелочи и дополнительно лично ей двадцать пять тысяч в качестве премии после сдачи фильма в окончательном варианте.
То, что она мертва, — это ее личное дело. Муж-дурак решил убить свою жену черт знает зачем. Может, она ему изменяла. Бывают такие тихони, строгие с виду, но которые в постели превращаются в дьяволиц. Не в своей, конечно, а в чьей-нибудь. Орут так, что всех соседей перебудят.
Он выписывал чеки на ее компанию — «Прудент Компани» — каждую неделю, пока шли съемки. Первый из них он выписал третьего октября и потом выписывал эти чертовы чеки каждую неделю, вплоть до той самой пятницы, когда ее убили.
Так где же фильм?
Что, черт побери, она сделала с фильмом?
Он подумал, не съездить ли ему в Калузу, чтобы все осмотреть на месте.
Эта мысль ему понравилась. Калуза всегда была скучным местом, кроме случаев, когда бестолковые шлюшки позволяли себя убивать.
Мэтью съездил бы к Отто Самалсону, но Отто умер.
Он съездил бы к Мэй Хеннеси — китаянке, которая помогала Отто в частном детективном агентстве «Самалсон Инвестигейшнз», но семья Отто ликвидировала дело, продав всю мебель и оргтехнику, едва лишь вступило в силу завещание, и последнее, что Мэтью слышал, — это то, что Мэй перебралась в Гонконг.
В Калузе с ее населением свыше пятидесяти тысяч было всего двенадцать частных детективных агентств, так что выбор был ограничен. Частный детектив, чьими услугами он решил воспользоваться, — молодой негр по имени Уоррен Чамберс, которого ему порекомендовал Бенни Фрейд, бесспорно самый лучший адвокат по уголовным делам.
Уоррен был полицейским в своем родном Сент-Луисе, но последние три года жил в Калузе, где работал сначала охранником в различных фирмах, а затем открыл свою собственную сыскную контору. Это был интеллигентный человек лет тридцати с небольшим, которого благодаря мягким манерам и очкам в роговой оправе можно было принять скорее за бухгалтера, чем за частного детектива. Длинный как жердь, бывший игрок баскетбольной команды университета штата Миссури, в котором он проучился два года, прежде чем поступить на службу в полицию Сент-Луиса, Уоррен до сих пор не избавился от походки спортсмена и чувствовал себя не в своей тарелке в деловом костюме, который он надел ради первой встречи с Мэтью. Его глаза, одного цвета с кожей — темные, как чернозем, внимательно наблюдали за Мэтью в течение всего их разговора. Мэтью импонировали люди, умеющие слушать. Уоррен Чамберс был хорошим слушателем. Что, возможно, способствовало его репутации внимательного и скрупулезного сыщика.