Когда я снова вышел, она поднималась по ступенькам. Как актриса, разыгрывающая финальную сцену, или девушка, молящаяся луне, она подняла руки над головой и медленно повернула ладони к потоку лунного света, к верхушкам пальм, как бы пропуская сквозь пальцы ливень серебряных монет.
Мой компаньон Фрэнк утверждал, хотя это и не вошло в его десять заповедей, что полуодетая женщина возбуждает больше, чем полностью обнаженная. Возможно, он прав. Я знаю только, что нагая Санни Мак-Кинни была вызывающе прекрасна, прекрасней, чем кто-либо из живущих на земле. Я быстро посмотрел по сторонам, туда, где справа и слева жили соседи. Дама, у которой я арендовал дом, посадила на своем участке деревьев, кустов, кустиков и виноградных лоз больше, чем растет на шести гектарах мемориального парка Агнес Лорример в Калузе. За это она получила прозвище «Шина, Королева Джунглей». Даже дальний край бассейна был отгорожен от ручья, протекавшего позади, низкорослыми мангровыми деревьями и более высокими соснами. Поэтому, кроме меня, не было других свидетелей Санниного поклонения луне, а она сама, казалось, вообще не интересовалась никем. Ее одежда была небрежно свалена в кучу на одном из шезлонгов. Пара голубых тапочек стояла на черепице возле шезлонга рядом с фиолетовой сумкой на длинном ремне.
— Нет ли у вас полотенца? — спросила она, откидывая с лица мокрые волосы. — Простите, что воспользовалась вашим бассейном, но я так долго ждала вас, и было так жарко.
— Сейчас принесу, — сказал я и вернулся в дом.
Когда я снова вышел, она растянулась в шезлонге, подложив руки за голову и слегка раздвинув ноги. Она открыла глаза.
— Я уже почти высохла.
Я протянул ей полотенце.
Она похлопала им себя там и сям, а затем бросила на черепицу. Мне было очень трудно смотреть только на ее лицо, она, казалось, наслаждалась моим смущением. Легкая порочная улыбка играла на ее губах.
— Это ваш «порше» там? — спросил я.
— Да, красный. Истинная принадлежность Мак-Кинни красный с черным, это наши цвета. Я не хотела загораживать вашу подъездную аллею.
— Но поставили машину у чужого дома.
— На вашем почтовом ящике нет номера.
— Буду иметь это в виду.
— Вы можете купить табличку с номером в любом хозяйственном магазине, на это стоит потратиться.
— Я собирался.
— Есть такие, что светятся в темноте.
И тут до меня дошло, что я разговариваю с совершенно нагой женщиной.
— Может, мне следует предложить вам халат?
— Зачем? — ответила она вопросом на вопрос.
Я промолчал, вернулся в дом и прошел в спальню. В чулане я нашел халат Дейл, но решил не давать его Санни и вынес ей свое белое японское кимоно с поясом, расписанное спереди черными каракулями японских иероглифов. Когда я вернулся в гостиную, она стояла голая перед телевизором, ее глаза были устремлены на экран, а тело дрожало в голубом электронном свете.
— О, японское, это хорошо, — сказала она и взяла кимоно, но не проявила ни малейшего желания надеть его и продолжала смотреть на экран. — У вас есть что-нибудь выпить? — спросила она.
Ей было двадцать три года, она была настоящей женщиной, как юридически, так и физически, но я не мог отогнать чувство, что имею дело с несовершеннолетней и поступлю аморально, если приготовлю ей выпивку. На телеэкране полицейский подробно объяснял, как ему удалось добраться до кричавшей леди прежде, чем ей перерезали горло.
— Чего бы вы хотели? — спросил я.
— Джин, если есть. Напиток с джином.
— Со льдом?
— Да, пожалуйста.
По телевизору шла реклама остросюжетного фильма следующей недели.
— Будем смотреть? — спросил я.
Санни пожала плечами, я выключил телевизор и пошел к бару. Когда я снова обернулся к ней со стаканом в руке, она, все еще голая, разгуливала по гостиной, изучая обстановку, как государственный оценщик.
— Я хочу, чтобы вы надели кимоно, — сказал я и протянул ей напиток.
— О, расслабьтесь, — сказала она, — я не кусаюсь. Здесь чудесно. Вы обставляли дом сами?
— Нет, я снял его с обстановкой.
— Чудесно, — повторила она и кивнула. — Вы ничего не налили себе.
Я вернулся к бару и приготовил себе то, что мой компаньон Фрэнк называет «мартини моей тещи»: неразбавленный, очень крепкий и очень холодный.
— Ваше здоровье! — Санни подняла стакан.
— Ваше здоровье!
— М-м-м… хорошо.
— «Бифитер», — пояснил я.
— Хорошо, — повторила она.
— Почему вы не хотите надеть кимоно?
— Я ненавижу одежду, — ответила она, но поставила свой напиток на приставной столик у барселонского кресла, подняла кимоно и надела его. — В самый раз, — сказала она. — Вашей подруги?
— Нет, мое.
— Симпатичное, — одобрила она и завязала пояс.
Кимоно оказалось с более широким V-образным вырезом, чем я помнил, и довольно короткое для нее. Она взяла свой стакан и беспечно — а на самом деле вызывающе — села в барселонское кресло и сказала:
— Думаю, вам интересно, как я оказалась здесь.
— Ломаю голову, как вы нашли меня.
— Ваш номер есть в телефонной книге, адрес тоже. Я пыталась сначала позвонить, но никто не отвечал. — Она пожала плечами. — Я посчитала, что у меня есть шанс застать вас вечером, дорога сюда недолгая.
Я кивнул, она улыбнулась.
— Вам неприятно, что я здесь? — спросила она и сделала большой глоток.
— Зачем вы здесь?
— Я хочу поговорить с вами о Джеке.
— О брате или о друге?
— Моего друга зовут Джеки, — ответила она, — моего брата зовут Джек. — Она кивнула. — Точнее, звали. Ведь Джека больше нет, так? — Она снова кивнула. — Что вы думаете о нем? Я имею в виду Джеки.
— Я познакомился с ним сегодня днем. На ранчо. Я знаю, что вы были с ним в ту ночь, когда убили вашего брата.
— Да, мне пришлось рассказать обо всем полицейским, хоть это было и нелегко.
По той позе, в которой она сидела, никак нельзя было сказать, что она чем-то озабочена. Неожиданно я вспомнил изречение моего компаньона Фрэнка о полуодетой женщине. Я смотрел в сторону. Санни улыбнулась, словно поймала меня на чем-то, чего никак не ожидала от трясущегося старика.
— Мужчины очень смешны, — сказала она, — знаете, я действительно пришла сюда кое-что рассказать.
— Тогда говорите.
— Итак, вас не заинтересовало, где Джек достал эти сорок тысяч долларов?
— А вы знаете, где он их достал?
— У меня есть некоторые соображения. М-м-м, хорошо, — сказала она и приподняла стакан. — Знаете, мать осуждает мое пьянство. Она осуждает и моего друга, и мой язык, будь она проклята. Или вы уже знаете это?
— Где же, по-вашему, брат взял деньги? — спросил я. — Если допустить, что они были у него на самом деле.
— О, я думаю, они у него были, — сказала она. — Где же, по-вашему, он взял их?
— Сперва я подумал о наследстве, но кажется, это не…
— Нет, мой отец не оставил ему ни гроша. Мне тоже ничего. Все перешло к матери. — Она опустошила свой стакан и сказала: — Я бы не отказалась повторить.
Я взял стакан у нее из рук, она снова улыбнулась без всякой причины. Я наполнил стакан и принес ей.
— Спасибо, — поблагодарила она и, отхлебывая джин, спросила: — Что думает полиция о том, где брат взял деньги?
— Как вам известно, они не нашли никаких денег и никаких подтверждений о наличии сорока тысяч долларов.
— Хорошо, он дал этому фермеру четыре тысячи, правильно? — спросила она. — Во всяком случае, так сказала мать.
— Да, но нет необходимости…
— Что это за джин? Судя по вкусу, дорогой.
— Так и есть.
— Люблю дорогие вещи, — сказала она. — Так что думает полиция?
— Я не знаю, что они думают сейчас, — ответил я, — раньше они предполагали наркотики, но…
— Наркотики? — повторила она и рассмеялась. — Мой брат однажды застал меня за курением марихуаны и так отшлепал, что я неделю не могла сидеть. — Она, казалось, на мгновение задумалась, вспоминая тот случай. — Нет, наркотики, несомненно, отпадают. Кстати, а у вас ничего нет? Травки, я имею в виду?
— К сожалению, нет.
— Я бы привезла с собой, но я всегда боюсь возить ее в машине. Боюсь, что проеду на красный свет, а меня засадят в тюрьму за намерение продать наркотики, или как там у них это называется. Нет, Джек не так получил эти деньги… Они думают, что он был перевозчиком?
— Мы не вникали в это особенно глубоко.
— Отличный случай со смертельным исходом. Блестящая выдумка департамента мышиной полиции. Я вижу, Блум все расставил по местам, да? Каким способом во Флориде мог бы парень вроде Джека раздобыть сорок тысяч долларов? Наркотики. Ничего другого им и в голову не приходит. Но вы можете сказать своему другу Блуму, что мой брат не имел никаких дел с наркотиками. Никоим образом.
— Почему вы не скажете ему это сами? — спросил я. — В самом деле, если у вас есть какие-либо достоверные сведения о том, где ваш брат взял деньги…
— Мне не нравится разговаривать с полицейскими, и особенно не нравится разговаривать с детективом Блумом, — сказала она. — Он допрашивал меня и Джеки так, будто именно мы были убийцами или вроде того. Все, что мы делали, — это спали вместе, разве это преступление? Но Блум…
— Было совершено преступление. Вашего брата убили. Детектив Блум был…
— Детектив Блум испытывал от этого нездоровое наслаждение.
— Я очень сомневаюсь.
— Да? А зачем он хотел знать, где мы этим занимались, и в какое именно время, и все вплоть до того, что на мне было надето? Ваш друг — сексуальный маньяк. — Она опять улыбнулась.
— Мой друг полицейский, который выполняет свою работу, — спокойно пояснил я.
— Если он так рьяно выполняет свою работу, — возразила она, — почему он не узнал, где мой брат достал эти деньги? Вы думаете, его заинтересовало бы, если эти сорок тысяч были бы впутаны…
— Его именно это интересует. И если вы знаете, где ваш брат…
— Я не знаю. Я не говорила, что знаю. Я сказала, что у меня есть кое-какие соображения, вот и все.
— Тогда изложите их полиции.
— Нет. Вы были адвокатом моего брата, не так ли? И, как мне сказала мать, теперь вы представляете ее интересы, правильно?
— Да.
— Так с кем же мне говорить?
— Все, что вы рассказываете мне, я повторю Блуму, — предупредил я. — Если это имеет вообще какое-нибудь отношение к преступлению…
— Вы действительно такой круглый дурак, как кажетесь? — спросила она, опять улыбнувшись. — Любой, кого я знаю, был бы счастлив видеть меня разгуливающей абсолютно голой.
Я промолчал.
— Я была совсем голой, вы помните об этом, правда?
— Помню.
— Мне говорили, что восстановить в памяти важнее всего. Вы не против снова наполнить этот стакан?
— Зачем?
— Вкусный джин. Мне нравится.
— Это не означает, что вы должны опустошить всю бутылку.
— Я могу перепить вас в любое время, — сказала она, — я выросла на ранчо, мистер. Я провела с ковбоями больше времени… — Она не закончила фразу и протянула мне стакан. — Пожалуйста, — сказала она, надув губы, — ну пожалуйста, чуть-чуть.
Я взял стакан и налил в него немного джина. Она наблюдала за мной.
— Не будьте скрягой.
Я плеснул еще немного и подал ей стакан.
— Спасибо. — Она подняла стакан к свету. — Вы уверены, что можете пожертвовать этим? — Покачала головой и залпом выпила. — Так вот что я думаю… я думаю, что мой брат был вором.
— Ого!
— Что означает это «ого»? Означает ли, что вы считаете эту идею невероятной?
Судя по тому, как она запнулась на слове «невероятной», мне стало ясно, что ее речь, хотя в ней и не были пропущены слова, становилась слегка невнятной. Внезапно я подумал: интересно, как часто и как сильно напивалась мисс Санни Мак-Кинни? Ее стакан опять был почти пуст. Мне не нужна была пьяная двадцатитрехлетняя женщина. Или нужна?
Как-то давно в Чикаго, когда я был еще подростком, я пытался иметь дело с шестнадцатилетней девчонкой, пьяной настолько, что я без препятствий забрался в ее трусики. Она так спокойно отдавалась мне, что я почувствовал себя воришкой, шаря у нее под юбкой. Тогда моя семнадцатилетняя совесть не выдержала чувства стыда и вины, и я сбежал от искушения. Я так никогда и не узнал, была она на самом деле пьяна или притворялась, и сейчас я не знал, была ли действительно пьяна Санни, но она определенно была на пути к этому.
— Почему вы так смотрите на меня? — поинтересовалась она.
— Просто так.
— Есть причина. Я красивая девушка в просторном кимоно — вы знаете, кто написал «Распахнутое кимоно»?
— Кто?
— Сеймор Ха, — ответила она и улыбнулась. — Вы прикидываете, чем все это закончится, правда?
— Нет, я беспокоюсь, что вы напились.
— Об этом можете не беспокоиться. Позвольте мне восстановить для вас всю картину, хорошо? — сказала она, сделав в этот раз небольшую паузу перед словом «восстановить». — Моему брату Джеку нужны были сорок тысяч долларов, чтобы осуществить мечту всей жизни — стать проклятым фасолевым фермером…
— Это была его мечта?
— Я шучу. Кто знает, что было у него на уме или кто. Итак, прекрасно, он хотел приобрести ферму ломкой фасоли. Полагаю, это лучше, чем бросать деньги на ветер. Послушайте, неужели я все время должна выпрашивать у вас капельку джина? Санни хочет выпить, мистер Хоуп.
— Санни уже хороша, — сказал я.
Она ничего не ответила, резко поднялась с кресла, выставив гладкую загорелую ляжку из-под распахнувшегося кимоно, и направилась прямо к бару.
— Угощайся, Санни, — сказала она. — Спасибо, я выпью. — И непринужденно налила себе в стакан. — Вы смотрите на мой зад?
— Да.
— Я так и думала. — Она повернулась, улыбаясь, и добавила: — Ваше здоровье! На чем я остановилась?
— Вашему брату нужны были сорок тысяч долларов…
— Верно. Поэтому он решил достать их незаконным путем. Великому человеку приходят великие мысли. Теперь ему необходимо было найти что ограбить.
— Какой банк он выбрал?
— Нет, не банк, мистер Хоуп. Станете вы грабить банк, когда у вашей матери есть скотоводческое ранчо?
— Не понимаю вас.
— Коровы.
— Коровы? — повторил я.
— Да, сэр. Мой брат воровал коров.
— У вашей матери?
— Да, сэр, у моей матери.
— Откуда вы это знаете?
— Я не знала об этом. Пока не начала сгонять их. Я гораздо сообразительнее, чем считает, как вам известно, моя мать.
Она отхлебнула, посмотрела на то, что осталось в стакане, и сказала:
— Я полагаю, вы знаете, что в октябре мы очень заняты. Вообще-то, с начала октября до середины ноября. Горячее время на любом ранчо. Обычно мы кладем быков на коров ранней весной…
— Кладете их на коров?
— Ну да, пускаем для размножения и отгоняем их летом. С февраля до июня быки делают свое дело. От зачатия до рождения проходит девять месяцев, как у человека. У нас есть телки, приносящие телят поздней осенью или в начале зимы — в зависимости от того, когда быки покрыли их. Это означает, что телят можно отнять от коровы…
— Отнять от коровы?
— Отучить. Когда телятам исполняется десять месяцев, мы отгоняем их на пастбища отдельно от коров, кормим неделю или десять дней, пока они отвыкнут от мамки и сами начнут есть траву. Это бывает обычно в октябре, иногда в ноябре. В это же время мы проводим проверку на беременность — моя мать показывала вам приспособление для этого?
— Да.
— Передний конец удерживает голову коровы в поднятом положении, пока мы вводим ей лекарство — это необходимая медицинская помощь. При этом используется большой шприц, но основная работа делается вручную, ветеринар здесь не нужен. Ветеринар работает на другом конце загона. Он держит длинный пластмассовый шланг и одновременно засовывает руку корове во влагалище — вам знакомо это слово, мистер Хоуп?
— Знакомо.
— Чтобы узнать, есть там зародыш теленка или нет. Мы рассчитываем на восьмидесятипятипроцентную беременность, примерно, конечно, но ориентируемся на эту цифру. Беременных коров мы снова возвращаем на пастбище, пустых отгоняем на другое пастбище для…